Судьбу верстала Жизнь мне, как газету,
событья выпекая шаурмой,
И был я благодарен ей за это,
пока… не расставались мы с тобой…
Кусал-заглатывал её (без сожаленья),
ответно выставляя смысл и грудь, –
всё оказалось недоразуменьем,
застигнувшим, как взрывом тихий путь.
…Мой город не Берлин, река – не Шпрее,
ах, даже не Амур… но, Боже мой,
смотри на фото, как я славно рею
от слов твоих над речкой Уенмой…
…А с высоты легко так видно детство,
в цветеньи лип слышнее соловьи…
…Так Зальцбург сделал Моцарта полпредством
всепоглащающей мелодии любви,
Неккар так сделал Шиллера Икаром,
а Майна – Гёте высветила высь…
…Мне ль жажду утолить твоим нектаром, –
хоть всю Европу высушить возьмись…
Нет чище притч, чем детская криница…
Я пил истоки мэтра Скарины,
Купалы свет в душе моей искрится,
как ласточка балладной старины…
Вот и сейчас, в закатах, - Белой Русью,-
Бликует плеск родного мне Днепра
и рукоплещут тихой-тихой грустью
те детские, далёкие утра
над Уенмой… - я, реющий разбойник
отряда чаячьих, дальневосточных птиц,
и, Боже мой, не надо ни покой мне,
ни лиц иных, пред кем не кану ниц…
…Пускай – зима…Пусть проповедью иней
избу мою загонит в оторопь,
с тобою я витаю в выси синей,
и там останусь, как меня ни гробь…
…Как детство, ты – извечная криница,
источник жизни, а в туман разлук
нет большей правды, чем тобой напиться
и взвить в полёте строк и стойких мук…