Рассказ
Он открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Рука привычно потянулась вниз, но там ничего не было. «Я же оставлял!» - голова отказывалась думать, вспоминать да и руководить движеньями. Тело было чужим, таким же чужим, как и два года назад, когда его вытаскивали из искореженной кабины КАМАЗа. Это - голова помнила ярко. Она помнила многое из войны. Казалась, водка, как фиксаж, закрепляет в памяти время войны… Да, они медленно двигались в колонне на смену, отбывшим срок омоновцам. Это была его седьмая поездка в Чечню по разнарядке. Но привычки не было. Было все также тоскливо и тревожно, но виду никто не подавал. Шутили: «Эти полгода мы отвоюем на ура!» Понемногу он вспоминал: «Я у другана… вчера с братками собирались, поминали Серегу».
- Вставай, сержант! Уже третий день валяешься. Что, опять растяжки снились? Вставай, я выпить принес. Сейчас похмелимся и домой кати, твоя тебя ищет. Меня - то уже никто не ищет, лучше б пуля «чехов» нашла!
- Да не «чехи», а «нохчи», - он выпил, и покатил, как всегда, к другому братку. Запой он и есть запой. Жена и дочь были где – то далеко и казались нереальными, вымышленными, ненастоящими. Настоящим были только братки, его война, его КАМАЗ, а теперь еще - инвалидная коляска.
Продолжал выпивать у Рыжего, своего закадычного друга. Рыжий уцелел после девяти чеченских командировок, уцелел и от водки. Выпивал, но редко. Работу нашел! Коляска от Рыжего катилась сама по себе. Снова пил, приходили знакомые и незнакомые, а потом, как всегда, ярко в мозгу молниями: взрыв фугаса и какая – то отрешенность и безъисходность, сжимающая горло, сердце. Уже много позже, после операции, он смог найти сравнения своему навязчивому чувству. Он вспомнил рассказы Марк Твена, в которых индейцы снимали с бледнолицых скальпы…
Последнее время стало совсем туго с опохмелкой. В долг уже никто не давал, а как герою – наливали все реже и реже. Может, из – за этого его новый «КАМАЗ», как он называл коляску, часто выруливала к церкви. Иногда после двух – трех часов «отсидки» хватало на четверку, правда, без закуски. Он не был верующим, а после последней командировки, его богом стали братки. Сидя у церкви, мысли текли сами по себе: вот они всей командой, после третьей поездки в Чечню, проходят двухнедельную адаптацию в оздоровительном лагере. Седая, но стройная женщина – психолог (для всех она была прежде женщиной, а уж потом – врачом), неторопливо тихим голосом рассказывает им о том, что они исполняют свой долг, что важно дорожить семьей, что она – их опора, а они – опора общества. Он слышал голос женщины как бы издалека. Слова проходили мимо, а он тупо смотрел на свои подвернутые, по самое не могу, штанины… Заканчивался каждый день отдыха в лагере одинаково: Рыжий останавливал автобус в городе у магазина. Всей командой набирали водки и пили. Пили и вспоминали. Вспоминали до потери памяти…
Нищие, духовно убогие и калеки пристроились вдоль бетонного забора на солнечной стороне. Никто не протягивал рук, некоторые что - то шептали. Большинство стояли, некоторые примостились, на чем придется. Люди не спеша тянулись к храму: кто с бедой, а кто и с радостью и клали нищим деньги в шапки. Впрочем, давали немногие и непонятно, было: исходя, из какого принципа они выбирают для себя человека для оказания помощи. Вроде бы не старый, руки, ноги на месте, да и на пьяницу не похож, а ему - подают!
Он сидел на ящике, привалившись спиной к бетонному забору. Голова его запрокинулась. Создавалось впечатление, что он смотрит в небо. А, по небу неслись стайки облаков. Солнце пригревало, но снега было еще много, да и ветерок был зябкий. Но уже чувствовалась приближение весны, новой жизни. Высокая, в дорогой шубе, женщина остановилась напротив него и, не раздумывая, положила крупную купюру в почти пустую шапку, лежащую между культями. Потом, наклонившись, долго смотрела ему в лицо. Может она увидела в неподвижных, широко открытых глазах цвета неба, бегущие стайки облаков. Они бежали, но уже по его небу, стремительно перечеркивая его, и исчезали… Лишь крест церковный оставался неподвижным. Он, как бы застыл в его глазах, теперь уже навсегда. Перезвон колоколов будто укреплял его, с каждым ударом, вгоняя глубже.
Виктор Попов