When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, 'This fair child" of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it соld.
Когда придут с осадой сорок зим,
И выроют траншеи на челе…
(Был юным Рим, теперь он - Древний Рим,
Обломки статуй и колонн в земле);
Так на вопрос – куда ушли вся страсть,
Задор, здоровье, сила прошлых дней, -
Ответит тусклый взгляд запавших глаз:
«Спросите возраст – возрасту видней».
А лучше было б просто произнесть
(Но с гордостью): «О, вот мое дитя.
Вот мой итог, и он пребудет здесь».
И с юностью проститься, не грустя.
Когда ты стар, но видишь вновь рассвет, -
Теплеет кровь, и ты почти согрет.