1.
Вдоль текучих порезов земли
к чёрной лодке приду на мели,
мокрых глин наскребу с берегов,
налеплю с чешуёй пирогов,
потому что, хоть стены меня
берегли от воды и огня,
всё равно ведь праматерь в углу
ворошила клюкою золу…
А как выдерну я из Донца
судака на уклейку-живца,
так колючие перья спины
растопырит он в три стороны:
как одна сторона – тёмен лес,
а ина – просветленье небес,
ну а третья – на бреге крутом,
где порушен первейший мой дом,
что фасадом растащен, разбит,
а всем садом под сердцем щемит…
Надышусь я чабром – во хмелю
лешакам колобков налеплю
и, черники набрав в короба,
крепко-круглого детского лба,
кожи ягод губами коснусь,
чтобы знать их псалтырь наизусть…
Ибо на ухо кузькина мать
нашептала мне: стол накрывать,
не во сне – за кирпичной стеной –
наяву, под крылатой сосной,
чтобы пел я с лесной шпаной,
похмеляясь вчерашней виной,
чтоб все полночи с мавкой-женой
до одной вспоминал, до одной…
2.
Сергей Константиныч, гнезда Александрова,
Сергей Александрыч, села Константинова!
Шкатулка ли, гроб ли – ладья полисандрова –
плывёт по реке к терминалу Скотиново?
Там с жадностью нефть выжимают насосами
из туш сразу трёх ощенившихся танкеров.
И берег Скотинова жирными боссами
украшен и выпачкан моськами маклеров.
Надменны лабазы. Башка телеящика
квадратна, криклива и стрижена наголо,
и в трещину пирса последняя ящерка
ныряет, в испуге от Голема наглого.
А мерин наш розовый с сивой кобылою
разорваны в клочья стервятницей-птицей,
что клювом всеядным и смрадною силою
по пятницам и по субботам гордиться…
3.
То ли былью бурчит, то ль былиною Пров -
про глубинные тинные страсти,
про орясину-щуку, что тащит бобров
крючковатыми иглами пасти.
Троекратно клянётся да крестится дед.
А уха над костром пузырится,
а из полночи тонкого месяца свет -
узкоглаз, как прищур очевидца...
В густо-чёрных ветвях на другом берегу
закричит полусонная птаха.
Но сказитель, запнувшись на миг на бегу,
лишь подсыплет дремучего страха...
Пахнет дымом, ночной загустевшей рекой,
влажной отмелью веет песчаной.
Побожится старик темнокорой рукой,
бородой ухмыльнётся гречаной.
И стращает опять, про злодейство ворчит,
аж прищучено ёкает ветка -
"А у ней над губою обломком торчит
крюк медяный - Петровского века..."