Я сломал представленье о любви и измене,
где порядок вещей подменяет покой,
одинокий мотив режет бритвой по вене,
подставляя, под нож виртуальной струной.
Боль безумна нехваткой тепла, да бессонна,
половинится сердце скрипичной тоской,
нота, взятая вверх, часто так внесезонна,
замыкается в комнате страшно пустой.
Не отыщете совесть – та зарылась в конверте,
и нырнула в глубокий, дырявый карман,
в старомодном костюме, в шифоньере, проверьте,
до сих пор там лежит за подкладкой обман.
Моль не тронет её – слишком сладок тот яд,
не оставит на ткани прикус-след сумашествий,
доля злая, матёрая, хищника взгляд,
пеплом лоск заставляет посыпать клочья шерсти.
Говорим или скалим той ренгеновской гаммой,
что проникнет сквозь толщу бетона виной,
сон, дырявя, таблеткой и кардиограммой,
оставляет пробел беспросветной луной.
Я, как волк, в этой клетке – клаустрофобий,
утыкаюсь в окно и курю за одной,
сигаретный туман без надежд, из утопий,
в одно слово свожу, назвав, это судьбой.
Поутихнет мятеж, утром вовсе он сникнет,
перестану болеть, будет ветер мой свеж,
пустоту, отсклоняв, к ней душа пообвыкнет
и оправится позже в свободный падеж.