Радужный баритон под горчащим дымом,
Завтрак, окурок летит непременно мимо
И оставляет ожог на моих обоях.
Впрочем, кому тут пилить? Нас годами двое.
К окнам спиной, по-кошачьи зевает, злится,
Глупо и детски: журавль и его синица,
Так и живем. Он приходит, уходит, курит.
Просит табак, иногда коньяку и дури,
Мне оставляет себя. Как всегда посменно.
Жутко кичится идеей о переменных
Девушках, женщинах, дамах и прочей швали.
Нет, не ревную, не жду. И не то видали.
Каждое слово его нарочито резко,
Люди таких зазимуют в своих железках,
В ядерных шлакоблоках, пустых кварталах,
Только нормальным и этого будет мало;
Тем, кто потерян, всегда доставалось жестче.
Пьяный, прокуренный рыцарь, мой сбитый летчик,
Этот зверинец однажды тебя догонит,
Втопчет, раскроит, распорет и захоронит
Где-то в подвалах Флоренции или Вены.
Там замечательно, правда, но эти стены,
Биты, тобой пропахши, пусты и прочны;
Им ведь меня не выдержать в одиночку.
Тихо. Темно. От рыданий поводит плечи.
Надо немного выпить, и станет легче.