Моя жизнь часть1

МОЯ   ЖИЗНЬ

Итак, пришло время подвести итоги. Жизнь моя началась в начале века, в 1916 году. Я оказалась  невольным свидетелем и участницей жизни нашей страны на протяжении почти целого   столетия. Столетия, в котором происходило становление, развитие, медленная деградация и крах нашего громадного государства. Того самого Государства, которым мы гордились, в котором мы родились, которое мы не променяем ни на какое другое, несмотря на то, что на нашу долю выпали тяжелые испытания, лишения и несправедливости.
Я постараюсь по мере сил отразить в моих записках те события и факты, которые остались в моей памяти. Постараюсь вспомнить своих наиболее близких друзей и знакомых, с которыми меня столкнула жизнь. Мне кажется, что краткий рассказ об их судьбах будет интересен. 
А самое главное, я постараюсь правдиво рассказать о жизни нашей семьи, о радостях и огорчениях, которые выпали на нашу долю.
Мне 83 года. Я никогда не думала о возрасте, о прожитых годах. Скоро финиш. Я не жалею о расставании с этой жизнью. Она была достаточно жестока к нам, не щадила ни морально, ни материально. Единственной отрадой и крепостью была моя семья, мой муж и дети. Я очень любила своего мужа. Это был прекрасный, добрый и порядочный человек, замечательный семьянин и отец. С ним вместе мы прожили 40 лет, и ни разу не было у нас серьезных ссор или недоразумений, несмотря на то, что жизнь у нас была далеко не сахар.
В 1979 году он скончался, переселился в мир иной. И вот уже более 20 лет его нет с нами.
Я попыталась создать вторую семью. Вышла замуж вторым браком за старого друга юных лет, тоже вдового, однокурсника по институту. Мы прожили вместе 12 лет, но он тоже скончался. После его похорон я тяжело заболела. Вот уже 5 лет, как живу в семье сына.
Ко мне очень хорошо относятся, все внимательны, заботятся, ухаживают. Я ни в чем не нуждаюсь.
Но мой мир ограничен четырьмя стенами, я не выхожу из-за болезни из дома, не встречаюсь с людьми….
И это очень тяжело. Особенно при моем характере. Из моих сверстников, друзей и знакомых почти никого не осталось на этом свете, и это тоже не радует.
Видимо,  скоро настанет и мой черед. Скоро ФИНИТА ЛЯ КОМЕДИЯ.
Смею надеяться, что мой рассказ будет интересен моим детям, внукам, правнукам.
Я не претендую на точную хронологию событий. В наше время нельзя было вести дневник, так как можно было за это поплатиться жизнью, и не только своей, но и жизнью всей семьи, родных, знакомых.   
Время было суровое, тяжелое и очень легко было попасть под  МОЛОТ  ИСТОРИИ.
Дай Бог силы и умения справиться с моей задумкой и суметь донести до моих потомков жизнь моего поколения, поколения обыкновенных людей, живших в Советском Союзе в ХХ веке, в период  его становления, расцвета, деградации и крушения, в период его перестройки в  Россию капиталистическую.

МОИ  РОДИТЕЛИ.

Я родилась 16 мая 1916 года. (Год Дракона под знаком Тельца) в молодой еврейской семье.
Моя мама, Фанни Гробивкер, родилась 22 Января 1890 года ( Тигр- Водолей) в семье богатого фабриканта-купца в маленьком Украинском городе, Бердичеве, в так называемой ЧЕРТЕ ОСЕДЛОСТИ.
Это была большая патриархальная еврейская семья. Мой дед Яков Гробивкер был образованным человеком.  Он исполнял обязанности Управляющего на заводе своего отца, за что получал Зарплату. Семья его была многочисленной и жила в достатке. Сыновья получили хорошее образование за границей. Дочерей учили дома приходящие учителя и гувернантки. Но их отец был категорически против того, чтобы обучать дочерей специальности. Он считал, что удел дочерей – семья, т.е. муж и дети (ТРИ «К» – Кирхе, Киндер, Кюхе). Однако младшие дочери, моя мама и ее сестра Анюта, не захотели подчиниться и сбежали из дома. Они приехали в Москву, чтобы учиться специальности. Моя мама жила у родственников, поступила учиться в зубоврачебную школу, окончила ее в 1915 году. Вскоре после этого она познакомилась с симпатичным молодым юристом, влюбилась в него и вышла замуж.
Ее сестра, Анюта, вместе со своими друзьями организовала Коммуну. Они сняли большую квартиру, вместе учились, мальчики еще и работали. Получаемые из домов посылки и денежные переводы шли в общую кассу. Благодаря этому получили возможность учиться и получить специальность их друзья из малообеспеченных семей.
Вскоре их отец, мой дедушка, простил сбежавших дочерей и стал им немного помогать.
Анюта училась и получила диплом библиотекаря. Ее будущий муж Яша получил коммерческое образование и стал заниматься книгоиздательством.
Они были детьми купца  Первой  Гильдии, а  потому им разрешалось жить в Москве.
Мой папа, Анатолий Викторович Ланис, родился 18 августа 1886 года (год Собаки под знаком  Льва).
Его отцу было 70 лет, а матери немногим больше 20 лет. Это была очень красивая женщина. Она рано вышла замуж по любви. Родила двоих детей. На этом ее счастье окончилось. Ее любимый муж скончался. Она осталась без мужа, без средств, с двумя крошками на руках. Когда к ней посватался обеспеченный и еще бодрый старик- вдовец, она вышла за него замуж. Так появился на свет мой отец и его младшая сестра Люба.
Дед мой Виктор Ланис всю жизнь жил и работал в Москве. Он был главным бухгалтером частного Московского Коммерческого Банка. Владельцы банка очень высоко ценили его за ум, честность и порядочность. У него были взрослые дети, которые не одобряли его новую женитьбу на старости лет.
Когда моему папе исполнилось 5 лет, его отец скончался. Папа остался сиротой. Он был нелюбимым сыном, и мать отдала его на воспитание  своим родственникам, которые жили в Белорусском городе Добрянке. Он рос в чужой семье, без родительской ласки, без ухода, без воспитания. Рано понял, что должен рассчитывать только на свои силы, что ему никто не хочет помогать, и это ожесточило его, сделало его характер взрывным и нетерпимым. С детства он тянулся к знаниям, учился везде и всему, много читал, самостоятельно выучил русский язык и писал абсолютно грамотно красивым почерком, говорил без акцента.
Знал латынь, читал и писал; хорошо знал и родной язык – читал и писал на иврите.
Когда подрос, – отправился учиться в Москву. Но в Москве было запрещено проживать евреям. Требовался ВИД  НА  ЖИТЕЛЬСТВО, которое выдавало Полицейское Управление только богатым купцам 1 и 2 Гильдии, а также некоторым служащим, в числе которых были фармацевты, провизоры и их ученики.
При помощи Еврейской Общины папе удается поступить учеником в аптеку, где он работает и одновременно готовится к вступительным экзаменам в Университет. В аптеке он знакомится с человеком, который стал ему другом на всю жизнь. Это Лев Захарович Царфин. Он был спокойным, умным, терпеливым человеком и умел благотворно влиять на моего отца, умел несколько сдерживать его необузданный  характер.
В то время царское правительство ограничивало поступление евреев в Высшие учебные заведения. Существовала так называемая процентная норма, т.е. ежегодно можно было принять не более 5% евреев от общего количества поступающих. Богатые евреи могли учить своих детей, обеспечив учебу за свой счет соответствующего количества русских студентов. А те, кто был не в состоянии выполнить это требование, шли по процентной норме, т.е. должны были сдать приемные экзамены на все пятерки.
Отец сдал на пятерки все экзамены  экстерном за гимназию, а затем и приемные в Университет. Его приняли на Экономическое отделение.
Началась студенческая жизнь. Жили они вдвоем с таким же бедным студентом Михлиным, который впоследствии стал профессором химии. Снимали комнату под крышей, бегали давать уроки детям в богатые семьи, получая за это гроши, а иногда и обед. Питались впроголодь, зачастую черный хлеб с луком были им и обедом и ужином.
В 1914 году он закончил учебу в Университете, получив 2 Высших образования – Экономиста и Юриста. У него много друзей, он всюду --душа общества. Его любят за порядочность, честность, веселый нрав и общительность. Начинается Первая Мировая Война, но в армию его пока не призывают.
Летом 1915 года он знакомится с моей мамой. Она ему очень понравилась – веселая, подвижная, симпатичная, с большой черной косой до колен. Они полюбили друг друга и поженились с согласия маминых родителей. Брак оказался несчастливым для обоих. По гороскопу он – Собака, а она – Тигр, т.е. кошачья порода. Они и жили всю жизнь как кошка с собакой, не понимая друг друга. Мама его очень любила, всегда была ему верна, прощала все его выходки, во всем ему подчинялась. Но отец всегда находил причины для недовольства, часто скандалил. Оскорблял свою жену при нас, своих детях.
Вообще говоря, отец был умным человеком, но при этом не мог сладить со своим характером – вспыльчивым, нетерпимым, крайне прямолинейным, неуживчивым. Он не выносил противоречия. Он не терпел лжи, нечестности, подхалимажа. Таким он был и в семье, и на работе. Будучи хорошим специалистом, он зачастую оказывался на работе нежелательной персоной, т.к. ему не могли и не хотели прощать  отказы подчиняться нечестным приказам начальства, не прощали его прямоты. Все неудачи на работе он выплескивал дома, в семье.
Мама выросла в другой среде, ей были чужды невыдержанность и грубость отца. Но она не могла и не хотела порвать с ним, надеялась, что он переменится. Мы с братом росли в атмосфере скандалов и страха перед своим отцом.
В нашей семье не придерживались обычаев и обрядов еврейской национальности, говорили исключительно на русском языке. Мы с братом росли в среде русских друзей, русских соседей, русской культуры и впитали ее в плоть и кровь. Мы не знали ни еврейской культуры, ни еврейского языка.
После женитьбы на маме отец получил приданое. Они сняли хорошую квартиру на Балчуге, в Москве. Мама к тому времени имела диплом зубного врача. Ее отец купил ей зубной кабинет, и мама занялась своей работой, работой зубного врача. Вскоре появилась на свет дочка, т.е. Я.
Когда произошла Великая Октябрьская Революция, мне было 1,5 года. Это было время великих перемен. Во главе власти встали лидеры Коммунистической партии, которые изгнали из страны дворянство и буржуазию и экспроприировали частную собственность. В Москве  стало страшно и голодно, на улицах часто стреляли.
Отец отвез меня с мамой к ее родителям на Украину, посчитав, что там мы будем в безопасности. Однако выяснилось, что там еще хуже – банды, частая смена власти, постоянная стрельба. Мама решила уехать оттуда. Но поезда шли не регулярно, без расписания. Железнодорожная связь была нарушена. В стране царил  хаос. Маме все же удалось уехать. Она оказалась в Одессе. Там и разыскал нас отец.


ПЕРВЫЕ  ДЕТСКИЕ  ВОСПОМИНАНИЯ.

              Я помню себя с Одессы. 1919 год. Гражданская Война. Мне три года. Весна. Мама отпустила меня погулять во дворе. Но мы с подружкой отправились в путешествие по Одесскому бульвару, где нашли замерзшую бедняжку серую кошку, которую, по нашему мнению, надо было отогреть и накормить. Радостные мы побежали домой. Можно представить ужас моей мамы, когда ее дочка принесла домой дохлую крысу. Меня искупали, тщательно очистили и больше одну из дома не выпускали.
Зима или глубокая осень. Мы с мамой живем в громадной квартире Генеральши,  где  занимаем одну комнату. Страшный холод, хочется кушать. Отец куда-то уехал. Вдруг к нам приезжает мамин брат, дядя Абрам. Веселый, деятельный человек невысокого роста. Высказав свои весьма нелестные соображения в адрес моего папы, он притаскивает в кухню целый пролет деревянных перил со стойками, рубит их, колет и растапливает «буржуйку» - чугунную круглую печку, стоящую в комнате для тепла. Тепло, хорошо. Я засыпаю на руках у мамы. Просыпаюсь, когда дядя Абрам прощается, целует меня и маму и говорит ей: «Фанечка, дорогая, не губи себя и дочку! Поедем со мной в Америку! Я тебя не брошу. Там наш брат Моисей, он поможет тебе  устроиться. Поедем, собирай вещи!» Но мама не соглашается. Она любит своего мужа, ждет его и не хочет никуда ехать. Дядя Абрам уезжает один. В Америке его ждет семья, которую он отправил туда раньше.
Весна 1920 года. Приехал папа. Мама заболела, она стонет, плачет. Меня уводят в другую комнату, потому  что приехал доктор и что-то делает с мамой. Ей больно. Она стонет, кричит. Я бегу к ней со словами «Что вы делаете с моей мамой?!» хочу за нее заступиться, но меня не пускают, а закрывают в другой комнате. Я плачу и со слезами засыпаю. А затем приходит ко мне папа и говорит: «Смотри, какого хорошего братика тебе подарила мама!» и показывает мне живую куклу, завернутую в маленькое одеяльце.
Я бегу к маме, но она лежит в кровати, и меня к ней не пускают. Это было 2-го апреля 1920 года, на второй день еврейской пасхи. Так появился в нашей семье мой младший брат, Витя.
И еще одно воспоминание. Мне 4 года. Большая парадная лестница в одесском доме. Меня послали  «получить» хлеб во дворе нашего дома. Но я не могу сдвинуться с места: – на ступеньке лестницы лежит большой, страшный, черный Таракан. Он огромный. Я его очень боюсь. Он загородил всю дорогу и никуда не уходит. Слезы катятся из моих глаз, но страх мешает даже вернуться, т.к. боюсь, что он побежит за мной. Наконец открывается где-то дверь, и голос мамы зовет меня. Я бросаюсь к ней, и она видит причину моего страха – большого черного раздавленного таракана. Все смеются над моим страхом, и я смело бегу во двор, спускаюсь в подвал, где мне выдают положенную на нашу семью норму хлеба, которую я приношу домой.
И еще одно воспоминание. Я гуляю одна на улице возле нашего подъезда. Вдруг на мостовой и на тротуаре появляются всадники, которые загоняют всех прохожих во двор. Стою в подворотне и вижу, как на улице ведут арестованных. У них связаны руки, конвоиры кричат, бьют их. Это продолжается очень долго. Наконец-то все проходят, прохожие расходятся, а я не могу тронуться с места от испуга и тяжелого впечатления. Выбегает мама и уводит меня домой.

МОСКВА, ПОДМОСКОВНАЯ МАЛАХОВКА.

Мы уехали из Одессы и переехали в Москву в 1922 году. Поселились в подмосковной  Малаховке.
Мне 6 лет, а брату Вите 2 года. Брат тяжело болен и мама все время занимается им. Мы живем в деревянном доме без удобств. Туалет во дворе. Вода на улице. Дом стоит в большом саду, но мы там изредка гуляем, и никогда ничего не трогаем, т.к. он не наш, а хозяйский.
Голод еще висит над страной, и мы его ощущаем в полной мере. Мы не знаем, что такое сахар, масло. Пьем чай из самовара с морковной заваркой и сахарином. Иногда папа привозит немного сахара для Вити, и мне тогда дают попробовать на самом кончике ложки.
Мама все время просит отца, чтобы мы переехали в город. Она не может и не хочет жить в таких условиях. Отец живет в Москве, в городе. Приезжает к нам только на выходной день.
Мама занята больным ребенком. Я предоставлена себе, и понемногу самостоятельно учусь читать. Быстро справляюсь с детскими книжками и добираюсь до взрослых. Родители случайно узнают о том, что я выучилась читать.


МОСКВА.

              В конце 1922 года мы переехали в Москву. Поселились во дворе гостиницы Балчуг, на втором этаже деревянной двухэтажной халупы. Там холодно, стены промерзают. Зимой на них  снег по утрам. Днем стены мокрые. Но туалет и вода в доме, а это уже хорошо. Витя поправляется. Мама занята нами и хозяйничает.
Мы знакомимся с семьей маминой сестры, Анюты, которая живет в Москве. Они живут в хорошем благоустроенном доме в центре города. Они занимают 4-х или 5-ти комнатную квартиру. У них весело, хорошая легкая атмосфера. У них хорошая, забавная и веселая девочка, ровесница моего брата, толстенькая, ходит, переваливаясь, как уточка, ее зовут Леля. У них живет наш двоюродный брат Миша, которому 13 лет.  Он умный, общительный, веселый и любит играть с нами. Муж тети Анюты, дядя Яша, большой, шумливый веселый человек. Он ласков и внимателен к своему большому семейству, а также и к нам с мамой. Он часто рассказывает анекдоты, и все смеются. У них в доме легко дышится. Мы с братом охотно ездим к ним в гости. Но большей частью мы находимся дома, в нашей холодной квартире, где зимой на стенах снег, а от окон несет холодом.
Помню, как я гуляла на улице с детьми, а мама дала мне какие-то бумажки и сказала, что дала мне 6 миллионов рублей, чтобы я подошла к тетеньке на мосту и купила у нее один коробок спичек. Меня тогда поразила цифра « 6 миллионов» и я запомнила это на всю жизнь.
И еще помню, как папа приходил домой и говорил, что плохи дела, видно тяжело болен Ленин. Опять напечатали в газете бюллетень об его здоровье.
Наконец-то папа нашел нам приличную квартиру в Аптекарском переулке, и мы переезжаем туда.
Конец 1923 года.  Четырехэтажный кирпичный дом. Мы живем на последнем этаже, занимаем 2 комнаты в 4-х комнатной квартире. Соседи – семья из двух человек – Ольга Григорьевна и ее муж. Детей у них нет.
Помню смерть Ленина. В те дни был сильный мороз, нас не выпускали на улицу. Пришел папа и сказал, что Ленин умер, будут похороны на Красной Площади. Мы с Витей заплакали и стали просить, чтобы нас взяли на похороны. Но нас никуда не пустили, а мама нам соорудила два маленьких флажка, которые мы высунули в форточку, когда загремели пушечные выстрелы.
Холода спали. Во дворе нашего дома дворник Степан делает горку. Вся детвора дома с удовольствием помогает ему свозить с улицы снег. Наконец горка сделана, и Степан заливает ее водой. Он просит нас, чтобы мы не катались, пока вода не замерзнет. На следующий день горка готова. Это была замечательная горка со ступеньками с тыльной стороны, где мы, детвора, катались целый день.
При знакомстве с детьми очередной конфуз. Дети не верят, что меня зовут Сусанна и говорят, что такого имени нет, и я его сама выдумала. Я со слезами бегу к маме, но она меня утешает, выходит к детям и подтверждает, что мое имя настоящее. Меня во дворе начинают называть уменьшительным именем, которое укоренилось до 24-х летнего возраста.
На другой стороне улицы был большой двор. Там располагались красноармейские казармы. Мы из нашего окошка часто видели, как они  строятся, маршируют, занимаются  гимнастикой. А еще там поставили ГИГАНТСКИЕ ШАГИ, на которых они катались в свободное время, а иногда катали на них и нас, детишек. И еще там были замечательные, большие качели, на которых с приходом весны мы могли качаться сами, сколько будет душе угодно. Надо сказать, что вход на этот двор был свободный, и мы могли там гулять в любое время.
В это время выяснилось, что дочка тети Анюты, Леля, серьезно больна. При консультации с профессором ортопедом оказалось, что у нее врожденный вывих обеих ног в тазобедренных суставах. Леле сделали операцию и уложили в постель на 6 месяцев с гипсом на обеих ногах. Но Леля была очень шустрым, подвижным ребенком. В семье у Анюты жили два мальчика- подростка – племянник Миша и младший брат дяди Яши – Хима. Пролежав некоторое время неподвижно, как было положено, девочка стала с помощью мальчиков ходить и бегать по кроватке. По прошествии некоторого времени врач ее осмотрел, и выяснилось, что одна нога опять вышла из сустава. Опять операция. Опять гипс на 6 месяцев. Опять неподвижность в кроватке. Но опять тот – же результат. Тогда ее отец, дядя Яша, при помощи своих друзей отправил дочку с матерью в Германию, в Ортопедическую клинику. Там Леле сделали несколько операций, провели несколько курсов  лечения, но все было напрасно. Они пробыли в Германии 2 года, девочка все время была в клинике, но результат был тот же. Они вернулись домой, в Москву. Леля осталась инвалидом. Однако это не отразилось на ее характере. Она на всю жизнь осталась веселой и доброжелательной, человеколюбивой и отзывчивой, несмотря на трудную жизнь и лишения, выпавшие на ее долю.

Каждое лето мы отдыхали на даче, которую отец снимал в Подмосковье. Большей частью мы отдыхали вместе с семьей  старинного приятеля  моего папы, Льва Захаровича Царфина, у которого была дочка нашего возраста. Она была очень изнеженной девочкой, и мы с братом ее часто дразнили, стараясь ее исправить. Она бегала к своим родителям жаловаться на нас. Но это не мешало нам дружно играть и отдыхать.
Настала осень. На семейном совете было решено заняться серьезно моим образованием. Самыми мучительными для меня были уроки музыки. На мою беду у меня обнаружили музыкальный слух. И началось. В школу я еще не ходила, но 3 раза в неделю приходил учитель музыки, который обучал меня нотной грамоте, игре на пианино – гаммы, сольфеджио и пр. и пр. Надо было заниматься, готовить уроки, а так не хотелось! Так хорошо было гулять во дворе!
Мама начала работать, а дома с нами оставалась домработница.
Запомнился один случай. Занимался со мной музыкой хороший педагог, старик-немец, а мой 4-х летний братик в этой же комнате играл и шумел. Мой учитель просил его не шуметь, а он не слушался и назло еще сильнее и громче шумел. Тогда мой учитель встал и поставил мальчонку носом в угол. А надо сказать, что Витю никто никогда до этого не наказывал, и что такое «угол» он не знал. В углу Витя затих, но увидел там палку учителя, схватил ее и пошел в атаку на своего «врага». Старику пришлось убегать, и начались бега вокруг стола. На шум прибежала домработница и подхватила на руки разбушевавшегося и ревущего в три ручья малыша. После этого инцидента учитель к нам больше не приходил. Занятия музыкой продолжались с другими учителями.
Дома обстановка была тяжелой, угнетающей. Я находила убежище от нее в книгах. Читала запоем все подряд. Дома было много книг классических писателей, и я увлекалась поэмами Пушкина, Лермонтова, их прозой. Так прошло время до поступления в школу.


ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ.

Меня записали в большую красивую школу, которая была расположена в Гороховском переулке. Ходьбы от дома около 30 минут. В первый же день занятий меня перевели из первого класса во второй. Там я была самой маленькой и ростом и возрастом. Меня посадили на первую парту. Рядом со мной сидела симпатичная, шустрая девочка Оля Демехина, старше меня на два года. Большая часть учеников нашего класса были значительно старше нас. В то время в школу пришли учиться дети, которые не учились во время Гражданской Войны. Им было тогда уже по 13 – 14 лет, но они не умели ни читать, ни писать.
На следующий день весь наш класс перевели в другую школу, рядом с той, где мы начинали учиться. Новая школа размещалась в двух небольших флигелях с замечательным двором-парком, где росло много кленовых деревьев. Осенью мы собирали из листьев клена красивые гербарии.
Учителями нашими были в основном народные учительницы из бывших гимназий. Они были одеты в строгие одежды. Они добросовестно занимались с нами на уроках и играли с нами на переменах в народные игры. Водили с нами хороводы, играли в кошки-мышки и другие игры. Учительница физкультуры - маленькая симпатичная француженка, которую мы называли тетя Эля ( Элизабет Людовиковна) создала физкультурный кружок, где мы занимались главным образом пластикой, т.к. физкультурных снарядов в нашей школе не было. Заведующая учебной частью школы Софья Ивановна организовала драмкружок. Мы разыгрывали там небольшие сценки, декламировали под музыкальное сопровождение. Все это было очень интересно. Я записалась во все кружки и проводила в школе много времени. Так прошел первый год учебы в школе.
На следующий год, в третьем классе, в первый же день занятий я заболела скарлатиной. Болезнь протекала в тяжелой форме. Меня увезли в детскую инфекционную больницу им. Солдатенкова. Я была в бессознательном состоянии. Очнулась ночью в громадном зале, где лежало много детей всех возрастов, где в полумраке медсестры ходили от постели к постели и оказывали помощь, где плакали, стонали и кричали дети. Что было дальше - не помню, т.к. вероятно потеряла сознание от высокой температуры.
Очнувшись утром, я услышала громкий крик моего папы.  Он стоял около моей постели и громко возмущался. А затем меня  завернули в одеяло и куда-то повезли. Я была в полузабытье. Пришла в сознание в небольшой палате Морозовской больницы, освещенной солнышком, где лежала еще одна маленькая девочка с ее мамой. В этой палате я пролежала 6 недель. Скарлатина дала осложнение - воспаление среднего уха, которое меня сопровождало очень много лет.
Проболела я до января. В школу пошла только после Нового года. Занималась дома по школьным учебникам самостоятельно. Опять очень много читала. К этому времени у нас дома скопилась приличная библиотека. Тетя Анюта и дядя Яша дарили нам много книг. У нас были полные собрания сочинений классиков Русской литературы Пушкина, Гоголя, Некрасова, Тургенева, Чехова. Помимо этого, я была записана в Пушкинскую библиотеку, где брала книги для чтения. Читала очень много.
Большое влияние имел на меня двоюродный брат Миша. Он был романтиком, увлеченным идеями Равенства, Братства, Мирового Коммунизма. Он дал мне прочитать книгу Войнич «Овод», давал и другие книги, воспевающие Революцию. Я их с увлечением читала и впитывала идеи равенства, братства, любви к людям, к народу. В школе я училась успешно и окончила третий класс довольно хорошо.
Летом мы опять жили на даче. Купались в реке, ходили в лес по ягоды и по грибы. Все лето ходили босиком, почти без одежды, много раз попадали под дождики и ни разу не болели. Но наступала осень, мы переезжали в город и начинались опять болезни.
Я не помню время, когда мы впервые пошли в гости к маминой родственнице, тете Елене. Это была младшая сестра моего дедушки, Елена Наумовна Белая, мать композитора Виктора Белого. Они жили в громадной коммунальной квартире недалеко от Тверской улицы в самом центре Москвы. Занимали они в этой квартире одну большую комнату, отгороженную фанерной перегородкой от остальной части квартиры. В этой комнате за ширмой и шкафом  стояли  2 простые железные кровати, а  на тумбочке стояла керосинка.   
В остальной части комнаты стоял громадный рояль, большой стол со стульями и диван. Жили они в этой комнате вчетвером – тетя Елена, два ее взрослых сына, Борис и Виктор, и дочь Клара (Клася).
Борис был военным, ходил в форменной одежде. Во время гражданской войны он воевал в Красной Армии, был командиром подразделения, а потом политработником. Затем преподавал в Военной Академии, 
Виктор был музыкантом. В то время он учился в консерватории, которую окончил с Золотой медалью. Впоследствии он стал профессором Московской консерватории и композитором. Его песню  «Орленок» пела вся страна. Вся семья была очень скромной. Они никогда не пользовались привилегиями, продолжали жить в этой ужасной квартире все вместе. Только в старости они переехали в приличные квартиры, которые приобрели через Ж.С.К.
Клася работала на заводе, была пламенной комсомолкой и патриоткой.  Ходила всегда в Красной Косынке и полувоенном костюме с портупеей через плечо. Позднее она окончила военную академию ВАММ, работала технологом на военном заводе. После окончания ВОВ стала работать в редакции военного издательства. Ей выпала нелегкая участь. Она всю жизнь жила интересами братьев, заботами о них. На старости лет она умерла одинокой женщиной, похоронив обоих братьев и мать.
Однако вернемся к моей истории.
Итак, 1926 год.  Приехал к нам в гости мамин отец – дедушка Яша. Очень спокойный, красивый человек. Он ростом немного ниже папы, худощавый. К нам относится хорошо, часто нас ласкает. Каждый день утром  он накидывает на свои плечи белую блестящую накидку, прикрепляет на лоб черный блестящий кубик и ходит по комнате, молится, покачиваясь, кивая головой и произнося  потихоньку молитву. Недалеко от нас, около Разгуляя, была Синагога, и дедушка ходил туда молиться. Иногда он  брал с собой туда Витю.
С приездом  дедушки у нас в семье стало спокойнее. Папа его уважал и сдерживался, не ссорился с мамой, вел себя прилично. Дедушка пожил у нас не очень долго и уехал к себе домой на Украину. Вскоре после этого он скончался.
Заболела  родная сестра моего папы, Люба. У нее  оказался  рак, и она вскоре умерла, оставив круглой сиротой 6-ти летнюю дочь Викторию. Папа взял девочку в нашу семью, но она не прижилась у нас. Почему-то она испытывала к нам враждебные чувства. Она постоянно называла всех нас оскорбительными именами, в особенности нашу маму. Когда приходила к нам бабушка,  (мать моего отца), Виктория бросалась к ней со слезами и просила, чтобы бабушка забрала ее к себе. Кончилось тем, что бабушка забрала Викторию к себе, в семью своей старшей дочери, Рахили. В дальнейшем вся их семья вместе с Викторией уехали в Палестину, которая впоследствии стала  называться  Израилем.
Возвращаюсь к рассказу о моем детстве. В квартире все было хорошо, но нас одолели мыши. Мышеловка с ними не справлялась, а мама очень боялась мышей. И вот у нас появилась КОШКА. Это была на вид самая обыкновенная киска, не очень пушистая, серая с белым, небольшого размера. Ласковая кошка- мурлыка, по имени Мурка. Она была чистоплотна, нигде не пачкала и справляла нужду в туалете, в унитаз. После ее появления с мышами было покончено. Все были рады. Но Мурке стало скучно, и она стала вечерами проситься, чтобы ее выпустили погулять. Ее выпускали на лестницу. Каково же было нам, когда утром на лестничной площадке около нашей двери  лежали в строгом порядке задушенные крысы, иногда до 10 штук и сидящая около трофеев Мурка. Оказывается, она ночью забиралась в подвал и воевала там с крысами. А затем приносила свои трофеи к своим хозяевам, чтобы ее похвалили. Но однажды Мурка не вернулась домой, и в подвале ее не было. Видимо, ее украли и увезли.
Осень 1927 года. Мне одиннадцать лет. Учусь в пятом классе общеобразовательной школы. Но этого мне было мало. Я самостоятельно подготовилась и выдержала экзамены в специальную музыкальную школу при консерватории. Была принята во второй класс. Музыкальная школа находится у Никитских Ворот. Занятия три раза в неделю. Трамваи идут не часто, приходится ходить пешком. Опаздываю на уроки в школе, не успеваю делать домашние задания ни для школы, ни по музыке. А в школе новые предметы - физика, алгебра, геометрия.  На помощь приходит мой отец, но у него не хватает терпения, чтобы заниматься со мной, а я дрожала от его крика и ничего не понимала из его объяснений.
После 2-х месяцев этого ада я слегла. От переутомления у меня открылось сильное кровотечение, которое не могли остановить более 4-х месяцев, Родители подняли на ноги всех врачей, всех знакомых, но никто не смог помочь. Наконец-то, ближе к весне мне стало легче, и я начала подниматься с кровати. В марте месяце я пошла в школу, в свой класс. Начала заниматься и перешла в шестой класс. С музыкой было покончено.
Папа уехал куда-то на строительство дубильного завода. Дома стало спокойно. Однако в Москве стало опять голодно. НЭП закончился, а вместе с этим опять начались преследования частной собственности. Закрылись булочные, закрылась частная торговля. Голодно стало и у нас дома.


ЛЕТО  В  ДЕРЕВНЕ.

В конце мая 1928 года папа приехал домой и увез меня и Витю к себе в деревню, на отдых и на поправку. Вместе с нами мама отправила и нашу домработницу, чтобы нам было легче. Деревня оказалась сущим раем. От ближайшей железной дороги 40 км. Натуральное хозяйство. Большие неразделенные хозяйства, патриархальный быт. Большая часть населения никогда не видели железных дорог, автомобилей. Папа работал на заводе, который строился недалеко от этой деревни.
Он поселил нас троих в семье зажиточного крестьянина, который жил в большом хорошем доме вместе со своими 4-мя сыновьями, старшему из которых было за 40 лет. Вместе с ними жили и внуки и правнуки. Младшему сыну хозяина было 16 лет, он учился в городе. Старшие сыновья были женаты. Слово отца было законом для всей семьи. Снохами заправляла мать. Никогда не было ссор, никто не повышал голос.   Отец  хозяина, еще крепкий добродушный старик, в хозяйственные дела не входил. Жил в почете. Все его уважали. Если он делал замечание своему сыну, тот его беспрекословно слушался. Дед критическим взглядом оглядел мою городскую одежду и смастерил мне лапти взамен моих городских сандалий.
Вите было 8 лет. Он очень быстро познакомился с деревенскими мальчишками, стал ездить с ними на лошадях, принимать участие  в деревенских забавах. Меня полностью захватил никогда не знакомый раннее мир – деревенский быт, хозяйство, коровы и прочая живность, полевые работы. Покос. Заготовка сена, огородные работы – все мне было интересно. А вечерами деревенские забавы – хороводы, танцы под балалайку и гармошку, народные игры. Было очень весело и интересно.  Ко мне и Вите в семье хозяина относились очень хорошо, но подшучивали над моими короткими городскими платьями и сшили мне настоящий деревенский сарафан. Свежее молоко, мед, натуральные овощи, спокойная обстановка, чистый воздух сделали свое дело. Я окрепла. От болезни и следа не осталось. Отец отослал домработницу в Москву. За нами присматривала хозяйка – кормила, мыла в бане, заботилась. НО вдруг все переменилось. Нашему отцу что-то не понравилось, и он устроил скандал,  поругался  с  хозяином.
В деревне ему больше никто не захотел сдать жилье, и ему пришлось забрать нас на территорию завода, где у него была квартира. Пристроил нас на питание к жене главного инженера завода. Но, когда она во время обеда высморкалась и вытерла нос концом лежащей на столе скатерти, я наотрез отказалась там кушать. Тогда отец взвалил на меня  все домашние дела. Мне это было не по силам, я не была приучена к домашним делам. Вите тоже стало не интересно жить вдали от новых приятелей, и мы стали проситься домой, к маме. В начале августа отец отвез нас в Москву.


ОПЯТЬ  МОСКВА  И  ШКОЛА.

Этот год прошел более хорошо. Я почти не болела. В школу ходила чаще. Музыкой занималась дома с хорошей учительницей. Но успехов по музыке не было.
Из всех своих учителей по музыке я лучше всех помню Наталью Лазаревну Говсееву. Это была молодая, высокая, интересная женщина с белокурыми пышными волосами, очень живыми и выразительными глазами и приятным голосом. Она в то время еще училась в консерватории и подрабатывала частными уроками. Заниматься с ней было интересно. Мы разучивали небольшие красивые музыкальные пьески, этюды, сонатины. Она всегда рассказывала о разучиваемых вещицах, возбуждая к ним интерес. Я не стеснялась играть при ней подобранные мной по слуху песни и танцы. Она поощряла мою фантазию, исправляла ошибки и подсказывала лучшие сочетания. Мы занимались с ней около года. Но однажды она сказала моим родителям, что уезжает на год, а может быть и на больший срок. На прощание она попросила нас приютить ее собачку, небольшого фокстерьера Дэзи, на время ее отсутствия.  Родители согласились, а мы с братом очень обрадовались. Эта собачка прожила у нас длительное время, стала членом нашей семьи. Мы ее очень любили, и она к нам привязалась. Однажды днем она подошла к входной двери, радостно залаяла, и всем своим видом начала выражать свой восторг. Мы открыли дверь и увидели, что по лестнице поднимается ее хозяйка, Наталья Лазаревна, которую она не видела долгое время, но не забыла.
Отец приезжал домой редко. И дома установилась спокойная обстановка. Дома было голодно, также как и во всем городе. Мама работала на двух ставках детского зубного врача, т.е. была занята ежедневно с раннего утра до позднего вечера. Ни о каких нарядах не было и речи. У меня была одна черная юбка и 2 белые блузки. Но мы не жаловались. В то время в обществе упорно внедрялось мнение, что иметь хорошую одежду, ухаживать за своей внешностью, часто мыться это МЕЩАНСТВО, которое нужно выдирать с корнем. Не допускалось, чтобы девушки и ребята красиво ухаживали, носили красивую и дорогую одежду. Все это клеймилось позором. Надо было оправдать народную нищету, и наши дорогие Вожди и Правители не жалели на это красок.
Когда отец приезжал домой, он привозил нам из деревни какие-нибудь продукты. Для нас это был настоящий праздник, и мы старались растянуть эти крохи на более длительное время.
В один из своих приездов отец поссорился с нашими соседями. Видимо, ссора была серьезной, т.к.  после этого отец занялся обменом жилплощади. Весной мы переехали в новую квартиру. Вместо 2-х комнат в центре города мы переехали в одну комнату на окраине Москвы. Квартира была двухкомнатной. Во второй комнате жили старинные папины знакомые – весьма пожилая женщина, Мария Аароновна, и ее дочь Цецилия (Циля ), ровесница моей мамы. Это был новый кооперативный дом на Бужениновской улице, недалеко от Преображенской площади. Рядом с нашим домом были фабрики и заводы. В нашем доме было много детей, большей частью мальчики. По вечерам все выходили во двор, и начиналось веселье – танцы под гармошку, игры, хороводы, песни. Днем во дворе играли все вместе. В доме было много  общественных игр – крокет, сетка и мяч для волейбола, серсо, городки, шахматы. Все это хранилось в квартире у дворника, и мы могли взять любую игру в любое время. Мы с мальчиками играли во дворе в чижики, в казаки- разбойники, горелки, лапту и многие другие, названия которых мною забыты. Я преодолела свою застенчивость и играла вместе со всеми, а часто была и зачинщицей игр.
В то время на мое мировоззрение оказывал серьезное влияние двоюродный брат Миша. Он был лихим комсомольцем. С горящими глазами он рассказывал мне об идеях Коммунизма, о жизни и работе комсомольской ячейки. Я всей душой мечтала об участии в такой жизни. Судьба Тургеневских женщин, судьба жен декабристов, герои Овода были мне близки и звали к подражанию. Мною владели идеи равенства и всеобщего братства, Идеи Мирового Коммунизма. В те годы мы верили, что идеи коммунизма владеют умами всех передовых людей мира, всего рабочего класса. Мы были уверены, что все наши лишения только временные, что скоро наступит Мировая Революция и для всей Земли наступит Золотая Эра Коммунизма, когда каждый будет давать обществу «по способностям, а получать по потребностям». Нас приучили к мысли, что победа Мировой Революции придет только в результате Мировой войны, победу в которой одержит наш Советский Союз «малой кровью». Мы с детства обучались военному делу –военные игры, построения, маршировка, стрельба, знакомство с оружием. Мы, дети, слепо верили в эти сказки о Мировой Революции и были преданы этой идее. Эта слепая вера сопровождала меня всю мою жизнь, к моему великому стыду.


ПИОНЕРСКИЕ  ГОДЫ

Однако возвращаюсь к описанию моей жизни.
Осенью 1929-го года, когда мне было 13 лет, я решила записаться в пионерский отряд. В нашей школе не было пионерского отряда, и я пошла на расположенную вблизи от нашего дома  фабрику, нашла там комсомольскую ячейку и узнала, где можно записаться в пионеры. При фабрике был хороший пионерский отряд. В основном в нем были  дети рабочих этой фабрики, а также безнадзорные дети улицы. Вскоре меня выбрали председателем совета отряда. Это была моя первая общественная работа, и она полностью меня захватила. Я много времени проводила в отряде, со своими новыми товарищами. Мне нравилось с ними беседовать, отвлекая ребят от улицы. Комсомольцы фабрики проводили с нами занятия, обучая ребят основам электромонтажа, как в теории, так и на практике. На первом же занятии нам дали по небольшой дощечке и необходимые монтажные материалы и инструменты. Объяснили, что по каждому проводу идет свой электрический ток, который « враждует» с электрическим током, который идет по второму проводу. Соединять их можно только через лампочку или электроприбор. Вначале надо было составить схему, а затем приступить и к работе. Благодаря этому кружку мы все научились обращению с электроприборами и смогли их ремонтировать. На пионерских сборах мы пели песни, маршировали, слушали беседы. Там я встретила мою лучшую подругу. Мы познакомились и вскоре стали близкими подругами. Я говорю о самом лучшем друге всей моей жизни Броне Каценеленбоген. Она была моей ровесницей. Это была красивая, веселая, обаятельная девочка с кудрявыми волосами. Ей с удовольствием подчинялись все, и дети, и взрослые. Она всегда была центром любого коллектива. Она умела объединить и повести за собой людей на любое трудное дело. Лидер по своему характеру, она в то же время была добрым и отзывчивым человеком. Она всегда принимала близко к сердцу переживания всех своих друзей и знакомых.
Отдавая много времени работе в пионерском отряде, я продолжала учиться в своей школе в Гороховском переулке около Разгуляя. Ездила туда на трамвае. Но учеба была на заднем плане. Часто пропускала занятия, то по болезни, то просто так. А это был 7-ой класс, выпускной. Однако школу я окончила, правда с грехом пополам, и получила свидетельство об окончании школы, где царствовала отметка « посредственно», что соответствует современной  тройке.
После окончания школы, летом 1930-го года, мы поехали отдыхать в пионерский лагерь. Недалеко от станции Хотьково по Ярославской ж.д., в деревне Жуковка, где для этого арендовали  старые помещичьи конюшни. Мы разместились в двух длинных бараках, соединенных переходным помещением. Место было хорошее – на опушке леса, рядом пруд, в котором нельзя было купаться. Мы  все время проводили на природе, в походах однодневных и  трехдневных. Вечерами у костра пекли картошку, рассказывали истории, пели песни, а то и просто сидели и слушали шум леса и рассказы старшего вожатого. Иногда помогали в уборке овощей, но с населением и с крестьянами не общались. Это был 1930-год, разгар коллективизации. В стране среди крестьян было много недовольных, но в нашей среде никаких разговоров на эту тему не возникало. Отдыхали мы в пионерлагере все лето. В конце августа вернулись в Москву.
В  том году  наше правительство решило, что незачем  детям давать  среднее общее образование  в объеме  9-ти  классов,  а  будет с них и  7-ми классов, а  потому  после  7-го класса  можно было учиться  либо в техникуме, либо в школах  фабрично-заводского  ученичества,  т.н.  ФЗО.  Мне исполнилось  тогда  14 лет, а  в техникум  и в ФЗО  принимали  только с 16 лет. По справедливости нужно  сказать, что очень большая часть выпускников  седьмого  класса  были  переростками в том 1930 году,  им было  по 17,а то и 19 лет. Нас « малолеток» было  сравнительно  немного. Но деваться нам было некуда. 
Итак, я оказалась не у дел. Пришлось  встать на  учет  БИРЖИ  ТРУДА.  Как сейчас  помню  пожилого инспектора  этой  Биржи,  который, поохав--поохав,  сказал  « что мне с вами  делать,  ума не приложу.  Подождите,  соберу  вас, малолеток,  в большую группу, и тогда  куда-нибудь  вас всех   пристрою».
Целый год  я  ждала.  Много времени  проводила  на  фабрике, при которой был  пионерский  отряд.  Заходила в цеха.  Меня  там  знали.   Ткачихи  учили  меня  работать  на ткацких  станках.  Прядильщицы –  на прядильных станках.  Много времени  проводила  в пионерском отряде,  где  вскоре  стала  вожатой пионерского  отряда.  Мне нравилось  воспитывать  безнадзорных детей  и  подростков,  прививая  им те принципы жизни, которые  были мне близки и дороги. Так прошел  целый год.
Моя подружка  Броня  была старше меня на полгода, и ей удалось устроиться, по ходатайству  районного  Дома Пионеров, на  завод  ЦАГИ  чертежницей-копировщицей.  Там  ее сразу стали  обучать черчению и  включили  в группу конструкторов. Она быстро  освоилась в новом для нее коллективе,  принимала деятельное участие в активной  жизни и общественной  работе  отдела  и  предприятия.  Яркая,  красивая,  умная  девочка  с хорошо поставленной  речью,  внимательная  ко  всем,  благожелательно настроенная  к ближним,  она  вскоре завоевала симпатию и авторитет  среди сотрудников,  несмотря  на  юный возраст.  Она усердно работала  и  училась, повышая  свой уровень знаний  как  по специальности,  так  и  общеобразовательный.  В  18 лет начала  учиться  в заочном  институте,  но  совмещать работу  с учебой  и общественной работой  было очень  тяжело,  и  учеба  в  институте  продвигалась медленно. А  тут еще  началось  увлечение  АЛЬПИНИЗМОМ.  Вначале обучение,  а затем и восхождения  в  горы.  Мы  с ней  встречались  очень часто.  Поверяли друг другу наши переживания,  секреты и события в жизни.  Ей  часто давали  учеников, которым она передавала свои  познания  конструирования. Так  однажды  ей поручили  учить  юношу,  который  не  прошел  в институт по  конкурсу  и устроился  на  завод  поработать  на один  год,  до следующего  приема в институт.  Это был высокий,  красивый,  умный  юноша  Миша  Гусаров.  Проработав  на заводе  некоторое время,  он раздумал поступать на учебу в институт, т.к.  увлекся работой и общественной  жизнью на заводе.  Вместе с  Броней  занимался  альпинизмом,  поступил  в заочный институт на заводе.  Они  стали  большими друзьями.  Когда  началась  ВОВ,  они вместе  с заводом  были  эвакуированы  на Урал.  Там  они  работали,  сутками не выходя  с территории  завода.  Жизнь была  очень  тяжелой. Вскоре они поженились. В 1943 году  у них родился сын  Юра.  После  окончания ВОВ  они вернулись в Москву. Промаявшись  несколько лет  без  жилья, они пошли  работать в гор.  Жуковский, где  получили небольшую 2-х  комнатную квартиру.  Это было  большим счастьем.  Миша  оказался  талантливым конструктором  и  вскоре занял  одну из руководящих  должностей  на заводе.  Будучи  справедливым, честным и хорошим  человеком, он много лет был бессменным  руководителем  партийной  организации  завода.  Они вырастили  двоих  детей. На их долю  пришлось  много тяжелого,  но они никогда не забывали  своих  друзей  и  всегда,  по мере возможности,  поддерживали  их  и  морально,  и материально.
Сейчас они оба на пенсии.  В наше трудное время  они всегда  бодры, оптимистичны.  Несмотря на старость и болезни,  они не утратили  бодрость  духа.  Они  внимательны друг к другу,  к своим детям и внукам и  к друзьям.  Я очень люблю их  обоих.
 

ШКОЛА  Ф.З.О.

Но  вернемся к рассказу о жизни в 1930-1931 годах.
Вскоре  решением  властей  было признано  нецелесообразно  существование  пионерских отрядов  при предприятиях,  и наш отряд был  соединен  со  школьным  отрядом.  Там я познакомилась со своими ровесницами  Агнесой  Станге (Агуся),  Соней  Габа,  Тамарой  Темкиной  и другими.  Летом  я поехала с ними  в пионер. лагерь  уже как рядовая  пионерка.  В этом году  нас разместили  в приличных помещениях  на  какой-то  базе отдыха. Мы хорошо отдыхали и стали друзьями на много лет, а с Агусей  дружили семьями до ее кончины.
В конце августа  1931года  мы вернулись в Москву.  Вскоре пришло извещение с Биржи Труда. Мне дали направление в школу  ФЗО при Электрозаводе, близко от дома. В школе ФЗО был большой набор, и всех сразу распределили  учиться на специальности.  Меня отправили учиться на слесаря-лекальщика. Я проучилась 5 месяцев и тяжело заболела.  Это был 1931 год,  год  ВЕЛИКОЙ  КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ, когда проходило массовое  раскулачивание,  когда была обескровлена  деревня,  когда силой  объединяли в колхозы  крестьянские хозяйства,  сгоняя вместе  всю  скотину,  всех лошадей,  коров,  овец  и прочую живность.  Не были к этому подготовлены ни помещения,  ни кормовая база, ни люди.  В стране прошел массовый падеж  скота,  неурожай и, конечно, голод.  Даже в Москве  стало голодно.
Причиной моей  болезни  стали  голод,  недоедание, плохая одежда, непосильный для меня труд  и тяжелая  обстановка  в стране  и в семье. В то время в Москве открыли магазины, которые назывались ТОРГСИН, т.е. торговля с иностранцами.  В этих магазинах  было полно продуктов самого лучшего качества и в них можно было купить продукты, сдав какую-либо драгоценную вещь из серебра или золота. Мама отнесла туда свое  обручальное кольцо и получила талоны, на которые купила немного сливочного масла и сахара. Спустя некоторое время она поручила мне пойти в этот магазин и купить на остаток талонов еще масло и десяток яиц. Я зашла в магазин и стала в очередь.  Очнулась на полу, вокруг стояли покупатели. Оказывается, у меня случился голодный обморок. Когда я пришла в себя, мне пришлось заново отстоять всю очередь за маслом.  Оказывается, такие обмороки в этом магазине были не редки, и никто не хотел уступить свою очередь более слабым. Эти покупки немного поддержали нас, но существенного изменения в нашем питании они не смогли произвести.  Итак, я заболела. Болела очень тяжело  и пролежала  4 месяца.  За время  учебы в школе ФЗО у меня появились друзья,  которые достали  мне путевку в  санаторий  « НИКОЛЬСКОЕ»  для подростков.  Там меня подлечили, но врачебная комиссия  не разрешила продолжать учебу в  школе  ФЗО.  Так  закончилась для меня моя рабочая  « карьера».  Я очень переживала, что не могу стать полезной своей  Родине.  В то время, как все работают,  я  опять должна сидеть дома. В это время меня хорошо поддержали морально мои друзья  Броня,  Агуся,  Соня  и новые, из школы ФЗО.  Они  часто приходили ко мне, не давали грустить,  поддерживали веру, что все будет хорошо, что все образуется.  Мои друзья любили приходить ко мне. Я по слуху умела подбирать на пианино  песни,  танцы, и можно было у меня  и спеть песню любимую  и потанцевать.  Мы все были большими патриотами страны,  общественного строя  и стремились к тому, чтобы скорее стать  полезными его членами и  помогать строительству  Коммунизма в нашей любимой стране.
В нашей стране была слабо развита промышленность. В 1932 году правительство решило исправить этот серьезный дефект, и начало ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЮ страны. Начался период Великих Строек. Строился ДНЕПРГЭС. Строились крупные металлургические заводы МАГНИТОГОРСКА,  СИБИРИ.  Развивалась Угледобывающая промышленность.  Мы гордились нашей страной,  которая вставала  из пепла.  Мы не знали и не задумывались над тем, какой ценой  оплачиваются эти достижения.  Это была цена  разоренного крестьянства,  цена нищенского  существования  всего народа нашей громадной и богатейшей страны,  жизнью  впроголодь  всего населения,  жизнью в длиннющих  очередях  за продуктами  и  одеждой.  Нам  обещали  в скором времени Светлое Будущее,  победу  Мировой  Революции, и мы терпели  ради  этого все лишения и полуголодное существование.

УЧЕБА  НА  РАБФАКЕ.

Я серьезно  задумалась над моим будущим,  но не  находила выхода.  Приехал папа на короткое время и устроил  меня учиться  на Рабфак  при  Кожевенном  Институте. Рабфаком  называли  подготовительный  факультет  при институте.  На этом  факультете  за три года подготавливали  к поступлению в институт  рабочих, едва овладевших  грамотой.  За три года они должны были освоить  объем средней школы.
У меня был аттестат  о семиклассном  образовании, и я могла быть зачислена  на третий курс, но  завуч  рабфака,  Павел  Павлович,  уговорил меня пойти учиться на второй курс.  Я ему благодарна по гроб жизни, как говорят,  за этот совет. Надо сказать, что аттестат у меня был, но знаний не было. Я  очень много болела,  часто пропускала занятия  и  толком  ничего не знала.  И  так я поступила  на второй курс рабфака.
Это произошло  осенью 1932 года.  В нашей группе учится  человек 20,  из которых 8 – молодежь,  а остальные – пожилые люди, только год  назад научившиеся  читать и писать. Это были люди из т.н.  «Парттысячи» и  « Профтысячи», которых  партия  призвала и направила  руководить  промышленностью.  Вчерашние рабочие  и  крестьяне,  у них не было никаких знаний,  и нужно было их срочно обучить. Учиться им было очень трудно.  Они многое не могли  понять и усвоить, а потому часто обращались  к нам, молодым, за помощью. Мы  им охотно помогали, а  вскоре начали с ними  систематически  и ежедневно заниматься  после основных уроков. Объясняли  пройденный материал,  решали с ними задачи по математике, физике и химии, писали диктанты, разбирали ошибки. Занимались добросовестно. Вскоре  стали  видны результаты наших занятий: наши ученики стали уверенно отвечать  у доски, и было заметно, что им понятен  пройденный  материал.  Мы не жалели времени на эти занятия. Уезжали из дома рано  утром, т.к. уроки  начинались  рано, а приезжали поздно вечером. В институте была студенческая столовая, где можно было получить  завтрак и обед по чисто символической цене. Мы покупали т. н. «рацион»,  т.е. карточку с талонами на целый месяц   буквально за копейки. Кормили нас весьма  умеренно, в основном перловой или ячневой кашей  со следами растительного масла, а на первое – щи  или  суп  крайне низкого качества. Но  мы никогда не жаловались.  В стране было голодно, холодно. Крестьянство было  разорено, самый его цвет было “раскулачено”, т.е. крестьяне сосланы, а хозяйства национализированы.  А мы все ждали “Мировую  Революцию”, т.е. то время, когда наступит всеобщее братство, равенство всех народов и наций, всеобщее  Коммунистическое общество.  Разве  не стоило ради этой Великой Цели  потерпеть?  И мы терпели. Никто не сетовал, не обращал внимания  ни на постоянное  недоедание, ни на более чем скромную одежду.  Дома  тоже было голодно. На продуктовые карточки можно было купить только хлеб.  Мама часто брала для нас обед на соседней  фабрике-кухне, где готовили ту же перловую и ячневую кашу со следами  растительного масла.
              На рабфаке у меня появились хорошие друзья и подруги.  Это были: Эся  Гитлина из Ташкента, Клава Петрова из Осташкова, Муся Ерошевич  из Москвы,  Сеня  Анаденков-- бывший беспризорник, Нюня Пилецкий из Киева, Митя Егоров из Осташкова.  Когда случилась беда – Эся упала и сломала руку, я привезла ее к нам домой, и  она прожила у нас целый год. В это же время, по непонятным для нас причинам, ряд студентов рабфака, проживающих в общежитии, был отчислен. Из наших друзей попал под это отчисление Нюня Пилецкий. Мы сфотографировались на память, и он уехал к себе домой на Украину. Больше мы никогда не встречались.
              Все праздники мы отмечали у нас дома. Пели, плясали танцевали. Ко мне  “на огонек” заглядывали также и другие мои друзья, Броня, Агуся, Соня  со своими новыми дркзьями. Иногда  мама угощала нас “деликатесом” – зто была мороженная картошка с квашенной капустой, которую удавалось ей купить, простояв длинную очередь. Все мои друзья  любили приходить к нам в гости, а мои родители их  принимали очень хорошо.  Вскоре у меня появился  ухажер. Это был Леша  Чебакин, москвич. Он провожал меня домой. Мы с ним шли пешком от Устьинского Моста до Преображенской Площади, разговаривали, шутили, смеялись.  Но ни разу не поцеловались. С его стороны  были попытки целоваться, но  они тут же  пресекались одним моим взглядом.
              В это время мы очень часто ходили в театр.  Мы – это Эся, Клава и я. Иногда к нам присоединялась и Муся.  С деньгами у нас  было  очень не густо, а потому  приходилось  изворачиваться и  хитрить.  Даже в Большой театр мы умудрялись проходить на один билет втроем. Часто бывали в Малом театре, в Художественном.  Пересмотрели почти весь репертуар этих театров, используя и контромарки, и самые дешевые билеты. Не забывали и кино театры. Посмотрев кинофильм  “Встречный”,  мы вскоре выучили “песню о встречном” , т.к. она нам понравилась и распевали ее  всюду, даже в общежитии института по просьбе знакомых студентов. Так закончился учебный год. Все наши подшефные  “ученики”  закончили  учебный год с неплохими отметками. Наступили летние каникулы 1933 года.
              Папа прислал нам деньги и вызвал меня на отдых в Сочи, где он в то время отдыхал в санатории. Мне было 17 лет. Я впервые ехала одна в поезде на дальнее расстояние. Меня ожидало страшное потрясение.
              На всех станциях, которые мы проезжали, наш поезд  окружали голодные люди, в лохмотьях, истощенные до последней степени, с детьми-старичками на руках.  Они просили хлеба, просили помощи.  Милиция и солдаты прогоняли их, но они прорывались вновь к вагонам и с рыданиями обращались к нам  с просьбами о хлебе и помощи. Меня это сильно потрясло.  Я не могла спать, не могла читать, ничем не могла заняться. Я тут же отдала весь хлеб, запасенный на дорогу. Проживая в Москве, где было введено ограничение на въезд, мы не  знали, что творится в стране. А если  бы и знали?  Да, в Москве тоже было не сладко, но мы покупали по карточкам хлеб, иногда перловую или ячневую крупу, а иногда даже яичный порошок!  Мы не умирали от голода.  А тут, на железной дороге, царил ГОЛОД!  Совсем как в стихотворении Некрасова  “Железная Дорога”. Это было ужасно.  Но впереди была  Великая Цель – Светлое Будущее. “ Нами правила Партия Большевиков, которая все знала и уверенно вела нас  вперед.  Каждый из нас  старался успокоить себя тем, что это все виноваты на местах, что это местные перегибы, которые скоро будут устранены, что скоро все наладится”.
              Приехав  в Сочи, я рассказала про все увиденное  папе. Он выслушал мой рассказ, и попросил меня больше никому не рассказывать об увиденном, объяснив, что теперь за такой рассказ можно оказаться в тюрьме. Я замолчала  и больше никому ничего не рассказывала.
              В Сочи я пробыла 1,5 месяца.  Папа скоро уехал, т.к. окончилась его путевка и  отпуск, а мне он купил курсовку и оплатил жилье при санатории. Климат Сочинский мною переносился с трудом – жара и большая влажность.  Но море, ежедневные купания  и сереводородные ингаляции  подлечили мое здоровье.  Обратная дорога была более спокойной. Видимо, милиция и солдаты лучше справлялись, и голодающие реже прорывались к поездам.
               На  третьем курсе в нашу группу пришло пополнение, в том числе красивый мальчик, армянин из Баку, Сергей  Каракозов, в которого мы все безнадежно влюбились. Это был умный и способный юноша, хорошо подготовленный по математике и  физике, но почти не знающий русский язык.  Еле-еле говорил и плохо его понимал.  Мы взялись помогать ему в освоении языка. Занимались с ним многие. Но постепенно число помогающих уменьшалось, и в конце концов  осталась ему помогать только я одна. Занималась я с ним много, усердно, и занятия пошли на пользу – он выучился правильно говорить и довольно сносно писал.
              К этому времени в нашей квартире произошли перемены: скончалась наша пожилая соседка, которая изводила меня и мою маму своими придирками. Ее дочь, Циля  Яковлевна,  после смерти матери вышла замуж и уехала жить в Ленинград. В соседней комнате  поселился хозяин этой комнаты, брат Цили,  Арон  Яковлевич, убежденный  холостяк  40-45 лет. Он был немногословен, с нами охотно общался и всегда  предлагал нам свою комнату, когда у меня собирались друзья.  В эти дни он приходил домой попозже, чем обычно, а если заставал  еще нашу “ гвардию”,  то  принимал участие в нашем веселье.  Перед самой войной он женился, заимел дочку, Ирочку.  Когда началась ВОВ, он пошел добровольцем на фронт. С войны он не вернулся, пропал без вести, подобно миллионам  Советских людей.  Жена его умерла от туберкулеза  во время ВОВ, а дочку спас от смерти  его младший брат,  Дон  Яковлевич, который  поселился в комнате брата вместе со своей женой и племянницей. Его жена была из дворянской семьи, чем она очень гордилась. Дон Яковлевич  любил подшучивать по этому поводу.  Но вообще он был добрым и порядочным человеком, заботился о своей жене и племянице. Ира хорошо училась,  получила  высшее образование, вышла замуж. После смерти дяди она заботилась об его жене до  самой ее кончины.  После смерти дяди они  жили в нужде, зарабатывая на жизнь изготовлением елочных  игрушек и  небольших кукол.   

        ЮНОСТЬ.  ИНСТИТУТСКИЕ  ГОДЫ.

Но возвращаюсь к рассказу  о моей жизни.
В 1934 году  закончилась  моя учеба на рабфаке. Закончила учебу я неплохо.  В аттестате одни пятерки. Поскольку выпускные экзамены за рабфак были совмещены с приемными в Кожевенный институт, я была автоматически  принята в этот институт. Но, в порядке исключения, мне разрешили идти учиться  в любой институт по моему выбору. Мне очень нравилась математика,  и я решила поступать в Московский  Государственный Университет, МГУ, на математический факультет.
Наша дружная компания разъехалась по разным институтам. Эся, Клава, Муся и Сеня  остались в Кожевенном  Институте, который был переименован в Институт  Легкой  Промышленности, а Сергей пошел учиться  в МВТУ  имени  Баумана. Вся наша группа рабфак закончила более или менее прилично, отчисленных по неуспеваемости не  было. Часть выпускников пошла учиться дальше, а часть наших старших товарищей получила назначение на  руководящие посты на предприятиях  без дальнейшей учебы.
   Я подала документы в МГУ.  Конкурс – 15 человек на одно место. Первый экзамен- сочинение. Написала  и проверила.
Готовлюсь ко второму экзамену.  Это – письменная  работа по математике.  Задачи довольно сложные, но я с ними справляюсь. Время еще есть, и я помогаю своему соседу  решить его задание.
Третий экзамен – устная математика. Перед экзаменом узнаю оценки  двух предыдущих экзаменов:  сочинение и письменная работа по математике  сданы на «отлично».  Это радует. Устный экзамен принимает  молодой профессор.  Он долго и дотошно  экзаменует меня, давая решать задачи, помимо тех, которые были указаны в моем экзаменационном билете, а также в других билетах, дает задания и из своей  записной  книжки. А в конце говорит, что я заслуживаю самой высшей оценки, записывает мою фамилию в свою записную книжку и обещает взять меня в свою группу. В зачетке появляется еще одна пятерка.  Я от радости чуть не плачу, но делиться радостью не с кем. Мама и брат уехали отдыхать, папа как всегда в отъезде, Броня  где-то в горах, а рабфаковцы разъехались по домам.            
Физику сдаю на отметку  отлично.  Химию тоже сдаю на  оценку  « хорошо», т.е. на  четверку.
И вдруг  ФИАСКО.  По обществоведению получаю ДВОЙКУ.  Я не могу понять, почему мне поставили двойку. Знала я этот предмет довольно прилично, отвечала на все вопросы, но экзаменаторы  спрашивали еще и еще и в конце сказали, что я ничего не знаю.
В слезах прихожу домой. Растерялась и не знаю, что мне делать. Приехала домой мама и брат. Утешают. Говорят, что можно пересдать, но у меня нет больше сил,  ни заниматься, ни сдавать.  Я говорю «будь что будет!»  мне нужно отдохнуть.
Миша в это время с женой и ребенком жил и работал в Совхозе, в Курской области. Он случайно, проездом оказался в Москве и заглянул к нам. Он предложил поехать на отдых к нему на пару недель, до начала занятий. Я с радостью согласилась. Пробыла там до конца августа, и 30-го августа  вернулась в Москву.  Оказывается, в мое отсутствие приезжал папа.  Узнав о моем несчастии, он пошел в приемную комиссию МГУ, где  выяснил, что я принята  в Университет условно и должна сдать повторно экзамен по обществоведению. Это ему не понравилось,  и он поехал в МВТУ.  Там в приемной комиссии ему сказали, что меня с такими отметками на экзаменах, безусловно, примут в институт, но нужна  справка от Университета. Тогда он забрал мои документы из Университета, взял справку об оценках экзаменов и  отнес все это в МВТУ, где меня сразу зачислили в число студентов.
Итак,  30-го августа мне предстояло решать, куда идти заниматься на следующий день. Передо мной был выбор из трех институтов: МГУ,  МВТУ  и Кожевенного. В Кожевенном Институте все было знакомым, близким, там были друзья.  Но моя душа хотела чего-то неизведанного, нового.  МГУ  был моей мечтой. Я всегда мечтала быть математиком, заниматься математическими проблемам. Но тут появилось препятствие, неуверенность и мысль о том, что будет, если я не сумею пересдать  этот злополучный экзамен. Решила  идти учиться в МВТУ.  31-го иду в институт. Нахожу себя в списках принятых.  Оказывается, набор был очень большим. На первом курсе была 21 группа по 30-32 человека в каждой. Меня зачислили в группу №416, где первая цифра обозначала год приема. Все поступившие были зачислены на  Общетехнический Факультет, где нам предстояло обучаться  два года. На следующий день занятий не было, т.к. была демонстрация  общегородская, а вечером встречаемся  с друзьями. Не виделись все лето, и не знали, кто где находится. Оказалось, что Агуся поступила в Геолого -Разведочный Институт;  Тамара поступила в медицинский,  Соня в технический, но не помню в какой.  С Тамарой и Соней наши пути разошлись, мы вскоре перестали с ними встречаться.  Хочется рассказать об  Агусе. Это  была очень яркая девочка, как наружностью, так и содержанием. Она была выше среднего роста. У нее была хорошая фигура, правильные и очень подвижные черты лица, красивые серые глаза, длинные светлые волосы золотистого оттенка. Все это привлекало к ней внимание и симпатии всех окружающих. По своему  характеру она была ЛИДЕРОМ, и всегда ее окружали друзья. Ее родители были немцами, предки которых приехали в Россию еще при  царице Екатерине.  В семье говорили преимущественно  по-немецки.  Среди  ее родственников были и такие, которые не знали русский язык, хотя всю жизнь прожили  в  России.  В этой среде Агуся выделялась своей нетерпимостью. Ее поддерживала мать. Агуся была воспитана школой, пионерской и комсомольской средой.  Из нее мог получиться прекрасный руководитель, но судьба сыграла с ней  злую шутку. После  окончания первого курса  она с группой студентов поехала в поход по Волге на лодках. Ночевали где придется в палатках, не очень-то разбирая, годится ли это место для привала. Их сопровождали тучи комаров. После этой поездки она заболела тропической малярией с осложнением на сердце. Месяцами она лежала в больнице, измученная тяжелой болезнью. Однако учебу не бросала и академический отпуск не брала. Она окончила институт  по специальности  геофизика и принимала участие в изысканиях нефтяных месторождений. Во время ВОВ ее родители были высланы из Москвы. Агуся работала в  Уфе, искала нефть в Башкирии, была руководителем партии  Геологов.  После  окончания ВОВ она с мужем  уехала в Магадан  руководителем  изыскательной партии.  В ее подчинении было много  заключенных,  как политических, так и уголовников. Со всеми у нее были хорошие отношения.  Все ее уважали и  подчинялись ее распоряжениям.  Вернулась в Москву она полным  инвалидом  и вскоре  умерла  сравнительно молодой женщиной.
Возвращаюсь к своим воспоминаниям.
Итак,  2-ое сентября 1934-го года. Начались занятия по группам  в аудиториях. В нашей группе  всего 5 девочек. Я пришла  значительно раньше времени и « с боем » села на облюбованное мной место,  поспорив из-за этого  со своим  будущим соседом по парте и другом,  Юрой  Хохловым.
Вскоре у меня появляется дружная компания, в которой 6 мальчиков и я. Это мои новые знакомые  Юра Хохлов,  Матвей Фридман,  Савелий Фрейдберг,  Михаил  Гинодман, Владимир Черепков  и  Игорь Фомин.  Мы вместе занимаемся, вместе отдыхаем, ходим на каток,  вместе бываем на концертах и  лекциях, вместе  ходим в театры. Нам всем, кроме Михаила, по 18-19 лет  и мы зачастую устраиваем на переменах веселые «баталии»,  привлекая всеобщее внимание. Занятия идут успешно. Наша компания учится неплохо и помогает отстающим  в учебе, особенно в черчении и начертательной геометрии. К концу года серьезно заболевает Игорь Фомин.  Он лежит в больнице, его часто навещают наши ребята, но дела у него плохи. Врачи говорят, что вряд ли  он поправится.
Ко мне часто приходят мои хорошие друзья.  Мы вместе отмечаем все праздники. Веселимся и живем без забот. Но сгущается политическая атмосфера в стране.  1-го декабря 1934-го года в Смольном  был убит Сергей  Миронович  Киров, Первый секретарь  Ленинградского Обкома ВКПБ. После этого начались  массовые репрессии. Все чаще появляются в газетах сообщения о предательстве тех или иных руководителей нашей страны.  Но еще чаще  в газетах ничего не сообщается, но в прессе перестают появляться  фамилии некоторых видных руководителей, и все понимают, что они арестованы. Следом за известными руководителями приходит черед и «Мелким сошкам».  Идут повальные аресты. Никто не  имеет гарантии, что за ним ночью не приедет машина и не увезет на Лубянку. А оттуда не возвращаются. В институте часто собирают партийно-комсомольские собрания, на которых  зачитывают тексты  «Закрытых  Писем».  В  них сообщается о «предательстве»  кого-либо из руководителей  и  обращаются ко всем  с призывом повышать бдительность и сообщать о всех подозрительных людях  и фактах, следить за своими знакомыми и соседями. 
У меня не укладывается в голове, как это можно предать «Святое Дело»! Тем более как это могут делать люди, которые отдали за  это дело свою жизнь, свою молодость!  Но ни разу ни у меня, ни у моих товарищей  не было никаких  сомнений по поводу  этих писем. Мы беззаветно верили  ЦК и его ПОЛИТБЮРО  и даже не могли допустить мысли, что все это фальшивка, что идет  преступная  борьба за  власть.  Нам  и в голову не приходило, что это подлая игра, уничтожившая целое поколение страны, его  лучшую, наиболее ценную часть.  На душе была огромная тяжесть  от этих «предательств».   
Все население  обязывалось доносить и шпионить за всеми. И этот призыв не остался без внимания. В обществе начался период  повальной подозрительности. Любого  человека можно было уничтожить, написав на него донос в анонимной форме. Никто не был уверен ни в своей судьбе, ни в судьбе соседей, знакомых, друзей и родственников. В стране царил  СТРАХ, процветало время подлости, когда  можно было уничтожить своего более удачливого сотрудника, более умного и талантливого  человека.  Жить было очень тяжело.  15-го мая 1935-го года  случилась тяжелая авиа- катастрофа, которая еще больше  обострила  напряжение в стране. Незадолго до этого  был построен самый крупный  самолет. Его назвали  в честь писателя  «Максим  Горький».  После испытаний его допустили к участию в воздушном параде, который происходил 15-го мая. В этот день на нем летали  его создатели,  в том числе должна была лететь и Броня. Однако, к счастью, до нее не дошла очередь. На первом же витке случилась катастрофа.  Самолет летел  в сопровождении эскорта – двух небольших самолетов по правую и левую сторону от него.  И вдруг, неизвестно почему,  один из этих самолетов сворачивает со своего курса и таранит самолет-гигант.  Это происходит на глазах у собравшихся  на громадном поле людей.  Самолет в воздухе рассыпается на части, и все погибают.Горе и ужас обуял всех.  Было арестовано  много авиаторов, в том числе авиаконструкторы. Это  событие еще более обострило и без того тяжелую атмосферу.       
Но молодость, жизнь брала верх. По окончании первого курса  я поехала  с группой туристов нашего института по  Военно-Грузинской дороге.  Это было прекрасное путешествие.  Горы, Южная природа, горные реки, Ледник, Горные аулы и города –-Владикавказ, Тбилиси. Конечно, мы посетили все достопримечательности в этих городах. В нашей туристической  группе, как и во всем институте, девушек было мало, и мы пользовались особым вниманием  и заботой. Закончилась наша экскурсия в Батуми.  Но руководители нашей туристической  группой  сумели  продолжить удовольствие, они договорились в Черноморском пароходстве, и  наша группа  из Батуми поехала на пароходе по Черному морю до Одессы. У всех нас были бесплатные проездные документы, по которым из Одессы мы приехали в Москву. Однако, приехав в Москву,  мы все спохватились, что у  нас не осталось ни одной копейки.  Помню, как мы обшарили все карманы и  набрали на трамвайный билет  одному из наших экскурсантов. Он съездил домой и привез деньги для всей группы, после чего мы смогли  поехать по домам.
Вскоре после начала занятий  я поссорилась из-за какой-то ерунды с мальчиками из нашей компании и осталась одна. Это было для меня и тяжело, и непривычно.  Я всегда была окружена друзьями и знакомыми. Учиться мне было не трудно, но делить досуг было не с кем. В  Комитете комсомола  мне предложили  пойти работать на общественных началах пионер-вожатой в школу, и я с удовольствием согласилась. Эта работа мне нравилась, и я с большой  охотой   занималась с детьми.В институте начались новые предметы  инженерного профиля. К весне на нашем курсе состоялась первая защита курсового проекта по деталям машин.  Принимал проекты  зав. Кафедрой  Михаил Васильевич Саверин.  Мы все с удовольствием присутствовали  на защите этих  проектов, т.к. профессор Саверин  вел защиту очень интересно , остроумно  и  необидно показывая ошибки  и просчеты.
Так  прошли занятия на втором курсе.  С мальчиками я вскоре помирилась, но прежней дружбы у нас не было. Незадолго до конца второго курса многих наших ребят забрали  из групп  и определили учиться  в спецгруппы по военному профилю.  В связи с этим  оставшиеся группы соединили заново. Нашу группу  расформировали по нескольким группам.  Было обидно заново привыкать к новому коллективу, к другим преподавателям.  Но учиться  оставалось совсем немного, и  мы не протестовали.
Весной этого, 1936-го года  я встретила около института знакомую девицу, с которой познакомилась  в Совхозе, когда отдыхала после вступительных экзаменов у моего кузена Миши. Аня  Абрамсон приехала поступать в институт, но не могла решиться, куда и как ей следует обратиться. Я ее проводила в деканат, помогла с общежитием, познакомила в комитете комсомола  и помогла сделать первые шаги. На мой вопрос о том, как поживает мой брат Миша,  она мне сообщила, что он арестован по обвинению  в измене Родине.  Я хорошо знала  взгляды и убеждения  Миши и  была ошеломлена случившимся. Я не могла поверить, не могла понять, как это может быть.  Аня мне сказала,  что  они все убеждены,  что это недоразумение, которое вскоре  должно  разъясниться.  Но это  «недоразумение»,  сфабрикованное  его недоброжелателями, так и осталось на нем.  Миша погиб  в застенках  тюрьмы или ГУЛАГА, что  одно и то же. Больше мы никогда его не видели и не смогли узнать,  где он сложил свою юную голову. Осталась его жена, Леночка Колтун с маленькой дочкой  и его родная сестра  Сарочка. Забегая вперед, скажу, что над этой  семьей висел какой-то злой рок. Мишина сестра погибла на фронте ВОВ, в партизанском отряде. В начале войны  Лена отвезла маленькую дочку Миши к своим родственникам  в Одессу. Но вскоре Одесса была отрезана от России  и захвачена фашистами,  которые  уничтожали  там  евреев.  Под  этот удар  попали родители  Леночки, а вместе с ними  погибла и ее дочь.  После окончания ВОВ Леночка поехала в Одессу, но никаких  следов дочери не смогла там найти. Она вернулась в Москву, совершенно сломленная, и скоро после этого скончалась.
Я никогда не могла забыть гибели Миши, это была незаживающая рана. Но даже эта трагедия  не смогла  поколебать моей уверенности  в «Правом Деле» партии  ВКПБ  и ее  Великого Вождя.
Заканчивался 2-ой курс.  Надо было  выбирать  специальность,  т.к. специализация начиналась  с третьего курса. Мне очень хотелось учиться  на специальность  «Дизеля» или  «Точное приборостроение», но  что-то меня подсознательно удерживало от этого шага, и я выбрала специальность «Автоматы и полуавтоматы».  Аня  Абрамсон  поступила  в наш институт.Летом 1936-го года, по окончании второго курса, мы с братом поехали по Подмосковью в поисках места для отдыха. Выбирали долго. Наконец остановили  свой выбор  на деревенском  домике в небольшой деревушке около Нового Иерусалима по Павелецкой дороге. Рядом  чудный лес, недалеко река.  Хозяйка – пожилая женщина, у нее корова, куры, поросенок. Взяла с нас недорого.  Мы у нее сняли большую комнату,  но спали все лето на природе – в шалаше и на сеновале. Лето было  хорошее, дожди  шли редко.  Витя привез наши велосипеды, и мы катались по лесным тропинкам. К нам  на выходные дни приезжала Броня с друзьями.  Мы зачитывались книгами  Ромэна  Роллана, особенно его  «Очарованной  Душой», которая  была созвучна  нашему настрою  и нашим переживаниям. Часто к нам приезжала мама, на одну или две недели  приехала  к нам тетя Анюта с Лелей.  Отдыхали мы хорошо.  Лето пролетело как  один день. Мы были молоды, веселы, беззаботны. Продуктовые карточки были отменены.  Стало немного легче  с питанием.  Но моральная обстановка становилась все тяжелее, все тягостнее. Надо было всегда быть начеку, взвешивать каждое слово, каждый шаг. Террор в стране  становился  все  сильнее.  Тяжесть его ощущалась с каждым днем все  больше.
На третьем курсе мы начали учиться в новой группе, по специальности «автоматы и полуавтоматы».В группе всего 20 человек, в том числе  4 девушки.  Занимаемся  много и усердно.  Наконец-то  отец  выделил мне  деньги,  и  у меня появилось приличное платье и пальто.  До этого я ходила  все в той же черной юбке пионерских времен. Время изменилось, и многие студенты, а в особенности студентки, стали прилично одеваться.  Я много времени уделяю общественной работе.  Вместе с ребятами организовываем  так называемый  Факультет  Культуры.  Регулярно  проходят  концерты  хороших артистов, лекции  на музыкальные и литературные  темы, танцевальные вечера.  Все это, конечно, бесплатно.  У нас выступала  Любовь ОРЛОВА, которую по окончании концерта  студенты  несли  на руках до ее автомобиля. У нас выступали сатирики, ведущие артисты оперных театров. У нас целый вечер пел Лемешев, получив в награду бурную овацию и цветы.  Только  Иван  Семенович  Козловский  отказался бесплатно выступить для студентов, а мы не смогли оплатить его выступление, т.к. он запросил за выступление, по нашим меркам, очень дорого. Благодаря организации этого факультета культуры я стала довольно популярной на нашем факультете и в институте. Успешно  оканчиваю третий курс, Но тут нашу семью постиг еще один серьезный удар. В первых числах июля  был обвинен в антисоветской пропаганде и арестован  муж тети Анюты, дядя Яша, Яков  Исаакович  Вайсфельд.  Этот веселый, беззаботный человек, любивший поухаживать за женщинами, был весьма далек от любых политических взглядов. Но он был большой любитель анекдотов. Он работал в Госиздате  коммерческим директором.  После его ареста  семью выслали из Москвы. Дочь  его была инвалидом детства.  В это время Леле исполнилось 17 лет. Анютиной подруге удалось увезти ее  к себе на Северный  Кавказ, благодаря  чему она была спасена от  дальнейших репрессий.  Леля смогла получить высшее медицинское образование и стала хорошим врачом-психиатром. Тетя Анюта, после продолжительного заключения в камерах  СИЗО,  оказалась в Ижевске, где  просуществовала  до 1948-го года. Ее привезли в Ижевск зимой.  Она была в летней одежде, в которой  ее забрали из дома в июле 1937-го года, в легких туфлях  и  без копейки денег.Как ей удалось остаться живой,  знает только один  Бог. Она не могла никому написать,  т.к. была сослана без права переписки.  Но если бы  она имела право переписки, вряд ли  она воспользовалась этим правом, т.к. поставила  бы своим письмом под угрозу  чью-то свободу и жизнь.  Это было очень суровое  и тяжелое время. Но ее  младший брат,  Наум, рискуя  свободой и жизнью, сумел  узнать, куда выслали  Анюту, и переслал ей зимние вещи, а в дальнейшем сумел переслать  ей еще несколько посылок. Мы никогда не сможем узнать, дошли они до нее или нет, но, видимо что-то все же дошло, т.к. она осталась жива. После освобождения из ссылки она смогла уехать из  Ижевска  и соединиться с дочерью, которая в то время жила в Одессе.               
 В  первых числах июля этого же 1937-го года  в  институте было  созвано  общее комсомольское собрание института, где  выбирали Комитет Комсомола.  Несмотря на мои  настоятельные протесты, мои друзья  выдвинули мою кандидатуру.  Я попросила самоотвод, но не  доложила  собранию об арестованных  родственниках.  Собрание согласилось с моим самоотводом. И тут  влетает  на сцену,  как ястреб,  Аня  Абрамсон  и в самых  резких  и грубых выражениях кричит, обвиняя меня  в злостном укрывательстве моей  связи с врагами народа  и антисоветизме. Она кричит, что мой брат-- злостный враг народа, предавший Родину,  и что мне не место в рядах института, что я не имею права  учиться.  В результате  ее с почетом и в ореоле «Борца  за Чистоту Рядов»  выбирают   в комитет комсомола,  а меня  исключают  из Комсомола.  Каким чудом меня не исключили из института, не арестовали,  каким чудом  не уничтожили всю нашу семью, я до сих пор не понимаю. Это было чудо.  Мама тяжело переживала  арест и полный крах семьи  своей сестры.  Отец был в отъезде.  Я решила  ничего не говорить в семье о своей  беде.  Знали только  Броня  и мой родной брат Виктор.
Сразу после  собрания начались летние каникулы, а потому  я ни с кем не виделась из своих институтских знакомых. Мы с братом  поехали отдыхать  на берег Волги. Отдыхали в небольшой деревне недалеко  от  гор. Зубцово. Я не смогла успокоиться после потрясения, перенесенного  на институтском собрании. Часто  плакала, не знала, что будет со мной  и всеми нами в дальнейшем.  Витя разделял мои опасения, но старался меня ободрить. Мы с ним решили пока ничего не говорить дома.  Решили ждать, как  будут дела дальше, а потом уж рассказать обо всем.  Своим друзьям я все рассказала, присовокупив при этом, что они должны сами решить вопрос, будут  ли они продолжать со мной общаться дальше  или нет.  К чести моих друзей, никто  из них не оставил меня в это тяжелое  для меня время.
Лето прошло.  Начались занятия на  четвертом курсе. Я полностью отдалась учебе, не отвлекаясь ни на что. По всем предметам получаю отличные оценки. Большая часть из  моих институтских знакомых, а также и «друзей»  от меня отвернулись, боятся со мной разговаривать, боятся  звонить мне домой по телефону. Но самое главное – меня не исключили из института,  меня пока не арестовали, пока не трогают мою семью, и это уже большое счастье. Пока я могу учиться и ждать решения своей судьбы. Меня пока не беспокоят. В райкоме мое дело почему-то не рассматривают. Конечно, мне очень тяжело, но я стараюсь держаться  и никому, кроме самых близких друзей,  ничего не рассказываю и не показываю. Как-то на улице ко мне подходит Люба  Плуталова. Оглядываясь по сторонам, она говорит мне слова ободрения и просит не торопить события, не заходить в Комитет Комсомола, и не просить поскорее рассмотреть мое дело. Просит меня не подходить к ней в институте. Ко  мне часто подходят  со словами ободрения  студенты, которые раньше были далеки от меня. Они приглашают меня  на концерты, в театр, на каток.  Но меня ничего не привлекает, я никуда не хожу, в том числе и на танцевальные вечера в институте. С моим отходом от общественной работы прекращает работу и наш т.н. «факультет культуры». Весной 1938-го года ко мне домой неожиданно приходит мой друг по рабфаку  Сеня  Анаденков.  Он только накануне узнал о тяжких испытаниях, пришедшихся на мою долю, и примчался ко мне с намерением  протянуть руку помощи. У нас состоится долгий  разговор, в результате которого  он меня  убеждает, что дела мои совсем не плохи, что бояться мне нечего, что  я ни в чем не виновата, и вообще «можешь рассчитывать на меня!»  Как ни странно, его слова  придают мне силы и уверенность.Некоторое время спустя меня вызывают в Райком Комсомола. Я вызываю Сеню и еду в Райком вместе с ним. Он старается поднять мое настроение, мой «боевой дух». В помещении райкома мы расстаемся.  Сеня остается на лестнице, а я  иду  в приемную. Вскоре оказываюсь  «на ковре»,  в зале заседаний.  Я не помню, кто и что говорили про мое дело. Прихожу в себя, когда оглашают решение « За тесную связь  с врагами Народа и сокрытие этой связи от партии и от комсомола – ИСКЛЮЧИТЬ…….».  И тут меня, что называется, прорывает. Я страстно протестую против  такой формулировки и стараюсь доказать ее абсурдность.  К моему  удивлению, меня слушают и не прерывают.  Задают несколько вопросов, на которые  отвечаю, глядя в глаза. Не знаю, что случилось, но меня не исключают из комсомола, а дают «Выговор с занесением в личное дело».  Я в слезах выхожу в приемную и теряю сознание. К счастью,  обморок не очень глубокий, и я вскоре прихожу в сознание.  Выхожу на лестницу и попадаю в объятия Семена, который за это время выкурил целую пачку папирос. Мы с ним едем ко мне домой, где я рассказываю все моим домашним. Они в ужасе, но теперь уже все позади, и  можно надеяться, что на этом наши испытания закончатся. В институте уже все известно и  без моего рассказа.  Меня  поздравляют, особенно мои новые друзья, которые принимали горячее участие в моей беде. К моему удивлению, со мной пытаются общаться  некоторые из бывших друзей.  Но я не могу простить  им их измену  и не спешу возобновить с ними общение, хотя понимаю их опасения.
              Заканчиваем четвертый курс института. У меня за этот год только отличные отметки.  Впрочем,  вся наша группа окончила курс прилично, и мы получаем  премию – поездку  на 10 дней в  Ленинград. Конечно, я тоже еду.  В Ленинграде я впервые. Мы с нашей группой побывали за эти дни во всех музеях, в его знаменитых пригородах. В Петергофе  восторгались всеми достопримечательностями, как дворца, так и парка. Много гуляли по ночному Ленинтраду  - благо в 22,это время  были  Белые Ночи. Приехали в Москву, и тут узнаем последние новости. Оказывается, нашу специальность переводят в Ленинградский Индустриальный Институт (ЛИИ). Нам,  студентам пятого курса, предоставляется выбор.  Можно остаться  доучиваться  в МВТУ, но перейти на другую специальность, и при этом потерять год. Можно уехать для окончания учебы  в Ленинград, где нам будут предоставлены  места  для  проживания в студенческом  общежитии  и гарантированы  условия для дипломного проектирования.  Я решаю ехать в  Ленинград,  т.к. тороплюсь скорее стать на свои ноги  и быть независимым человеком.
             
ЗНАКОМСТВО С  ЯШЕЙ.  ЗАМУЖЕСТВО.

              На лето  родители снимают дачу в  подмосковном  Пушкино. В этом городе живет и работает мамин брат, дядя Наум – Наум  Яковлевич  Гробивкер, который раньше жил у своей сестры Анюты. Он детский врач, работает  заведующим детской консультацией и  живет в этом же здании на служебной площади вместе со своей семьей – женой Магдалиной Богдановной  и годовалой дочкой  Лизочкой.  Наша дача -  на другой стороне железной дороги.  С первых же дней  к нам на дачу  приезжает много  гостей. Старые и новые  знакомые и друзья  не дают скучать. Приезжают не только ко мне, но и к  Виктору,  который теперь учится  на том же Рабфаке,  который  я окончила  в  1934-м году. Мы все вместе купаемся, загораем,  играем в волейбол и другие игры,  катаемся на велосипедах,  читаем, поем  и веселимся.  Голодные годы прошли, и незатейливая  еда не составляет больших  расходов и труда.  Около  детской консультации, в которой  живет и работает  мой дядя,  находится  пруд Серебрянка  и там есть лодочная станция. Как-то к концу дня  мы с нашей компанией  решили покататься на лодках и отправились туда. Вечером стало прохладно, а я была очень легко одета и замерзла.  Ребята высадили меня  около дядиного дома, а сами поехали сдавать лодку.  Я  вбежала в дом, где сидели за столом незнакомые мне люди – пожилая женщина,  ее  сын  и внук.  Но, не заметив  их, я с возгласом  « Ой, тетя Магда, как же я замерзла!» забежала в комнату.  Тетушка принесла мне теплую шаль, и познакомила  с гостями,  сидящими  за столом.  Так я  познакомилась с моим будущим мужем,  который стал для меня всем в моей жизни: и другом, и мужем, и счастьем  и смыслом  всей моей жизни со всеми ее радостями и печалями.  Мы прожили с ним вместе  в любви и согласии 40 лет, до его кончины. Это был прекрасный человек – добрый,  порядочный,  сердечный, музыкальный  и очень веселый.  Он был всеобщим любимцем. Особенно любили его дети. Это был мой дорогой  Яша,  Акоп Леонович  Хачатурян  или « дядя Яша», как  его звали и взрослые, и дети.
              С момента знакомства  мы почти не расставались. Он  ежедневно приходил  к нам на дачу, участвовал во всех наших играх, забавах. Он был очень музыкален, чем еще больше завоевал мое сердце. Вечерами мы с ним гуляли  по окрестностям, любуясь природой. Я отдавала ему предпочтение,  несмотря на недавнее знакомство.  Его семья меня принимала  приветливо. Так пролетело лето,  кончились каникулы, и пришло время моего отъезда  в Ленинград. Яша провожал меня вместе с моими родителями и друзьями.  До этого  мы с ним объяснились и дали друг другу  слово  соединить  наши жизни.
              Итак,  мы едем в Ленинград заканчивать учебу в институте.  Уже в поезде я узнала, что едет группа из 11 человек, в том числе  4 девушки.  Нас поселили в хорошем студенческом общежитии. В нашей комнате 3 девушки. Все  из нашей  группы – Валя  Фоменко,  Соня  Зак  и я. Мальчики  живут  в соседних  комнатах,  а наша семейная пара, Виталий и Леля  Макаровы, получили  двухкомнатный  «номер». Занятия в институте  не отнимают много времени, и мы посещаем театры и концерты.  Попадаем на концерт  Клавдии Шульженко, и влюбляемся в нее все поголовно. Через 2 месяца  сдаем последние экзамены и зачеты и отбываем на преддипломную практику, которая происходит на предприятиях  в Москве. В Москве нашу группу разделяют.  Меня  и Валю Фоменко  направили  на небольшой завод, который  находится на Варшавском шоссе. Главным конструктором  этого завода  был молодой инженер, Ногин  Владимир Викторович,  сын старого  революционера  именем которого  названа площадь,  где расположено здание ВСНХ,  т.е. Высший Совет  Народного Хозяйства.  На этом заводе я получила первые практические понятия  о работе  предприятия,  а заодно  и задание на дипломное проектирование.
              Ежедневно видимся с Яшей.  Он часто приходит к нам, подружился с Виктором, очень нравится маме и даже папа относится к нему  благосклонно. Я бываю у него дома, где меня принимают хорошо.Он живет в  Пушкино с матерью,  сестрой  Люсей,  ее мужем  Сережей и их сыном, семилетним Григом.  Его семья приехала из Еревана.  Сережа окончил Военно-дирижерское отделение Консерватории, был любимым учеником  профессора  Цибина. После окончания консерватории  он остался в Москве, вернее в Пушкино,  устроился с жильем. Вскоре вся его семья перебралась к нему.  Яша был механиком швейных машин. Учиться дальше он не хотел, но его мама мечтала, чтобы он получил высшее образование, и он  поступил учиться в институт общественного питания. Зимой жил в общежитии института. Занимался он неохотно, а потому  успехи его были более чем скромные. Этому способствовало его увлечение  и любовь ко мне, наши ежедневные встречи.  Заниматься ему явно было некогда.
              Практика моя заканчивалась, и приближалось расставание. Надо было уезжать в Ленинград. Яша уговаривал меня,  чтобы мы расписались перед отъездом, чтобы меня не распределили  на работу в другой город. Подумав, я согласилась.  Стали просить согласие родителей. И мои родители,  и его мать с Люсей  и Сережей  были согласны на наш брак.  5-го февраля 1939-го года мы с  Яшей пошли в ЗАГС нашего района в Москве и  зарегистрировали наш брак.  При этом  не понадобились  свидетели. Все было оформлено в течение получаса. Мы были в нашей обычной одежде.  Не было никаких свадебных нарядов.  После этого мы поехали к Яше в Пушкино вместе с моими родителями и Витей, где нас ждал небольшой праздничный ужин, на который пришли и мой дядя Наум с Магдалиной.  А 6-го февраля, вечером, я должна была уехать в Ленинград  заканчивать учебу в институте. Билеты были закуплены моими сокурсниками заранее на всех  вместе.  В вагоне ребята,  стали подшучивать насчет «Молодого – красивого ухажера»,  который чуть было не уехал  вместе с нами, и мне пришлось признаться, что это мой муж, что я вышла замуж. Меня от души поздравили с замужеством, а  заодно и подшутили над моим «удачным»  медовым  месяцем, который  мы вынуждены  провести в разлуке. Шутки – шутками, а мне и правда  было очень грустно.
 Однако времени для работы над дипломным проектом  было в обрез, и я взяла себя в руки.  Занялась  работой над дипломным проектом.
              Надо сказать, что нам предоставили очень хорошие условия для работы. Каждому дипломанту  было выделено место для занятий – прекрасная  светлая комната  на 2-х или 3-х  человек. Для каждого имелось:  большая чертежная доска  с кульманом  и  большой письменный стол  для работы над пояснительной запиской. Полностью мы были обеспечены  всеми необходимыми справочниками,  писчей бумагой и ватманом  для чертежей. О таких условиях  мы и мечтать не могли,  и я начала  работать, не откладывая  начало ни на один день.
Работала много и довольно продуктивно. Мне очень помогало то, что я на заводе  видела эту машину, узлы которой мне нужно было усовершенствовать. А еще и то, что  мне дали комплект рабочих чертежей, в которые нужно было внести  серьезные коррективы. Консультантом  моего диплома оказался  Главный  Конструктор  одного из Ленинградских машиностроительных заводов.  Он был доволен моей работой над проектом. Я часто с ним спорила, отстаивая свое мнение. Видимо ему это нравилось, т.к. однажды он предложил мне после защиты дипломного проекта  пойти работать к нему на завод,  пообещав,  что  мне сразу  дадут жилье и неплохую зарплату. Я попросила его дать мне время на обдумывание,  а затем отказалась  от его заманчивого предложения.  Меня удерживал от этого шага какой-то внутренний голос, которому я привыкла доверять.               
Полтора месяца напряженной работы  оказались очень продуктивными. В основном вся работа была сделана и в расчетах, и в чертежах. Можно было немного расслабиться.  В это время,  не выдержав разлуки,  ко мне приехал  Яша. Учеба ему не шла на ум, и он оформил в институте Академический отпуск. Мы устроились с жильем  в семейном общежитии у моей хорошей знакомой по МВТУ,  которая  там проживала с маленьким ребенком. Я сразу забеременела.  Беременность протекала очень тяжело, с сильным токсикозом. Я не выносила никаких запахов, совершенно не могла что-либо делать, не была в состоянии  даже выходить из дома.  Так продолжалось  6 недель.  Надо было заканчивать диплом. Собрав все свои силы,  я  проверила все, что было сделано раньше,  и убедилась, что смогу закончить дипломную работу, если возьмусь за дело. Мне помогли мои однокурсники с оформлением чертежей, и я смогла подойти к защите вовремя. Защита прошла успешно.  Я получила  оценку  «4», чему была очень рада.
Незадолго до защиты  меня вызвали в  институтский Комитет Комсомола,  где шло заседание.  На  этом заседании с меня сняли взыскание,  так что  я вышла из  Института ЛИИ  с дипломом инженера  и без помарки  в  моем личном  комсомольском  деле.Но дожидаться  выдачи диплома  нужно было еще  какое-то время,  недели 2 или 3.  У нас с Яшей не было на это ни возможности, ни денег.  Мы уехали в Москву,  взяв в ЛИИ  справку, что я  защитила дипломную работу,  и являюсь  «ИНЖЕНЕРОМ - КОНСТРУКТОРОМ». Эта справка  заменяла мне диплом около 30 лет. Прошла ВОВ, прошли тяжелые годы, когда я не могла ни о чем думать, кроме самых насущных  наших тягот.  И только  по настоятельному требованию  какого-то чиновника из отдела кадров  я  связалась с администрацией ЛИИ, и  мне прислали мой диплом. 
Итак, мы вернулись в Москву. Но  в Москве  нам негде было жить.  Незадолго до  окончания Института  в Ленинград  приехал мой папа и предъявил мне требование, чтобы я немедленно рассталась с Яшей. На мой вопрос «почему вдруг такая немилость?»  он отказался отвечать  и сказал, что  не доверяет ему. Я долго говорила с отцом, пыталась его убедить, что он ошибается,  что Яша очень хороший человек,  что я его  очень  люблю.  И, наконец, сказала, что у нас будет ребенок, и я не хочу и не имею права  оставить ребенка без отца.  Но отец ничего не хотел  слышать  и продолжал настаивать на своем требовании.  Когда я категорично отказалась  расстаться с Яшей, отец  сказал мне, чтобы  я не рассчитывала на его помощь и на проживание в нашей квартире. Он сказал, что не впустит нас в квартиру.  Это была очень серьезная угроза.  В Москве  с жильем было очень непросто.  Мы с Яшей решили просить,  чтобы  при распределении на работу меня послали работать в какой-либо  областной город.  Мне предложили  город Иваново,  и мы  согласились.

МОИ  МОЛОДЫЕ  ГОДЫ.

Итак, после защиты и получения документов, мы  приехали в Москву.  Остановились у Яши.  Поскольку  было лето,  мы  жили в сарае  и собирались  ехать  в  город  Иваново.  Но тут моя мама  и Яшина родня запротестовали. Они все  вполне резонно доказывали,  что мы не сумеем жить одни в чужом городе,  без близких нам людей.  Особенно  после рождения ребенка.  Яшина мама и Сережа договорились  с соседями и сняли для нас комнату  за очень небольшую плату.  Мы сами  сделали там косметический ремонт, и к осени стали там жить. Пришлось пойти в наш  ГЛАВК  и поменять направление  на Московский  Пресненский  завод текстильных машин,  куда были направлены на работу  почти все наши выпускники.  С большим трудом  мне разрешили переменить  место назначения на работу.
Летом этого же года  по просьбе Яшиной мамы  к нам привезли из Еревана  12-ти летнего  мальчика, ее племянника  Мишика. Родители его развелись,  у него появилась мачеха, и ему очень плохо с ней жилось. Это был  хороший, добрый  мальчик, ласковый,  очень  шустрый,  шаловливый,  но не хулиганистый.  Он быстро освоился у нас,  всегда был готов всем помогать,  чем только мог. Однако он часто поддразнивал Люсиного сына  Грига,  8-ми летнего  толстенького  и несколько неуклюжего  мальчика, который привык  к  всеобщему обожанию  и  поклонению.  Миша  частенько беззлобно  подшучивал над его неповоротливостью, а иногда и передразнивал  его манеры. Григ  поднимал шум, кричал, плакал  и бежал к своей маме жаловаться.  Люся, не разбираясь,  бросалась  на защиту своего сына. Она потребовала,  чтобы  Мишу отправили  обратно в Ереван,  и  при  первой возможности  Яшина мама уехала с мальчиком  в  Армению.  Пробыла она там недолго.  Вернулась в Пушкино уже без Мишика,  которого пришлось оставить у отца и мачехи.
Осенью 1939-го года  я начала работать на заводе в отделе Главного  Конструктора.  Некоторое время спустя все наши юноши, молодые инженеры, были призваны в  Красную Армию. Мы получали от них письма, где они сообщали нам о своих первых днях жизни  в армейской среде.  Там было все: и смешное и трудное. На заводе я проработала  недолго,  и ушла в декретный отпуск.  Отношения мои с отцом  все больше обострялись. Он еще не раз  встречался со мной и настаивал на необходимости моего разрыва с Яшей. Я категорически не соглашалась с этим.  Надо сказать, что у меня  к тому времени составилось совершенно  определенное и трезвое мнение о моем муже. Я  понимала, что при его характере все жизненно важные решения придется  принимать мне самой. Что он  в жизни  будет не очень хорошим помощником  в материальном обеспечении семьи. Но все это искупалось его прекрасным характером, добротой, заботой о  близких ему людях,  любовью ко всем  людям вообще, а в особенности ко мне  и к своей матери. Он был очень музыкальным, обладал абсолютным музыкальным слухом, играл на всех музыкальных инструментах, хотя не получил никакого музыкального образования. А еще у него были  «Золотые  Руки»  и  он никогда не гнушался никакой работой.  Я его очень любила и ценила. Еще раз решила не подчиниться требованию отца.  Но отец  начал преследовать нас. Он посодействовал тому, что Яшу исключили из института. Он восстановил против нас всех наших знакомых,  рассказывая им небылицы о нашей жизни в  Пушкино, выставляя меня, как бедную и несчастную пленницу.  В то время моему отцу было 53 года.  Он окончательно рассорился со всеми предприятиями, где когда-либо работал, и  начал преподавать математику  взрослым слушателям в Академии    для  Стахановцев. Целые дни он был дома, лежал на кровати, покрытой  белым  пикеевым  одеялом, в одежде, в  ботинках,  хотя  ходил на улице без галош. Он придирался ко всему и ко всем.  Больше всех доставалось маме, но она все ему прощала и терпеливо сносила все его издевательства.  В  Академии отец  познакомился с молодой девочкой,  Валей  Дубровиной.  Она была сиротой, жила  вместе со своим  младшим братом.  Ее отец был священником, и  его  репрессировали, куда-то выслали.  Мать умерла, а ей удалось приехать в Москву и устроиться работать на завод простой работницей.  Мой  отец  принял ее невзгоды близко к сердцу и начал ей помогать  как морально, так и материально.  В это же время, меня, его родную дочь, он преследовал на каждом шагу  и не оказывал никакой помощи.   
Зима 1940-го года была очень жестокой.  Стояли сильные морозы. В конце 1939-го года  наше государство начало войну с Финляндией (с Белофиннами).  Только тут мы впервые почувствовали, что у нас в жизни в действительности  что-то не так, как пишут газеты,  как поется в наших песнях,  как говорят наши вожди.  Финляндия – небольшая северная страна.  Но, как оказалось, она совсем не хотела  объединяться с нами,  а противилась этому изо всех своих сил.  Наши потери в этой войне оказались огромными.  Эшелоны с ранеными  красноармейцами, масса убитых, замерзших.  Данные  ТАСС  дополнялись рассказами  очевидцев. Но мы не могли смириться с действительностью. Все эти  поражения и потери  на фронтах воспринимались, как случайность, как невезение, как  недоразумение. Была непоколебима наша  ВЕРА  в Светлое Будущее, в  силу и мощь нашего Государства, в незыблемость наших идей  и наших устоев. ВЕРА  в наших вождей, в  Сталина  была неизмеримо выше самой страшной реальности.
Да, зима 1940-го года была очень жестокой.  К погодным условиям прибавилась и  тяжесть военных поражений. В январе у нас в доме стало очень холодно,  но я мужественно переносила этот холод. И вдруг к нам приехала моя мама,  как посол от отца,  с предложением  переехать к ним в Москву.  Он просил ее передать  мне и Яше, что  признает свою неправоту  и обещает  относиться к нам лояльно.  Я не хотела верить его обещаниям, но меня все уговорили.  Главным аргументом уговоров  был мороз.  Мне сказали, что в родильном доме   гор.  Пушкино стоит жуткий холод,  и родившиеся дети простуживаются и болеют. Пришлось ехать домой к моим родителям. Отец держался спокойно два или три дня, а затем сорвался и закатил скандал  без всякого повода.  Но мы отказались от комнаты, и ехать нам было некуда, тем более, что  наступал срок рождения ребенка. Накануне этого знаменательного события  мороз достиг 40 градусов.  Из-за сильного  мороза нарушился привоз хлеба в магазины,  и Яше пришлось  долго бегать по городу в его поисках. Когда он пришел домой,  замерзший, но с хлебом  мы все встретили его с криками УРРА!  Даже отец  сказал  что-то приятное по этому поводу.  На следующий день  мужчины ушли на работу, а  я  почувствовала, что мне пора отправляться  за СЫНОМ  в родильный дом,  и поехала  туда  с мамой на обычном автобусе.  Не знаю почему, но я была уверена, что родится   Мальчик,  СЫН. И  действительно родился сынишка. Яша хотел, чтобы мы назвали его  Леоном, в память  Яшиного отца.  Но я его уговорила, что Леон имя не русское, а  мы будем жить в России.  Договорились, что назовем сына  Леонидом. Все были довольны, а Яшина родня  начала его  называть  Левиком. Также называли его и все.
Через 10 дней  мы с ним  были дома, в Москве. И тут  началось что-то  невероятное. Отец ни слова не говорил спокойно. Он все время кричал и буянил. У меня пропало грудное молоко. Ребенок кричал и плакал и от голода и от постоянных криков в доме. Я была совершенно неопытной матерью, и не могла понять, почему плачет малыш. Так прошло  1,5 месяца. Наконец я не выдержала и хотела наложить на себя руки. Яша меня едва удержал от этого шага  и поехал к своим, в Пушкино. Вечером он вернулся, мы собрали свои вещи и  уехали из моего родного дома, который чуть не стал могилой для меня и моего мальчика.
Яшина  родня  жила в деревянном доме.  Они жили вчетвером в одной небольшой комнате  20 кв. метров. Дом  был  без  удобств, даже кухни не было.  Готовили в темном, холодном  коридоре,  куда выходили 4 двери.  За каждой дверью жило  еще по  семье.  Но  Яшина семья приняла к себе еще и нас троих без всяких условий. На следующее утро пришел мой дядя Наум, осмотрел  малыша  и сказал, что  он совершенно здоров, но голоден. Он прописал  малышу питание из молочной кухни. Я сбегала туда и принесла несколько бутылочек молочной смеси. Ребенок наелся и перестал плакать.  С этого момента  он стал спокойнее  и  больше спал, как  положено всем детям его возраста.  Я взяла на работе отпуск за свой счет. Надо сказать, что я не была приспособлена к жизни.  Я ничего не умела  делать по дому. Я никогда не готовила, не стирала, не убирала.  Все домашние дела за меня делала моя мама,  которая оберегала меня от всех забот, предоставляя  возможность учиться и  веселиться.  Оказавшись в семье  Яши, где все домашние дела  ложились на всех ее членов,  я поняла,  что надо срочно  учиться домашним делам.  Яшина  мать ненавязчиво и не обидно, с большим терпением  занялась моим домашним образованием. Она выучила меня готовить, стирать и начала учить  шить.  Время шло. Жить было негде. Сынишка поправлялся хорошо  и развивался нормально.  В Яшиной семье все его очень любили.  Но надо было  думать о дальнейшей жизни. Мы решили, что надо уезжать. Пришлось опять идти в наш  ГЛАВК  на поклон  с просьбой направить меня на работу, как молодого специалиста.  Там  приняли во мне участие и посоветовали  ехать  работать в город Иваново, куда  меня направили ранее. Мы согласились.  У нас  не было денег на переезд. Мои родители наотрез отказались мне помочь,  а Люся с Сережей  и так содержали  нас долгое время.  Было бы  бессовестно обращаться к ним за помощью.  И тут нас выручили наши друзья.  Они снабдили нас безвозвратной ссудой, собрав  небольшую сумму денег, которой нам хватило на переезд  и на житье до первой зарплаты.Я глубоко благодарна  Броне с Мишей,  Агусе и Сене, которые оказали нам эту помощь. Дальнейшая жизнь подготовила нам еще более серьезные испытания. Но это уже в дальнейшем, а пока мы ехали в Иваново, надеясь, что все плохое осталось позади.


РАБОТА  В  ИВАНОВЕ.  БОЛЕЗНЬ  СЫНА.

              Приехали в Иваново.  Завод устроил нас  жить  временно на частную  квартиру,  в проходную комнату.  Я сразу  начала работать  на заводе, а  Яша  оставался дома с малышом, т.к. в детских яслях был карантин. Мы надеялись получить подъемные на семью, но вместо этого главный бухгалтер завода сразу предъявил мне «иск», согласно которому я должна была оплатить выданные мне деньги после защиты диплома. В оплате подъемных мне отказали. У меня не хватило ни ума, ни опыта, чтобы обратиться за помощью в профсоюз или к директору завода, и я безропотно выплачивала этот «долг». Как же я была благодарна нашим друзьям, которые снабдили нас деньгами перед отъездом! Без них мы бы умерли с голода. А они помогли нам продержаться некоторое время, пока я начала получать нормальную зарплату. 
Главный конструктор завода  уговорил  меня пойти работать не в конструкторский отдел, а в отдел приспособлений и инструментов  и заняться конструированием штампов. Пришлось мне заново учиться. Через  2,5 месяца после приезда нашего малыша взяли в детские ясли, и  Яша смог устроиться на работу.  Но радость наша была преждевременной.  Через неделю  ребенок тяжело  заболел  острым кишечным заболеванием. У него  была  бесконечная рвота. Я легла с ним в больницу, но там не смогли помочь. Никакое лечение не давало результат.  Ребенок таял на глазах, и вскоре стал похож на крохотного старичка. Это был скелет, обтянутый кожей.  Несколько раз он умирал на моих руках,  но каждый раз мне удавалось  его вывести из этого состояния. В конце концов  врач  мне сказала, что не знает, как спасти мальчика  и не ручается за его жизнь. Тогда я решила ехать  домой, в Пушкино, к  Яшиной маме. Дорогой  малышу стало совсем плохо,  и мне пришлось всю дорогу  держать  его на весу.  Я всю дорогу молилась  и просила Бога, чтобы он не забирал моего сына. Мне удалось привезти  ребенка в Москву  живым. Нас  встречали  в Москве обе мамы. Мы приехали в Пушкино, и сейчас же вызвали  моего дядюшку.  Он внимательно осмотрел  ребенка  и поставил диагноз: Гнойное Воспаление  обоих Ушей.  Он велел немедленно  ехать в Москву, в клинику на прием к профессору. В Московской клинике  профессор дал направление в больницу  и сказал, что  нужна  операция, причем  без промедления, сегодня же.  Иначе будет поздно. Я была  с Яшиной мамой.  Мы поехали в больницу.
Сына сразу  взяли, а меня спросили,  кормлю  ли я ребенка грудью. И тут свершилось  чудо.  Я не  кормила сына грудью больше трех месяцев, и молока в груди не было.  Но я соврала  и сказала, что кормлю. Когда сестра надавила на грудь, из нее  брызнула струя молока.  Меня положили в больницу, и это спасло  жизнь моему ребенку.  Его тут же  увезли  в операционную, а меня  водворили в палату. Я сидела и молила Бога, чтобы он спас  нашего сына. После  операции  врачи мне сказали, что операция была сделана  вовремя, а дальше  все зависит от  ухода, т.е. от меня. Почти  месяц мы с ним были в больнице.  Я не отходила от его кровати  ни днем, ни ночью.  Ребенок стал поправляться. Желудочные явления  прекратились сразу  после операции. Он стал приходить в себя.  В больнице ко мне приходили довольно редко. Яша был в Иванове, а его мама  была не очень молода, плохо говорила по-русски  и ей было тяжело  ездить  к  нам.  Моя мама боялась  своего мужа, моего папочку,  который не хотел меня знать и не разрешал  ей видеться со мной.  В конце ноября 1940-го года  нас выписали из больницы. Больничный лист кончался, отпуск я еще не заработала, и мне надо было уезжать.  Яшина мать настоятельно меня уговаривала  не увозить ребенка в  Иваново,  а  оставить его у нее в Пушкино. К этому присоединились и Люся  с Сережей. Им было жаль мальчика.  Дядя  Наум  обещал регулярно следить за его здоровьем, и я решила  согласиться.  Я боялась, что  не смогу  обеспечить сыну хороший уход.
Итак, я вернулась в Иваново на завод. Это было в конце 1940-го года.  Поработав некоторое время  на заводе, я поняла, что плохо знаю  производство,  и стала проситься на  работу в цех, мастером.Просьбу мою  удовлетворили.  Меня перевели работать мастером в цех, где  в основном работали молодые рабочие. 
 В начале  нового 1941-го года нам дали комнату в новом благоустроенном доме,  в двухкомнатной квартире. Вторая комната пока была не занята. Мы начали строить планы на дальнейшую жизнь,  мечтали  уговорить Яшину маму переехать к нам, чтобы  жить с ней и сыном. Город нам нравился.  На заводе у меня установились  нормальные отношения.  В свободную комнату нашей квартиры поселили нового Главного  Конструктора  завода.  Он оказался приятным, культурным человеком.  Москвич. Жил пока один, семья оставалась в Москве.  Внезапно для нас  в городе  появились беженцы из  Польши. Это были толпы людей, прилично  одетых, но убежавших  из своих домов без вещей, безо всего.  Они со слезами на глазах ходили по квартирам и молили о помощи. Администрация нашего завода  приняла работать на завод  довольно  большую  группу  беженцев и выделила им  какое-то жилье в нашем доме. Мы все были новоселами, лишнего ни у кого не было, но каждый  чем-то  поделился.  Мы  с ними разговорились. Они рассказали нам, как им пришлось бежать из своих домов, как их остановили на нашей границе,  как они проходили  проверку в наших лагерях.  Жили они все вместе.  Все у них  было общим -- и жизнь, и горе,  и радость.  Часто они заходили  к нам.  В конце апреля к Яше обратилась семья кавказцев, проживавших в  Иванове.  Они  просили,  чтобы  он   играл у них на свадьбе, которая  будет в первых числах мая. Яша согласился.  Для этого  ему пришлось поехать за своим музыкальным инструментом в  Пушкино. Он с радостью поехал туда. Повидался со своими родными, с сынишкой.  Сфотографировался  с  Левиком.  На свадьбе он играл два дня. Все были очень довольны его игрой, и  он  получил довольно большую сумму  денег, по тем временам.  Мы с ним решили пойти в отпуск  в июне и попробовать уговорить  Яшину  маму  переехать жить к нам, в Иваново. 



ВЕЛИКАЯ  ОТЕЧЕСТВЕННАЯ  ВОЙНА.


В субботний день, 21-го июня  1941-го года,  мы приехали  домой,  в  Пушкино. А на следующий день началась Великая  Отечественная  Война.  Это  был шок для всех.  Жизнь  резко изменилась.  В нашем наивном представлении  эта война  должна была быть нашим триумфом. Она  должна была  осуществляться «малой кровью» и закончиться  «Великой и Скорой  Победой».               
Тем страшнее были для нашего  сознания первые военные сводки о массовом поражении нашей армии, об ее отступлении на всех фронтах. В первые дни войны фашистами была завоевана огромная территория.  Вражеские войска окружили Ленинград и  продвигались к сердцу Родины, к Москве.  Я заехала в Москву к своим родителям попрощаться,  и  мы с Яшей  отправились в Иваново, забрав с собой Яшину маму,  нашего сына  и 10-ти летнего племянника Грига. Приехав в  Иваново, мы поселились в нашей комнате.  К  нашему соседу приехала его  семья – жена и сестра  с детьми.               
Яша был освобожден от службы в армии по болезни, и продолжал работать  у себя на фабрике. Наш завод  был переведен  на 12-ти  часовую  работу  без выходных. Работать в цехе мастером  было тяжело. Завод перестраивался на выпуск военной продукции, и  станки переставляли в соответствии с новой технологией на другие места. Нужно было  выполнять план выпуска продукции,  а на станках  нельзя было работать, пока не застынет новый фундамент. Каждый день я получала нагоняй  за срыв плана.  А дома были  дети и пожилая мать, которые требовали внимания  и заботы.  Нужны были деньги, и нужно было  покупать продукты.  Цены пока еще были  низкие.
Пришло письмо от моих родителей.  Отец предлагал «перемирие».  Он сам писал нам, что теперь, перед общей бедой надо держаться всем вместе.  Он писал, что они с мамой  уезжают работать и жить на среднюю  Волгу, в город Вольск.  Он предлагал всем нам приехать к ним,  где мы сможем жить и работать.  Я пока ничего не ответила. В Иванове  начались неспокойные дни и ночи.  Несколько раз были объявлены  Воздушные Тревоги. Хорошо, что случайно  в это время оказался дома Яша. Григ был в школе, а мать с ребенком не смогла даже двинуться с места.
 В  начале октября  приехала  Яшина сестра, Люся, и рассказала, что в Москве  очень плохо. Она рассказала, что  жители уезжают из Москвы.  Многие говорят, что фашисты  в скором времени смогут захватить Москву. Мы и верили и не верили этому.  Но 17 октября 1941-го года  на заводе созвали митинг, на котором выступил представитель командования.  Он сообщил, что немцы подступили к Москве, и она в опасности. В Иванове вводится чрезвычайное положение и комендантский час. Он просил все женщин, имеющих детей, срочно эвакуироваться. Он сказал, что все необходимые документы  уже заготовлены.  Пароходы и буксиры стоят в  Кинешме,  Плесе и  подготовлены для эвакуации  людей,  пока  не началась зима. Зима была на носу,  и  Волга могла скоро покрыться льдом.  Люся привезла от моих родителей еще одно письмо с приглашением, которое пришло из Вольска.  Хорошо зная тяжелый характер моего отца, я не хотела ехать  к нему.  Яша поддерживал меня.  Мы решили ехать по Волге до Астрахани, а потом через море добраться до Армении. Наши соседи уговаривали нас никуда не ехать, а оставаться в Иванове. Они предостерегали нас, что будет очень трудно и в дороге, и  на новом месте. Но мы не прислушались к их советам. Особенно нас настраивала Люся, которая торопила уезжать  как можно скорее. Мы собрали наши пожитки и отправились в путь. Перед отъездом  купили на последние деньги  2 пары валенок  и взяли эвакуационные документы. Дорога была для всех эвакуированных бесплатной.  До Кинешмы добрались быстро и без особых  происшествий.  С большим трудом   погрузились на пароход – буксир.  Поместились в трюме, который был переполнен беженцами.  Удалось  устроить на скамейках детей и мать, а мы – Люся, Яша и я – спали, сидя на вещах, а днем были на ногах.  Люся переговорила с капитаном и матросами. Они сказали, что  Сталинград обстреливается весьма  интенсивно, а выехать из Астрахани в Армению  совершенно не реально. Что делать?  Пришлось изменить наши  планы.  Дорогой мы насмотрелись и наслушались всего о страшной жизни в оккупированных местностях людей, сумевших оттуда выехать. 
Ехали мы очень медленно, большей частью ночами. Днем останавливались в больших городах, где выходили в поисках хлеба и  еды. Особенно запомнилась остановка в Куйбышеве  (г.Самара ), где размещалось наше Правительство и Политбюро. Там нам выдали на наши документы  хорошие караваи белого хлеба  и консервы.  Из Куйбышева  Люся  отправила телеграмму моему отцу. Этому  способствовало то, что  тяжело заболел  Левик.  У него появилась коревая сыпь и повысилась температура. В трюме многие дети болели, а изолировать больных было некуда.  Итак, в первых числах ноября  мы подошли  к гор. Вольску.  Отец встречал  нас на грузовике и привез в  Вольский  Агрозоотехникум, который находился  в 15-ти км от  Вольска.
За то время, что мы ехали и плыли  из Иваново  до Вольска,  на фронтах произошло много тяжелых    событий  и изменений.  Враги захватывали  наши города и местности.  Людские волны шли беспрерывно на Восток страны.  Врагом была захвачена огромная территория. Ленинград  был окружен и жил в блокаде, Героически сражались и умирали от голода  Ленинградцы. Фашисты вплотную подошли к Москве.
У всех на душе было очень тяжело.  Я начала интенсивно седеть.  Приехала я в Вольск  совершенно седой.  У меня не укладывалось в голове, как это могло случиться, что наша  «Великая и Непобедимая  Армия»  терпит такие глобальные поражения. Что враг занял громадную территорию, подошел вплотную к Москве.  Что Ленинград окружен и находится в блокадном кольце.  Что уничтожено много дивизий, погибла  масса людей.  Что население вынуждено убегать,  оставив  свои дома и пожитки  врагу.
Как это могло  быть?  Как это случилось?  Почему  только после начала  войны  начали выпускать военную продукцию – танки,  самолеты,  снаряды – на Урале и в Сибири?  Почему мы оказались в таком прорыве?  Я не могла представить, не могла с этим согласиться.  МОЯ СЛЕПАЯ  ВЕРА в незыблемость нашего строя, наших идей,  Вера  в Руководителей  нашей Великой Партии и Правительства  мешала осознать   подлинные  причины  этого поражения.  Но мы  все ежечасно  ощущали на своей шкуре все лишения этой войны и поражение нашей Армии на всех фронтах. Нам пришлось пережить и голод, и побег из родного дома, и незащищенность от  врага, с одной стороны, и незащищенность от местного чиновничества, с другой.
Мои родители приняли нас очень хорошо, радушно. Отец преподавал в техникуме математику.  Жил в хорошем  благоустроенном  доме, где занимал большую светлую комнату. Администрация техникума снабжала своих работников и эвакуированных  хлебом,  молоком и пшеном. Отец был энергичен  и гостеприимен.  Яшу сразу приняли на работу электромонтером  и заведующим  местным радиоузлом. Люся решила начать  работать работницей на мельнице.  Меня пока никуда не взяли работать.  Жили мы пока все вместе. Но  Люся не смогла работать разнорабочей на мельнице.  Она  надорвалась, и ей пришлось оставить эту работу. Тогда она поехала в Вольский райком  ВКПб,  и  ей дали направление в  Агрозоотехникум  преподавать  Историю Партии. Прошло  несколько дней после этого, и  ей  дали небольшую комнату, куда она переехала вместе со своим сыном, Григом. Мы остались жить в комнате отца.  Левик тяжело болел.  У него были сразу три болезни – корь, скарлатина и коклюш.  Он часто плакал,  иногда и ночью.  Мы сразу же выходили с ним в коридор, но  отец, видимо, все же просыпался. Прошло несколько дней,  и   отец опять взялся за старое.  Опять мы ему никак не могли  угодить.  Он  ко всему придирался, часто скандалил  и на всех кричал. Он обвинял нас во всех грехах, начиная от неблагодарности, и  во всех остальных, что приходили ему в голову.  Мама пряталась от него и просила  терпеть.  Яша пошел к директору и попросил  его  выделить для нашей семьи  жилье.  Нам дали старый заброшенный дом с разломанной печкой, со сломанными  рамами, стоящий на отшибе поселка.  Была зима в полном разгаре.  Морозная и ветреная зима.  Яша сам сложил печку,  сам  починил  рамы и двери,  застеклил, достал  топливо, и мы переехали.  При переезде отец не дал нам продукты, выписанные на нашу долю, но мы не стали у него просить их.  Получали только хлеб на всех нас  и молоко на ребенка. Я пыталась поступить на работу, но меня не брали  благодаря  плохой  характеристике, которую мне дал отец.  Яша был снят с военного учета по болезни.  Но в конце января его мобилизовали. Как выяснилось позже, его мобилизовали работать на военный завод в Саратове. Мы остались одни  в чужом краю, среди чужих людей и  без средств. Денег совсем не было. Моя мама иногда приходила к нам и настаивала, чтобы  я  пошла к отцу  и попросила у него прощения. Но я не знала, в чем провинилась, и  не считала нужным каяться.  Наконец дирекция техникума сменила гнев на милость, и меня приняли на работу  зав. радиоузлом  и электромонтером, на место, которое освободилось после призыва  Яши. Получила немного денег и продукты.  Стало немного легче. Яшина мама  обменяла свое красивое шелковое пальто  на козу и корм для нее, чтобы хватило до лета.  В марте пришло письмо  из Саратова к одной женщине  от ее мужа, который был мобилизован вместе с Яшей. В этом письме сообщалось, что  Яша заболел Сыпным тифом и в тяжелом состоянии,  без памяти  был помещен в госпиталь. Яшина мама,  Люся  и  я срочно собрали маленькую корзинку с продуктами и  вещами, которые можно было бы  обменять на продукты в Саратове,  и я поехала  в Саратов  искать Яшу и  вытаскивать  его из беды. Еду в «никуда».  Не знаю ни адреса  госпиталя, ни завода, ни места  Яшиного жилья  в Саратове.    
В поезде я познакомилась  с пожилой, приличной на вид женщиной  из Саратова, которая  проявила ко мне  сочувствие. Она предложила мне пожить у нее,  пока  у меня все не определится. Я с радостью согласилась. Поезд пришел в Саратов поздно вечером. Я переночевала у новой знакомой, и утром отправилась на поиски  Яши.  Помню, что была ужасная погода. Сильный  ветер, поземка, снег с дождем. Я шла в зимнем пальто, которое промокло насквозь. Обошла все госпитали, но нигде Яши не было. Почти в каждом госпитале  слышала в свой адрес насмешку, что поздно взялись родные за поиски.  Эти насмешки еще больше усиливали мое тяжелое настроение.  В последнем госпитале  мне кто-то посоветовал  пойти в Саратовскую инфекционную больницу, которая размещалась  в здании учебного института, в центре города.  Был поздний вечер.  Я едва держалась на ногах.  Там я нашла своего мужа.  Он был без памяти. Я разыскала врача, который меня  «обрадовал», сказав, что надежды на выздоровление  очень мало, т.к.  к сыпному тифу добавился еще и туберкулез.  Я попросила  врача  впустить меня к нему, сказав, что я переболела  сыпным тифом.  Она меня впустила в палату. Это был большой зал, где стояли  вплотную друг к другу  койки с больными.  Рядом с Яшей  лежал мужчина средних лет, который начал поправляться.  Он сказал мне, что Яша  большей частью лежит без памяти, но иногда приходит в себя.  Я проверила его состояние. Он был очень худой, но пролежней у него не было. Сосед по Яшиной койке сказал мне, что он почти ничего не ест. Очень расстроенная всем услышанным и увиденным, я пришла в приютивший меня дом. Меня встречает у порога  моя новая знакомая  и просит немедленно уйти.  Моя корзинка,  значительно облегченная, лежит около входной двери, в прихожей.  Делать нечего.  Я беру свои вещи  и ухожу на улицу.  Погода все та же, да еще полная темень. Ночь. Я бреду по улице и плачу.  Слезы текут непроизвольно по моему лицу, смешиваясь с дождем  и снегом. И тут ко мне неожиданно приходит помощь, в образе пожилого дворника, расчищающего дорогу.  Он участливо спрашивает о причине моего горя и предлагаетпоселиться у него в дворницкой, в подвале  дома.  Я объясняю ему, что у меня нет денег, и я не смогу ему заплатить за жилье.  На это он обиженно отвечает, что никаких денег ему не надо, что грех использовать чужую беду  в собственных интересах. Я поверила в его бескорыстие, и пошла к нему в подвал. У него тепло. Топится печка, и на ней стоит чайник.  Я, наконец-то могу снять промокшее насквозь пальто и согреться.  Дворник угощает меня горячим кипятком с подсолнечным  жмыхом.  Он пристраивает мое пальто поближе к печке, чтобы оно просохло до утра, и сооружает мне постель на трех стульях  за занавеской из какой-то тряпки.  Желает мне спокойной ночи и уходит на улицу чистить дорогу.  Я разбираю свою корзинку  и вижу, что украдены  почти все продукты, собранные нами, но вещи, к счастью,  не тронуты.
Утром отправляюсь на рынок. Меняю что-то из вещей на банку квашеного молока и курицу. Прихожу в дворницкую. Печка там топится, и я  варю из части курицы бульон.  Бегу опять в больницу, передаю санитарке еще горячий  бульон и квашеное молоко. Захожу к врачу, узнаю, что сейчас нужны витамины,  беру справку из больницы и иду в  Горисполком. Записываюсь на прием к председателю, но он  принимает редко, и меня принимает секретарь Горисполкома. Он относится к моему горю по-человечески и принимает во мне живое участие. По его распоряжению мне оказывают  помощь. Дают два небольших ящика мороженых мандарин. Выдают  хлебную рабочую карточку на целый месяц и талоны в столовую для командировочных.  Там  можно пообедать без карточек. Я не ожидала такой помощи, и ухожу от него в слезах. Живу пока еще у дворника.  Каждый день бегаю в больницу по 2—3 раза.  Ежедневно вижусь с  врачом. Ежедневно передаю для Яши через  санитарок куриный бульон,  мандарин и  молоко, которое обмениваю на хлеб.  Проходит  несколько дней. И вот  радость – Яша пришел в сознание и потребовал, чтобы меня пропустили к нему.  Я захожу к нему, но он не может поверить, что это не  сон, и что я действительно приехала к нему.  Говорит с большим трудом, невнятно  выговаривает слова, но сознание пробудилось, и врач  вселяет надежду на выздоровление. Я прошу, ради Христа, санитарку и соседа по койке, чтобы они помогали ему и кормили. Пытаюсь что-то дать санитаркам, но они наотрез отказываются брать.  Они говорят, что « БОГ  НАКАЖЕТ,  если  они возьмут  что-либо у больного».
Посещая больницу по 2—3 раза в день,  я увидела  как- то на улице страшную картину.  К больнице  подъехал большой крытый  грузовик, из которого начали  выносить на носилках людей, похожих  больше на трупы. Они были  до последней степени  измождены, истощены и  только тихо стонали. Несколько человек пытались  самостоятельно передвигаться, но не могли. У них не было на это сил.  Это были люди из осажденного Ленинграда, из блокады. Долго мы стояли, не в состоянии  что- либо сказать,  глядя на этих бедолаг.  Душа разрывалась на части от горя. БОЖЕ, за что же такая мука, за какие грехи послано нашему Народу такое тяжелое испытание?  Ответа на эти вопросы, конечно, не было.
Мне пришлось еще раз пойти в Горисполком, когда  Яше потребовалось лекарство от туберкулеза, которого не было в больнице. Секретарь Исполкома запомнил меня и дал записку в городское Аптекоуправление, где выдали необходимое для Яши лекарство. Одновременно с этим,  секретарь  Исполкома  спросил меня, как я устроилась с жильем. Я рассказала. Он удивился, почему я не прошу ничего для себя, и направил меня в «Дом Колхозника», где  за очень скромную плату мне дали койку и разрешили пользоваться  плитой. Я уехала от дворника, поблагодарив его от всей души. На прощание  он не взял у меня ничего за  «постой»,  говоря, что «Нельзя помогать ближним в беде за деньги. Бог за это накажет». Наконец-то, в начале мая 1942-го года  Яшу выписывают из больницы.  Туберкулез начал зарубцовываться, но ходить он еще не в состоянии.  Продав последние вещички, я покупаю билеты  на поезд. В плацкартный вагон. С помощью чужих людей  мы добираемся из больницы до вагона. И, наконец, едем домой.  Дорогой  знакомимся с попутчиками, которые едут на Вольские цементные заводы. Это по пути  с нами. Их встречает машина, и они подвозят нас к дому.  Еще в Саратове я оформила Яше 2-х месячный отпуск по болезни, взяв справку из больницы. Приехали мы из Саратова  домой. От Яши остались только кожа и кости.  У него совсем не было сил, он еле двигался. Я выглядела не на много лучше, т.к.  все это время нервы были на пределе, а ела  только один раз в день, в столовой. Там кормили  гнилой соей,  горькой, без капли масла.  Но силы у меня были за двоих. Только  голова стала совсем  седой, как лунь.
Пока я была в Саратове, меня уволили с работы. Но началось лето, начались полевые работы, и я выходила каждый день с утра до вечера. Каждый день приносила домой целый мешок травы, чтобы заготовить корм для козы на зиму. Получала за работу гроши, но вдобавок  к ним нам давали пшено и молоко для ребенка. Выпросили мы небольшой участок земли для огорода. Посадили там картошку, тыкву, морковку, лук и другие овощи. Появилась надежда, что меньше будем зависеть от произвола  местного начальства. 
На фронтах ничего хорошего не было.  В сводках  были только сведения об оставленных территориях  и об отступлениях. Единственным утешением было то, что мы выиграли битву за Москву, и враг от нее отогнан. Мой отец решил уехать подальше. Зашла к нам  моя мама  и сказала, что отец уезжает в Ташкент, забирает ее с собой  и предлагает мне с ребенком ехать с ними.  Я, конечно, отказалась поехать с отцом в Ташкент, и  попыталась уговорить ее  остаться с нами, не ехать с отцом.  Мама наотрез отказалась остаться   с нами, и они уехали.  Место преподавателя математики осталось вакантным. Я пошла к директору техникума  и попросила принять меня на это место, но он отказал мне, сославшись на отрицательную характеристику, высказанную в мой адрес моим отцом. В июле  кончается Яшин отпуск.  Он окреп, поправился, хорошо выглядит. Перестал кашлять.  Медицинская комиссия  военкомата  признает его годным для работы на заводе,  и  он  опять уезжает в Саратов.  На заводе его отправляют  работать в подсобное хозяйство. Там он работает до глубокой осени. Свежий воздух и  более приличное питание  окончательно укрепляют его здоровье. В конце осени  он возвращается на завод, где  выполняет  сравнительно легкую квалифицированную работу.  Он сам изготовил приспособление  для вытяжки и калибровки  проволоки точного размера, из которой  изготавливаются  подшипники,  и работает на нем.  Переехал жить в приличную  комнату.  Ему начали  платить за его работу немного больше.  Так что за него можно было не переживать.
Я работаю до глубокой осени на  полевых работах техникума. Много сил уходит на обработку своего участка.  По-прежнему  ежедневно приношу домой по целому мешку  травы. Мы ее  сушим  и убираем для козы на зиму.  Но с каждым днем  моя ноша становится все тяжелее  и тяжелее.  И настает такой день, когда я не могу поднять этот мешок на плечи.  Самочувствие отвратительное,  глаза пожелтели.  Обращаюсь к врачу, и меня отправляют в больницу с диагнозом  «желтуха», но, как сказал врач, не инфекционная, а от непосильной работы.  Меня кладут в Вольскую инфекционную больницу. Навещать  меня некому, и я сижу на больничном пайке.  Правда, мне как-то передают из  дома большой кочан капусты, который я стала добавлять во все больничные блюда. Поздней осенью выхожу из больницы.  На фронтах  очень тяжело. Идут тяжелые изнурительные бои. Мы не отходим от радиоприемников, когда слышим голос  Юрия  Левитана, диктора радиовещания.  Приходит письмо из  Ташкента  от незнакомых людей.  Они взывают к моей помощи, просят, чтобы я приехала и забрала свою маму, т.к. отец над ней издевается, и она голодает.  Живет тем, что  предсказывает судьбу, гадая на картах.  Но разве я могу поехать за ней?  У меня для этого нет ни сил, ни денег. Посылаю письмо для нее на их адрес. Прошу маму  оставить отца и приехать к нам в Вольск, но ответа от мамы нет.
Люся  решает поехать домой, в Пушкино.  После долгих хлопот  ей удается  получить вызов из Москвы на нее с сыном.  Зимой они уезжают. Работы в техникуме для меня нет. Я поступаю работать в  детские ясли  на должность  сестры-воспитательницы.  Туда же устраиваю своего сынишку.  Вместе с ним ходим на работу.  Для меня это мука, т.к. у меня нет обуви.  На ногах все те же городские туфли  довоенного фасона, в которых я еще ходила в институте.  Они  совершенно не годятся для ходьбы по деревенским дорогам, но деваться некуда, и  я терплю и молю Бога, чтобы они продержались еще немного.            
Мне предложили  вторую работу в качестве Киномеханика. Нужно сдать экзамен для получения  права работать  Киномехаником.  Я его сдаю, да еще на высокий разряд. Получаю в свое распоряжение  кинопередвижку. Сама езжу в Вольск  за кинолентами.  Пришлось научиться обхождению с лошадьми, научиться  запрягать и  распрягать лошадь. Овощи с нашего огорода  хорошо помогают, и мы не голодаем.  Но, поскольку я не работаю в техникуме, нам перестали давать  продукты.  Мы больше не получаем пшена, а хлеб стали получать по уменьшенной норме.  Нужно идти в степные деревни и менять последнюю одежду на какое-либо зерно. Собралась  компания женщин, чтобы идти вместе, но меня в это время задерживают. Я остаюсь одна, но идти надо – дома становится голодно.  Надо кормить  сына и мать. Иду в степь одна, надеясь догнать своих женщин.  Февраль месяц, легкий мороз, солнце.  Я иду по руслу реки Иргиз. Тишина, спокойствие. Ничто не говорит, что идет такая тяжелая и кровопролитная война. Идти  легко, приятно.  Даже нервы успокаиваются. Выхожу в степь. Утром виднеется у горизонта деревня, кажется, что она рядом. Но я подхожу к ней только ночью, хотя иду быстро. Оказывается,  прошла за этот день 40 км.  Но в этой  деревне много обменщиков, и за мои  вещи  ничего мне не дают. Приходится идти дальше в степь, чтобы привезти  домой продукты.  Утром иду дальше. Наконец-то  попадаю в деревню, где поменьше нашего брата  «менял». Но у них нет ни ржи, ни пшеницы.  Есть только просо, которое при очистке  дает 40%  отходов. Но делать нечего. Идти еще дальше одной  боюсь, да и  люди не советуют. Беру в обмен на свои вещи мешок проса и мешок подсолнухов  и иду назад. Тут выясняется, что мои салазки  не приспособлены для перевозки грузов. Они переворачиваются, кувыркаются. Я вынуждена часто останавливаться  и вновь  загружать  упавшие сани. Выбившись из сил, я дохожу до какой-то деревни,  и останавливаюсь на ночлег. В этом доме полно людей. Я сажусь на свой груз и всю ночь не смыкаю глаз. С рассветом выхожу из дома  и  продолжаю дорогу домой.  На дороге яркий снег с наледью. Он слепит  глаза.  Вскоре ощущаю в глазах острую резь. Надо пройти 40 км. до поворота на реку Иргиз.  А санки все кувыркаются. Помощи ждать не от кого.  Вечереет. Попутчиков нет. Вижу недалеко от себя стаю волков, которые  пока держатся на  расстоянии, но следуют  за мной. Молюсь про себя Богу. Прошу его  сохранить мне жизнь, чтобы не пропали мой сын и мать. Видимо, моя молитва  была услышана. Вдруг меня догоняет обоз колхозников  с сеном.  Умоляю сидящих на возах мужчин  посадить меня, не оставлять одну в степи. Но все они проезжают мимо меня, как будто не слышат.  Последний воз также перегоняет  меня. Я с  плачем громко кричу, что на их совести будет моя гибель от стаи волков, которая преследует меня.  Тогда последний воз останавливается.  С  тяжелым  вздохом  колхозник  подходит ко мне, бросает мой груз вместе с санками  на свой воз и помогает мне забраться  наверх. Приехав в деревню, он подвозит меня к сельскому совету  (Сельсовет), а там меня определяют на постой  в дом, на ночлег. Зайдя в дом, я  вижу, что всю стену занимает иконостас. Я с жаром крещусь и молюсь, благодарю Бога за мое спасение. Это был истинный порыв сердца. Я родилась в еврейской семье, но у нас в семье никто не молился, и я не знала  молитв на еврейском языке. Я в тот момент обратилась к Богу по внутреннему велению моей души на том языке, который мне был родным. Приютившая меня  семья ужинает, а я  пристраиваюсь в уголке и сижу, согреваясь в тепле. Я уже два дня не ела, но мне сейчас не до еды.  Подходит ко мне хозяин  и спрашивает: «А креститься умеешь?»  Отвечаю, что умею, и показываю.  Тогда они сажают меня к столу и кормят ужином. Укладывают спать. Утром  хозяин поправил мои санки, чтобы они перестали кувыркаться, и я отправилась домой.  К вечеру я была дома. Когда пришла домой,  то  обнаружила,  что я  ослепла.  Глаза ничего не видели из-за сильного ожога  от яркого, блестящего на солнце снега со льдом. Прошло много времени, пока зрение полностью  восстановилось.
Началось лето 1943-го года. Жить на территории техникума становилось все сложнее. Тем временем я узнала, что в Вольске  идет набор колонистов для заселения освободившихся деревень  бывшей Республики  Немцев Поволжья. Коренные жители этих деревень были репрессированы и выселены в Сибирь.  Деревни стояли в степи  и ждали новых хозяев. При наборе всем обещали  хорошие условия для новых колонистов: бесплатный проезд, хорошие подъемные, дом, большой участок, работу  и заработок. После совета с Яшиной мамой мы решаем  поехать туда. Едем туда на пароходе через Саратов, откуда нас должны переправить к месту назначения. В Саратове встречаемся с Яшей.  Он остается на пристани с  матерью и сыном, а я  еду в контору за документами, назначением и деньгами. Тут выясняется, что это все обман, мошенничество. Поехать туда, конечно можно, но условия кабальные  и никаких подъемных нам не дадут. Что нам делать?  Мы сорвались с места. На руках  маленький ребенок, старуха мать,  вещи, коза!  У меня голова идет кругом. Я забираю свою трудовую книжку и паспорт из этой конторы. Иду в Городское Управление Трудовых Резервов, которое ведает школами ФЗО и Ремесленными Училищами, и прошу принять меня на любую работу.  Я согласна на все, но с единственным условием – немедленно предоставить мне жилье. Меня направляют на работу в школу ФЗО строителей.  Дают работу  воспитателя  и  выделяют комнату в общежитии для персонала.  Для переезда с пристани предоставили грузовик.  Пока я занималась всеми этими делами, у нас украли  часть вещей.  Что делать?  Видно, судьба такая. Перебираемся  на окраину Саратова, где находится школа ФЗО.
Навалились новые заботы:  где взять денег?  Чем кормить козу?  Чем кормить моих дорогих мать и сына? Но рядом был Яша, и часть забот он взял на себя.  В этот же день еще одной заботой стало меньше:  у нас украли козу.
Началась городская жизнь. Получили  продовольственные карточки,  на которые давали только хлеб. Директор школы выдал мне на семью пшено, дал небольшой аванс  деньгами. Я разыскала  станцию переливания крови  и начала довольно часто сдавать кровь,  помогала таким образом фронту. Одновременно я помогала и себе, т.к. за это немного платили.
 Яша вскоре  переехал к нам.  Он налаживает в комнате небольшую печурку, на которой можно готовить.  Мне полагается  3-х разовое питание в столовой школы.  Я беру  все это питание  домой, и кормлю  сына и мать. Руководство  школой – хорошие, отзывчивые люди. Они  хорошо приняли меня с семьей  и помогают, по мере возможности.  С воспитанниками  устанавливаются хорошие отношения.   На фронтах положение серьезное, наметился  перелом в сторону нашей победы.  Я организовываю самодеятельность,  физкультурные выступления, небольшие концерты.  Наступает 1944-ый год.
Люся  прислала документы, разрешающие  приезд в Москву  ее матери  и нашему сыну. Она знала, что ее мать без него никуда не поедет. Люся написала нам, что  они устроились с питанием довольно прилично,  и просила отправить с ее мамой и Левика.  Мы с Яшей и его мамой  подумали, и решили, что так будет лучше для ребенка. Яшина мать была очень хорошей женщиной, и ей мы могли доверить нашего сына.  Тируи  Матвеевна  была исключительной женщиной, умной, порядочной, рассудительной, спокойной. Будучи полуграмотной,  она обладала уникальной врожденной  культурой. Всегда была справедливой судьей.  Где бы она ни проживала, все ее уважали и дорожили ее мнением.  Она очень хорошо готовила,  хорошо шила, обшивала всю семью, была очень чистоплотной.  Мы с ней прожили самые тяжелые годы  войны, полные лишений и потерь. Она никогда не жаловалась, всегда была нам опорой.  Она помогала найти выход из самых тяжелых условий. Когда не было продуктов, она находила какие-то съедобные травы.  Она  отдала для обмена на продукты всю свою одежду. Когда не было мыла, она умела изготовить заменитель, и наше белье всегда было исключительно чистым.  Она заботилась обо всех нас, в особенности  о малолетних детях.  Только  она  сумела выходить  нашего мальчика после тяжеленной  операции.  Получив в качестве невестки такую неумеху, какой я была до замужества, она терпеливо и тактично  обучила меня  всей домашней работе, ни разу не упрекнув. Она научила меня и разным житейским премудростям.  Научила  сдерживать мой  взрывной  характер, помогла нам сохранить семью.  Я ей глубоко благодарна, и всегда с большим уважением вспоминаю ее.
Приехав в Москву, она выяснила, что моя мама  уже живет в Москве, работает  врачом в школе, но выглядит очень плохо.  Она установила с ней контакт, и мама  несколько раз приезжала в Пушкино навестить внука.
Оставшись вдвоем с Яшей,  мы работаем очень много.               
Весной ученики школы устроили массовый побег. Они разбежались по своим домам—надо было помогать сажать огород, надо было сеять,  а надеяться можно было только на себя, на своих близких.
Нас, работников школы, отправили  по деревням  собирать убежавших учеников. Каждому дали свой район. Отправили и меня в район. В первой же деревне я сразу увидала своих питомцев. Они не скрывались, не прятались, но говорили, что без их помощи мать не справилась бы с посевом, и ей пришлось бы помирать. Как тяжело было отрывать от дома  убежавших из школы подростков  14- 16-ти лет!  Но стране нужны были строители. Шел 1944-й год. Страна понемногу освобождалась от оккупантов, но это были  «выжженные земли».  Вместо городов были груды развалин,  а на месте деревень и поселков  торчали только печные трубы. Вслед за армией в освобожденные районы  приходили строители, чтобы хоть мало-мальски  восстановить разрушенное хозяйство, и дать возможность людям жить на освобожденной от врага земле.
Понемногу  разъезжались  по домам и эвакуированные. Они возвращались к себе домой, в освобожденные местности, к своим разрушенным войной очагам.  Я могла уехать, но не хотела оставлять одного Яшу, которому  было  бы  без меня очень трудно.
В школе я работала на совесть.  Создала хороший драмкружок, хор, физкультурные занятия. Каждый день проводила беседы, рассказывала  о положении на фронтах.  Ребята постепенно втянулись в жизнь школы,  осваивали строительные профессии и перестали рваться домой, в деревни.
В начале 1945-го года  меня приняли  кандидатом в члены ВКПб.  Для меня это был очень радостный день.  Я все еще верила в святые идеалы Коммунизма,  верила в  непогрешимость  наших вождей, а все болячки нашего общества,  всю грязь, которая то и дело всплывала  на всех наших путях,  относила  исключительно на счет местных условий, некомпетентности местных властей.   
   Начался 1945-й год. Наша страна была освобождена от оккупантов. Война идет в Европе. Впереди надежда на скорое окончание войны. В марте месяце мне удается  поехать на несколько дней в Москву. Это была радостная встреча с сыном и семьей Яши. Левик мне пожаловался, что у него хотели отобрать его любимого Мишку, за то, что он его  оперировал.  Мыдоговариваемся, что он его больше не будет разрезать, а  Мишку ему вернут и больше не отберут. Мне удается восстановить  Яшу на учебу в институте, где он учился до войны, и получить на него вызов в Москву на учебу.  Захожу к моим  родителям. От мамы узнаю, что Витя всю войну на фронте, на передовой. Офицер, лейтенант, командир авточасти. От нее же узнаю, что они чуть не потеряли свое жилье в Москве, т.к. не оплачивали квартиру. Власти ее уже реквизировали, превратили в склад, куда свозили мебель из всех других оставленных квартир.  Витя случайно оказался в Москве между госпиталем и фронтом. Он  оплатил задолженность, восстановил документы и спас жилье для семьи.  Когда приехала мама, ее не  хотели  пускать в квартиру, но потом все разъяснилось.
От мамы узнала, что по приезде в Ташкент  они обратились за помощью к моей бывшей подруге Эсе, которая прожила у нас  целый год, когда мы с ней учились на рабфаке. Но Эся их даже не впустила в квартиру, даже не пригласила зайти. Она сказала «Я вас не хочу знать! Устраивайтесь сами, как знаете». Жила она в это время с семьей в хорошей  3-х комнатной квартире. Мне было обидно узнать  это.
На следующий день  я разыскала Мусю Ерошевич. Она с детьми  только недавно вернулась из эвакуации. Ей посчастливилось. Она  уезжала из Москвы на пароходе, по Волге. Была в отчаянии—на руках пожилая мать, 2-ое малышей. На одной из стоянок  решила узнать, нельзя ли тут устроиться?  Зашла в  Райком ВКПб  и увидела Сеню  Анаденкова. Оказывается, после ранения на фронте его направили в этот город вторым секретарем Райкома по промышленности.  Он немедленно помог Мусе  выгрузиться с парохода и помог устроиться в городе  и с жильем , и с работой. Там  она жила и работала до возвращения  в Москву.
Впоследствии Сеня  ушел с партийной работы. Ему помогли устроиться на работу в Болшево по специальности и дали приличную квартиру. Там он жил и работал с женой и двумя сыновьями. Младший сын погиб от несчастного случая на море совсем молодым юношей. Старший сын  с семьей  опекал отца до его кончины в 1996-ом году.  Всю свою жизнь Сеня был хорошим Человеком. Он верил людям, всегда был готов помочь всем, кому было плохо, и это находило ответный отклик в людях. Пусть земля ему будет пухом!
Но возвращаюсь к своему жизнеописанию. Пробыв несколько дней в Москве, я получила вызов на учебу для Яши и вернулась в Саратов. Яша подал заявление об увольнении в администрацию завода, и получил разрешение на отъезд в конце августа для продолжении учебы.
Положение на фронтах все  улучшается. Все чаще раздаются торжественные салюты по поводу освобождения нашими войсками  крупных Европейских городов. Голос  диктора Всесоюзной  Радиостанции  имени  Коминтерна,  Юрия ЛЕВИТАНА становится день ото дня все радостнее и увереннее. Наша Армия,  Армия освободителей, неуклонно  продвигается к Берлину,  центру  фашистской язвы человечества.
И вот  первые дни МАЯ 1945-го года. Еще 6-го мая  по Саратову прошел слух, что война окончена и подписан Мирный Договор.  Это вызвало  радость и торжество на улицах города. Незнакомые люди бросались в объятия  друг к другу, целовались, радовались, поздравляли с Великой  Победой! Но вечером  оказалось, что радость преждевременна. Левитан молчит. Никаких сообщений не поступает. В нашей школе, как и во всем городе, царит возбуждение. Так продолжается  до ночи с 8-го на 9-е мая. Вот уже трое суток никто путем не спит. Я уговариваю учеников  ложиться спать, устанавливаю  дежурства у репродукторов по корпусам, и сама тоже сижу у репродуктора. Жду сообщения. Ко мне присоединяются  мастера и некоторые ученики. Сидим, тихо беседуем  и ждем. Наконец  раздаются позывные радиостанции имени Коминтерна и голос Юрия Левитана извещает долгожданное: 
«ГОВОРЯТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ  СОВЕТСКОГО СОЮЗА!
ПЕРЕДАЕМ  ПРИКАЗ  ВЕРХОВНОГО  ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО.
ВЕЛИКАЯ  ОТЕЧЕСТВЕННАЯ  ВОЙНА   З А К О Н Ч Е Н А!»
Эти слова были самыми радостными в нашей жизни.  Мы включили репродуктор на полную мощность и послали  с радостным  известием  ребят по всем корпусам и спальням школы. Через несколько минут все учащиеся,  мастера обучения и работники  были на центральной площадке школы. Слезы мешаются со смехом, радость с печалью. У всех в семьях были убитые фронтовики, партизаны. У всех были сражающиеся на фронтах родные и близкие люди. Стихийно возник митинг,  на котором каждый хотел сказать, выразить свою радость. Это счастье сопровождало нас целый день. Все были радостны, счастливы. Все ходили  опьяневшие от счастья, хотя спиртного не было и в помине. В столовой нам приготовили угощение:  пшенную кашу с маслом и рубец. 
Через несколько недель после этого,  был выпуск учащихся. Приехали мастера и уполномоченные  с ведущих строек и забирали к себе  молодых рабочих по разнарядкам  управления.
Пора было уезжать и нам.  Яшу с завода отпустили,  т.к. у него был вызов из института, а на мой отъезд документов не было. Я уговорила кассиршу, чтобы она   продала мне билет  до Москвы без разрешения на въезд, заплатив ей «комиссионные».
Итак, и у меня, и у Яши  были проездные билеты, но они оказались на разные числа и разные поезда. Яша вначале отправил меня, а через день поехал сам, взяв на себя весь багаж. Я приехала без приключений, а  у Яши дорогой произошла авария. Сломался вагон, в котором он ехал. Пришлось ему со всем багажом ехать в тамбуре соседнего вагона, чтобы  не  застрять на платформе маленькой станции, где высадили пассажиров сломанного вагона.
Но все злоключения были уже позади, и мы все собрались в Москве, вернее, в Пушкино.
Окончилось  одно  из самых тяжелых и жестоких испытаний  в жизни нашей любимой Родины и в  жизни нашей семьи. Мы все собрались дома, в своей семье. Война была закончена  и надо  было начинать мирную жизнь. Она нам казалась такой хорошей и привлекательной! Мы были полны оптимизма и надежд...