Но вот мы и в пределах Сахалина
И «в хвост ему заходим» изнутри.
Залив Анива. Веская причина
Для ликованья. Карту посмотри
И ты найдешь КорсАков и Аниву –
Две наших цели на пути к заливу.
Корсаков я описывать не стану,
Хоть это был тогда солидный порт,
Но вид его причалов или кранов
В мозгу моём размыт, а то и стёрт.
Другое дело – городок Анива –
О нём во мне всё красочно и живо.
... Опять на поезд сели на вокзале,
Неспешный поезд, только всё равно
Часа за три до места «достучали».
А я, конечно, пялился в окно
И видел всюду лишь одни детали –
Что лесу много здесь посведенО:
Одни пеньки торчали, как грибки, -
Однако потрудились мужички!
Но «мужички», сказали мне, не наши –
Японские. «А что же они так?» -
Спросил я у какого-то папаши.
- Да много было здесь «лихих рубак!»
Вот и рубили, потому что знали,
Что долго здесь продержатся едва ли. –
И я впервые, в этом разговоре,
Изведал «государственное» горе –
Обиделся за наше государство
И осудил японское "коварство"…
Однако и Анива, оказалось,
Отнюдь не окончание дорог.
До цели, правда, оставалась малость –
Два километра, сущий пустячок
В сравненье с теми тысячами их –
И сухопутных, и потом морских…
… И тут увидел я родную мать,
Которая навстречу мне бежала.
Окаменев, я продолжал стоять,
И в сердце мне впилось большое жало:
О Господи, я так ее любил,
Что шевельнуться не хватало сил!
Тогда ей было только тридцать пять,
А выглядела лет на семь моложе.
Мужчин она умела ослеплять
Глазами, грудью, бедрами и кожей,
Но действовал на них всего сильней
ПРИЗЫВ, открыто выраженный в ней.
На части это я не разнимал
(Что и пытаюсь сделать через годы)
Не потому, что был настолько мал,
А просто в слове не имел свободы…
Свобода слова есть такой предмет,
Когда не просто снят со слов запрет
И ты жуешь словесный винегрет,
Поскольку «попугаен» от природы –
Тут есть Свобода, а вот Слова – нет!
Иначе говоря, любой бедняк
Имеет тоже полную свободу
Потратить на базаре свой медяк,
Да только ничего не купит сроду.
Зато богач, пришедший на базар,
Свободен закупить любой товар.
И я, читатель, тоже не богат
Словами, выражающими прямо,
Как потрясен был девять лет назад
Тем, что меня ОЧАРОВАЛА мама.
Да, черт возьми, во мне сидел мужик,
Который красоту ценить привык,
Но и поныне он по части Слова
Беспомощнее всякого немого.
«Но не могу, о,други», не сказать,
Что я не составлял для мамы блага:
Уж больно молодой гляделась мать…
А рядом, - что гербовая бумага,
Которую читает весь народ, -
Сынуля мамин возраст выдаёт.
Мать, если шла по городу со мною,
Держалась чуть заметно – стороною
И на вопрос знакомцев - «С кем ты шла там?»
Порою кратко отвечала: «С братом!»
… На острове, в посёлке Кавагути,
Как у японцев назывался он,
Я стал мешать ей с первых дней, по сути,
И вскоре был «в пристройку» удалён.
Просторный, по моим понятьям, дом,
В котором проживали мы втроём,
В двух комнатах, стал маме тесноват,
И некий ДРУГ прислал своих солдат,
Которые сварганили пристройку,
Где получил я стол да стул и койку.
… Благое дело, если рассуждать
Обычно, но устраивало мало
Меня, что я почти не видел мать:
Весь день она работе посвящала,
А вечерами у неё опять
Гостей и собеседников хватало…
И хоть не слышал, как скрипит кровать,
Однако память «старого закала»
Всё в жуткие картины облекала…
… Великий Боже, как я ревновал
Её, такую милую со всеми,
И пару раз устраивал «скандал»
По вечерам, в её «мужском гареме»,
В запале предлагая мужикам
Немедля разбегаться по домам.
Когда мужчины спешно уходили,
Мать плакала едва ли не навзрыд
И говорила, что я «изверг» или
Что «у меня совсем бандитский вид»,
Что «знают все, кто у нее мучитель»,
А ведь она «большой руководитель»,
Как сохранять ей «свой авторитет,
Коль у неё … его и в доме нет»?
И предлагала строго «тете Ане»:
«Держи его, как лошадь, на аркане,
Чтоб не врывался больше он сюда!»
А тётя возражала ей: «Ну да!
Такого бурелома воспитай –
Отправь его уж лучше на Алтай!»
И на меня взирала, как удав…
Как видите, у всех я был не прав…
Сахалин. Гл.5.
В поселке нашем «местные народы» -
Корейцы и славяне в основном –
Почти не разводили огороды,
А «жили с моря», беспокоя в нём
Кету, горбушу, корюшку, навагу,
Любой съедобный водный коллектив,
И бороздили под советским флагом, -
Объединившись в кооператив,
Выказывая рвенье и отвагу, -
Анивский поместительный залив.
Такие жизнь и деятельность скопом
Во многом диктовались рыбкоопом
Вернее же – Правленьем такового,
В котором уж решительное слово
Имели Председатель, после – Зам,
Умевшие народ держать сурово,
О чем судить мог каждый по слезам
И матерщине «мастеров улова»
(Слезам - их жён, не прибегавших к мату),
Пришедшим получать свою зарплату.
Так вот оно какое, значит, дело,
Хоть как-то и неловко сообщать:
В правленье Председателем сидела
Моя, как будто «избранная», мать –
Номенклатурность и литое тело
Открыли маме эту благодать.
Но должен защитить ее всецело:
Она легко несла двойную кладь –
В труде была вынослива по-русски
И в сексе не боялась перегрузки…
Друзья мои, всё это не сатира,
А срез событий прямо на корню.
Я тоже обожаю командира
И, видимо, от пули заслоню.
А почему же женщина не может
ПООБОЖАТЬ свое начальство тоже?
Тот наезжал из Южно-Сахалинска –
Столицы, как известно, островной –
И был фигурой мощной, исполинской,
В годах и с благородной сединой.
Шофер Сергей был тоже крепкий дядя,
Просторный и открытый, как бульвар,
И, думаю, на них обоих глядя,
Те обе ощущали в теле жар.
И мамочка – начальство привечала,
Легко умея радостью сиять.
А вот Сергей пытался есть «мочало»,
Которому давно за сорок пять.
Сначала шла веселая попойка,
По-панибратски, за одним столом,
Потом две пары направлялись к койкам
И нАдвое делили общий дом.
"Еще потом" Сергей и «тётя Аня»
Переселялись запросто ко мне,
И тут Сергей прикладывал старанья
Немедля изменить своей жене.
Его же добродетельная дама
Сдаваться не хотела ни за что
И, на меня указывая прямо,
Не предлагала перейти в авто.
Чем дольше он сражался с ней, тем горше
Бывало им при виде пацана.
«Уйди!» - хрипел он прямо на партнёрше,
«Не уходи!» - хрипела мне она.
Я разрывался на две половинки:
Мне тоже очень нравился Сергей,
И я хотел, чтоб в этом поединке
Он своего добился поскорей.
Но Анна так упорно вырывалась,
Так жалобно молила ей помочь,
Что искренне испытывал к ней жалость,
Не мысля, чтоб она была «не прочь».
Еще бы – девять лет уже вдовела:
Пал в сорок первом добровольцем муж.
Она же строго соблюдала тело,
Затягивая крепче вдовий гуж.
Они ушли, но, думаю, Гордыня
В тот пьяный вечер одолела Страсть:
Не смог Сережа оросить пустыню
И «тётя Аня» не сумела пасть…
Сказать не грех, что эта добродетель
Давалась Анне часто без труда:
Страшна она была – Господь свидетель! –
К тому же не по острову горда.