Он любил блондинок с пепельным отливом пушистой челки и восторженными детскими глазами. Потому что они напоминали ему его первую любовь, а позже – первую жену…
Он любил золотоволосых русалок, чьи пшеничные локоны закрывали рюмочные талии, потому что от них неуловимо веяло рижским взморьем, детскими сказками и магадирской бирюзой.
Он любил зеленоглазых рыжеволосых ведьм, способных при первом же удобном случае закатить истерику. А как еще? Ведь общаясь с ними он мог устроить ответную истерику и (минутная слабость) дать волю тому негативу, который мутным осадком иногда заполнял сердце.
Он любил высоких, статных шатенок (чем выше – тем лучше), потому что ему нравилась их антилопья грациозность, породистые щиколотки и капризные раздувающиеся ноздри. Другие ценят это в элитных скакунах, он искал в женщинах.
Он любил серых мышек, потому что щенячья преданность в их наивных близоруких глазах и анемичных влажных пальцах заставляли его чувствовать себя если не Богом, то Мессией точно.
Он любил женщин «с историей». Так любят хорошие, добротные романы, вроде бесконечной «Саги о Форсайтах». Ну и, кроме всего, всегда приятно знать, что ты, скорее всего, будешь самой-пре-самой последней любовью – больной, но и исцеляющей.
Он любил холёных бриллиантовых зазнаек с Рублёвки, потому что чертовски приятно видеть, как эти избалованные стервочки готовы бежать за тобой хоть в тундру, хоть в пампасы, радостно меняя туалеты от Валентино на растаманские рваные шорты.
И каждый раз он открывал для себя Женщину заново.
И все эти блондинки, шатенки, ведьмы и серые мышки, конечно же, тоже любили его. Боготворили. Обожали. Считали себя «единственной», «главной» и «последней» женщиной в его жизни.
И только он сам знал, что Главная Женщина Жизни для него одна. Что ни под одну из категорий она не подходит, так как является точной копией его самого – узкобедрого, порывистого, взлохмаченного и распахнутого миру. Он искал её мучительно долго – целых пятнадцать лет, хотя знал с пеленок. И только ей, его маленькому и хрупкому клону, он может подарить своё драгоценное (да-да, он считал именно так!) семя, чтобы радостно захохотать, увидев через девять месяцев, свои собственные (но крохотные) ладони, такой же чувственный (но пока еще испачканный маминым молоком) рот, и капризный изгиб шелковистой тоненькой брови.
Он держал сына на ладони одной руки и начинал понимать, почему он так любил раньше всех этих разных женщин. Без них ему было бы сложно постичь драгоценность безграничного восторга, переполнявшего его каждый миг, когда требовательный рот малыша приникал к безупречному овалу маминой груди, заставляя его собственное сердце колотиться с утроенной силой... Без них, прежних и желанных, он бы ни за что не осознал, что высшее счастье мужчины – это его беспомощность, наедине с газовой плитой и сковородкой в попытке пожарить для Любимой картошку… Без прошлых «любовей», касаний, запахов и форм, он бы никогда не уловил тот единственный запах Женщины, который не воссоздать ни одному парфюмеру мира –твой РОДНОЙ запах.
Пройдут годы и блондинки вздохнут: «Ах»…
Пролетят месяцы и рыжухи закатят кому-то новую истерику, сравнивая нынешнего обоже с его бесподобным предшественником.
Промчатся десятилетия и постаревшие модели с Рублёвки засядут писать мемуары «Мужчина всей моей жизни».
А у неё навсегда останется он. Такой же, как в их первую встречу: рукастый, лобастый, смешной и очень-очень трогательный. Вот только обращаться он к ней станет чуть-чуть иначе.
Он не скажет «Любимая», он назовёт её «Мама»….