Петух

               

                Рассказ
                Памяти  П.Д. Иванова

         Дорога прошла почти вплотную с огородом  главбуха Иванова, оставив только место для узкой тропинки, которая так и норовила вильнуть в широкие  прогалы штакетника, ветхость которого теперь не щадил транспорт, обжигая его горячим дыханием.  После дождя Иванову казалось, что дорога своим черным глянцем похожа на ужиную чешуйку, а видневшееся далеко впереди желтое пятно, здание правления, лишь подтверждало схожесть с созданным главбухом образом. Раньше большак проходил метров на двести левее дома главбуха, делая петлю, теперь дорогу спрямили, и она своей стреловидной бескомпромиссностью уничтожила последние, уже запоздалые попытки протеста не только главбуха, но и его жены, которая очень переживала из – за такого соседства.  Дорога «украла» у Ивановых двор, без которого стало неуютно и неудобно. Собирая теперь вечером птицу, жена главбуха,  переходя дорогу, ворчала: «Всю жизнь в колхозе отработала, а они последнее отобрали» и в сердцах ругала и председателя  и Совет, а потом долго злым голосом звала: «Тега, тега, тега» А гуси и куры перемен не замечали, как раньше, гуляли на лужайке, что оказалась за дорогой. Они не признавали асфальтированную границу и степенно пересекали ее, когда им того хотелось, а то и вовсе подбирали на ней многочисленные зернышки, по которым было нетрудно определить дорогу к току.
        Главбух Иванов был из породы людей честных, таких честных, что было даже противно, как все чаще поговаривала его жена, немудрено, что работая более тридцати лет  в колхозе главбухом, Иванов не нажил себе богатства, зачастую  у него не было даже необходимого. Дом и строения, сработанные еще его отцом, мало с тех пор изменились. Они лишь изредка подлатывались и тем не менее выглядели крайне убого по сравнению с домами даже простых колхозников, которые жили в кирпичных и светлых, с горячей водой и ванной. Таких домов набралось уже на две улицы, а в бывшем барском саду главные специалисты  теперь строили себе коттеджи с гаражом  в первом этаже.  На многочисленные попреки жены, Иванов все больше молчал и, изредка оправдываясь, говорил одно и то же: «Я честно живу, на мой век хватит. А дети – они в городе, если им будет нужно, пусть сами строят». В истории с дорогой Иванов потерял последний авторитет супруги.  «Ты же главбух, пойди, отвороти дорогу от крыльца, или ты в своей бухгалтерии среди баб петухом ходишь, а по жизни ты…». Жена как -  то странно кривила рот, отчего нижняя губа ее будто подпрыгивала, при этом она вяло махала рукой. Но Иванов так и не сходил, так и не попросил.  А главбухом Иванов был действительно от Бога. Уже давно вернулась, закончив институты, посланная колхозом  на учебу в город молодежь, но работала  все так же бухгалтерами, экономистами, а главбухом оставался он, Иванов, так как никто, кроме него, не мог так здорово вести финансовые дела, подготовить и сдать годовой отчет. Здесь Иванову не было равных во всем районе, и именно поэтому ему и прощался его единственный и давний недостаток – пристрастие  к спиртному. А может от того Иванов и поддался зелью,  что знал в жизни лишь работу? Он никогда не ездил отдыхать к морю или в санаторий, так, иногда, в город к детям, а в отпуске занимался хозяйством: корова, козел, куры, гуси. Часто он про себя думал: «А что, пойду и попрошу теса, сарай поставлю или переберу крышу в доме».  Но выходил хмель, и все оставалось по – прежнему.
          На работе Иванов не пил, так, по крайней мере, считал сам. Аргументировал тем, что не бывал пьяным, а все потому, что давно прибегал к маленькой хитрости. Без четверти двенадцать он открывал заветную дверцу сейфа, заперев предварительно кабинет. Водка в сейфе была всегда, и Иванов даже сам удивлялся неистощимости железного ящика, за что и называл его любовно «барчик». Спиртное забирало Иванова,  уже в дороге к дому, и жена первое время не могла понять резкой перемены в состоянии мужа, когда он прямо на глазах заметно хмелел. Но чаще Иванов открывал сейф в конце работы, впрочем, эффект был тот же, если не сильнее, так как вечером доза заметно увеличивалась. Вот и сегодня Иванов подходил к дому навеселе, добавив к выпитому на работе, подношение одного из многочисленных товарищей. Дома же, по хозяйству, Иванов работал и выпивши, как он говорил «отделывался», и  привычно топил в саду печурку, готовил для поросенка и птицы корм, потом шел за бычком и козлом.
           Именно такие дни, когда от хозяина крепко пахло спиртным, козел, как ни странно, любил. Он подходил к хозяину, требуя ласки, которая заключалась в  том, что Иванов пощипывал козла за бороду. Потом козел почему – то заболел, и его пришлось зарезать, и теперь Иванов все чаще с грустью вспоминал, как они вместе курили. Иванов садился на корточки и пускал струйку папиросного дыма в козлиную морду, а козел таращил глаза, нервно втягивая странный запах, и терся шеей о ноги хозяина, долго не давая Иванову встать, чтобы идти домой. Но это было давно: теперь козла уже нет, нет и мягкого козлиного  пуха в хозяйстве, да и сам Иванов уже не курит…
         Спуск с асфальта был крутой, и заросшая лебедой тропинка была едва заметна. Именно здесь, на спуске,  Иванов и нашел своего красавца – петуха. Петух был еще теплым. За последнее время это был третий случай наезда. Но раньше были все глупые куры, а теперь пострадал петух, который полюбился главбуху своей горделивой осанкой, работоспособностью и щедростью, которая переходила в простоту, однако, глупую. Иванов, сам себе не признаваясь, чувствовал свое сходство с петухом – может, оттого ему было и жаль его.  Так жаль ему было лишь «курящего» козла. Иванов бессмысленно перебирал  золотистые перья, потом неожиданно, приняв какое – то решение, подхватил петуха и поспешил к дому. Не говоря ни слова жене, он засунул петуха в мешок и направился к милиционеру. Впервые чувство обиды вызвало в нем протест. Впервые главбух Иванов не мог молчать, наверное, петух стал последней каплей, переполнившей его терпение. Все в Иванове бурлило и наконец, вырвалось наружу.
      На милицейском дворе Иванов застал лишь жену стража порядка. Он долго и путано объяснял ей суть дела, тряся мешком и требуя наказать виновных, потом договорился до угроз, обещая вывести всех на чистую воду, и наконец, плюнув, бросил мешок с петухом наземь, пошел прочь, громко стукнув калиткой. По пути домой Иванов хотел зайти и к председателю, но почему – то раздумал и, придя домой, лег спать с чувством глубокой обиды.
      Утром Иванов встал, как обычно, рано, отвел телка на выгон, выпустил гусей и кур. Болела с похмелья голова, настроение было  подавленным, жалость к петуху не проходила. Было ощущение, что не петуха, а его, главбуха Иванова, сбила машина. Работал  Иванов молча, зло посапывая, однако часам к десяти, по мере того как выходил хмель, стало Иванова одолевать чувство стыда за свой поступок. Он пытался вспомнить, что же наговорил жене милиционера, но оставив тщетные попытки, совсем расстроился, да так, что навернулись слезы. Никогда до случая с петухом Иванов не  ссорился с людьми, женой. Никогда он никого не обидел, а если выпивал немного – неторопливо, с желанием работал по хозяйству, если изрядно – то, включив маленький транзистор – подарок невестки, засыпал, слушая жизнь больших городов. Доработать до обеда у Иванова не было терпения. Он так мысленно бичевал себя за вчерашний поступок, что даже боль по петуху отошла на второй план.
          Закрыв кабинет, Иванов, виновато пряча от подчиненных глаза, сказал, что идет по делам. Сейчас ему хотелось лишь одного: застать милицейскую чету дома. Он не знал, что будет говорить, ему хотелось только  освободиться от мучивших его  угрызений совести, и, когда он слишком осторожно открыл милицейскую калитку, глаза с мольбой выискивали в резных окнах веранды хозяев. «Дак он с утра в район уехал, обещал пораньше быть». Чуть заметная улыбка тронула доброе лицо милиционерши, а может, так только показалось главбуху.  Иванов стоял совсем потерянный, медленно соображая, извиниться ли ему сначала перед ней, а потом… потом перед ним или уж сразу перед обоими вместе. Совсем запутавшись, Иванов невнятно обещал зайти позже и, ссутулившись, быстро  пошел со двора. Дома Иванов прилег на диван, закрыл глаза, но лежать не смог, тогда он вышел в сад, спустился к пруду и тупо уставился на гнутые гусиные шеи. Озабоченная странным поведением мужа, жена вывела его из оцепенения: «На работе че случилось, Петро?» Иванов буркнул, что  идет в баню, попросил собрать, что надо.
           В парилке никого не было. Иванов залез на верхний полок и долго лежал, закрыв глаза, без движения. Понемногу стал подходить народ: сначала  служащие из правления, потом механизаторы. Лежать стало тесно. Голова была совсем ясной, и главбуху уже было жаль себя, не петуха. Чувство вины крепко засело и не выходило. Чувствуя, что кто – то лежит  рядом, Иванов попросил себя попарить. Веник, подчиняясь опытным рукам, сначала  лениво ласкал спину главбуха, застывая на мгновение и отдавая щемящее тепло, потом неистово, как бес, прыгал по ногам, спине шее, злобно кусая. А тело все пило, пило маленькими глоточками влажную мяту.
 «Ну как, Петро, хорош парок?» - Иванов узнал голос милиционера, а тот, запустив веник под потолок, опускал уже на грудь главбуха новую размашистую порцию тепла. Иванов любил парную и сейчас, неторопливо спускаясь вниз, чувствовал легкость, но только горечь вчерашнего поступка не захватил веник своими березовыми пальцами.  «А веник у тебя хорош», - заискивающе похвалил Иванов.
         Выходили главбух с милиционером вместе. Вечерело. Из сада слышалось звонкое: «Тега, тега, тега». Это внучка главбуха, приехавшая на каникулы, третьеклассным позвонком перекликалась с белыми птицами. Иванов рассеянно слушал, вздыхал запах натруженного молока, исходивший от возвращающегося  с долгого зноя стада, смотрел на синий домик, где жена уже зажгла огни. Милиционер хмыкнул, положил на плечо Иванова руку и как – то просто предложил: «Петро, зайдем ко мне по чарке. После баньки – то надо!  Моя лапшу сподобила – жирна –а –я, из петуха.  А петух хорош был, красавец, но не боец!»
   
                Виктор Попов