Фонари горят всю ночь. Я теперь уж точно знаю.
А ещё в ноль двадцать пять устают ходить трамваи.
Золотая молодежь в два ноль-ноль бредет из клубов,
Девушки спешат домой в дорогих, но грязных шубах.
Вот звезды манящей след. Сбудется. Всё как хотели.
Нет, конечно, это чушь! звёзды сильно прибалдели.
И, в насмешку, возвратится
бесовка павшая назад.
Я рисую путь до Солнца:
вприпрыжку чрез Планет Парад.
Три семнадцать. Очень тихо. Слышно, как моргает сторож.
Улочки пусты, и я
вдоль шагаю - утро скоро ж!
У забора слышу тонкий, еле слышный птичий плач.
Так прощаются ворона
и жутко спешащий грач.
Молода ещё ворона и боится: не вернётся!
И найдет себе грачиху. Только плакать остаётся.
Грач с заботой клювом гладит,
чтобы плакать перестала
И, решив: прощаться хватит,
он летит туда, где стая.
Четверть пятого. Я вижу –
пьяный прямо возле дома
Запевает громко-громко:
«Эй, спать – признак моветона!»
Лезет к кошкам: «Кошки, стойте!
Я привит от БЦЖ!»
Но они ему не верят и шипят, как
щ, ч, ш, ж.
А потом мы говорили с ним часа так полтора,
Пока
сотрудники полиции
не погнали со двора.
Он рассказывал, что если б
люди чаще жили ночью
И побольше спали днём,
то тогда не врали б точно.
Подобрели бы, и, может,
мир однажды утопеет,
А с режимом «ночной сон»
разве ж только отупеет.
Я домой пришла под утро. Для себя решила твёрдо:
К словам пьяного я завтра подберу свои аккорды.
Буду жить я только ими. Помню, в кресле засыпала…
Я проснулась часов в двадцать. Я проснулась – всё пропало.