«С разбором выбирай друзей»
Крылов И. «Роща и огонь».
Пора подошла – и окинул я взором
Судьбу «неразлучных друзей».
О них много лет уж ведут разговоры
Писатели всех степеней.
Читатель, ты здесь про героев услышал –
Так имя героев узнай:
Один из героев сих – Лермочким Миша,
Гозанов другой Николай.
Весьма знаменитая парочка эта.
И буду я здесь привлекать
Свидетелей, знавших земную планету
И смогших нам всё рассказать.
Свидетелем номер один драгоценным
Я б здесь д’Юмадона назвал
(Писатель Дюма). Он один, несомненно,
Всех лучше историю знал.
Второй драгоценный свидетель – Быкоцкий
(Писатель Стругацкий А.Н.).
И в помощь им всем – бард мятежный Высоцкий,
Что пел в подтверждение сцен.
Быкоцкий Гозанова так поминает:
«Всю жизнь этот тип просидел
В печёнке и почках. И всё продолжает
Терзать самовольный удел».
Гозановский же матрикат Лев Высокин,
Что был здесь Высоцким рождён,
Писал откровенно-циничные строки,
Как будто на всех обозлён.
Не нёс он за оригинала ответа,
За все его прошлы дела –
И песни свои прохрипел он об этом,
В чём правда событий была.
Как истый дзюист, «…позабыл, кто ему я
И кто он, естественно, мне»,
Он «резал стихом правду-матку» такую
Через микрофон по стране.
И чтоб его оригинал постоянно
Здесь помнил, что он виноват,
Он пел: «Надо, надо соль сыпать на раны:
Чтоб помнить, пусть раны болят!»
Он с Лермочкиным выпускник был Столичный
До «переворотных» времён,
Когда интересам служили все личным
Для блага великих имён.
Впервые они посетили планету
В те славные нам времена,
Как в Греции чудо устроили это,
В скрижаль записав имена.
Гозанов с Андрюхиным знался в Столице
(«…А предок прямой – Посейдон»).
И этим родством Коле можно гордиться:
Учился у «доктора» он.
И в Греции Коля родился Платоном.
А Лермочкин был ученик
Рудольфа Быкоцкого. «Сын» Аполлона
Был предком ему напрямик.
И он Аристотелем позже родился.
И у д’Юмадона в роман
Красавцем Ла Молем герой наш явился.
И облик такой ему дан:
Он, как Аристотель, любил нарядиться,
На пальцах перстнями блестел,
И модной причёской любил погордиться,
И модную обувь имел.
И будучи юным, но развитым греком,
Он мысли поддерживал те,
Что можно порядочным быть человеком –
И ногти держать в красоте.
Но знал Аристотель, что «за красотою
Манер может быть эгоист
С расчётливой, своекорыстной душою»,
Что в помыслах к людям не чист.
Портрет Николая ж Стругацкие дали
В романе своём «ЖВМ»:
Мол, «волосы Коли на плечи спадали,
И волос был чёрен совсем.
Прям, длинен был волос. Им Коля гордился.
Лицом же Гозанов был бел
И лоб был высокий – умом он светился.
Нос – длинный и острый имел».
Короче, похож он на Гоголя точно.
Портрет узнаваемым дан
В романе писателем явно нарочно
И в этом у них не обман.
В Столице ещё Коля наш, как я слышал,
Любимую тему имел:
«Мораль или этика». Он и запишет
Ту тему в научный задел,
Чтоб сделать по теме свои курсовые.
И Лермочкин наш Михаил
Во след за Гозановым смерть здесь впервые
Принял – и с ним вдаль укатил.
Они улетели обратно в Столицу:
Специализацию там
Пройти, над дипломом своим потрудиться
И чинно отправиться к нам.
Они атмосферниками оба были.
И социо-психику масс
В теории в Школе своей изучили
И тренировались на нас.
И снова прибыли они в Управленье,
Когда уж Проверка прошла,
Когда д’Юмадон своё принял решенье,
Четвёрка свершила дела –
И «пряников сладких» за то заимела:
Рудольф по науке стал зам.
Директора – и взялся Руди за дело,
С Отделом знакомился сам.
Отдел Перспективы развитья Европы
Маргаков до сих возглавлял.
Теперь же оставил он эти «окопы» –
Отдел Экономики взял.
А так же доверил ему очищенье
По Акту Инспекторских дел –
И чистку по кадрам всего Управленья
Вёл этот его Спецотдел.
Юркольцин за подвиг повышен был в званье –
Андрюхин готовил приказ.
Вязанский закончил своё прозябанье:
Зам. зама «Портос» стал у нас.
Рудольфу в его Перспективном Отделе
Был надобен специалист:
Ведь без атмосферника в тонком их деле
Пустой получался бы свист.
И вот по заявке, с письмом Аполлона
Толстушкина, с Материка
Наш Лермочкин прибыл в начале «Сезона
Охоты», опешив слегка.
Гозанов же прибыл к Маргакову лично,
Андрюхин его направлял:
Мол, вот тебе, Карл, атмосферник отличный,
Которого ты заявлял.
«Сезон же охоты на ведьм на Сионе»
Маргаков готов был открыть.
Его Спецотдел сформирован в Законе,
Готов проявить свою прыть.
Характером были они – «лёд и пламень».
Учитель по школьным годам
Гозанова помнил молчащим, как камень,
И скрытным – считал так он сам.
«Но замкнутость эта не от ощущенья
Ущербности в чём-то своей.
Нет, вечно он занят был. Не до общенья
Ему с детворою со всей.
И это учителя и удивляло:
При всей его замкнутости
Раскрытие полное вдруг наступало,
Коль в центре вниманья, в чести.
Он прямо-таки с наслажденьем; бывало,
На конкурсах там выступал.
Он пел, декламировал, в танце не мало
Он аплодисментов срывал.
Сойдя же со сцены, он вновь становился
Как был – неприступен, угрюм.
Все годы напрасно я с Колею бился:
Не смог я проникнуть в сей ум».
Причина ж, хотя и была, но осталась
Закрытой. Учитель не смог
Проникнуть в неё: ускользала, скрывалась,
За некий психический смог.
И вот пролетели века – и Высоцкий,
Гозановский тот матрикат,
Про эту причину спел песню. Быкоцкий
В признании сём «виноват»:
«Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень:
Во мне живёт мохнатый, злобный жлоб
С мозолистыми, цепкими руками.
Когда мою заметив маяту,
Друзья бормочут: «Снова загуляет!» –
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу,
Он кислород вместо меня хватает.
Он – не двойник и не второе «Я», –
Все объясненья выглядят дурацки.
Он – плоть и кровь, дурная кровь моя,
Такое не приснится и Стругацким.
Он ждёт, когда закончу свой виток,
Моей рукою выведет он строчку –
И стану я расчётлив и жесток,
И всех продам – гуртом и в одиночку.
Я оправданья вовсе не ищу.
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает.
Но я себе мгновенья не прощу,
Когда он вдруг меня одолевает».
(И сам Николай, и Высоцкий, конечно
Всё знали об этом «жлобе».
Но Коля скрывал «цепкорукого» вечно,
Высоцкий же – спел о себе.)
И «жлоб» заставлял его скрытным быть вечно:
Боялся его обнажить.
Борьбой со «жлобом» пренебрёг он беспечно,
Его НЕ ХОТЕЛ победить.
И сладко не милость его он сдавался,
Устав от душевной борьбы:
Ведь ВЫГОД ЕМУ этот «жлоб» добивался
От трудной, но честной судьбы.
Об этом «жлобе» и учитель не знает,
Души детской тонкий знаток.
Но нам д’Юмадон про него замечает:
«Он был по натуре жесток».
И если жестокость за «аверс» возьмётся
Гозановской тёмной души,
То трусость за «реверс» признать нам придётся –
И оба они «хороши».
Труслив на ответ за поступки «жлобовы».
Поэтому маскировал
Он эту души своей злую основу,
Так что и учитель не знал.
Напротив, открытым был Лермочкин Миша
И облик его отвечал
Душевной натуре. Душой он был выше,
Добр, честен. Но вспыльчив бывал.
Но если вспылит, то потом устыдится.
И смелости не занимать
Ему, чтоб, остынув, потом помириться
И руку, простивши, пожать.
Отдав направленья свои НСН-ам
Отделов, которые их
Приняли с понятным для всех интересом –
Красавчиков новых двоих
(Ведь те СНС-ы подругами были:
Одна – Маргарита звалась,
Другая же – Майя.) Им папки открыли И в сейф положили дела.
По должности женщины те представляли
В Отделах научных КОМКОН,
Которому обе они подчинялись
С недавних Проверки времён.
И новым сотрудникам визы отметив,
Поставили их на учёт.
И вот комендант по документам этим
В гостинице место даёт.
Их комнаты кухней одной разделялись,
Где ели и пили вдвоём.
Поближе друг друга они узнавали
За этой едой и питьём.
Профессиональные шли разговоры
За кухонным этим столом.
И видит Гозанов: вдвоём, без забора
С идейным живёт богачом!
Гозанов тут и показал Михаилу
Идейку свою «в шесть экю»:
Наброс по морали и этике мнил он,
Как новость, «продать» старику.
И в этой «игре» атмосферник отличный
Соседа «шесть раз обыграл»:
Сказал Михаил, как бы сделал он лично,
Идеи преобразовал.
Он так обработал идейку соседа,
Что тот только рот весь раскрыл,
Забыв, что пришёл-то сюда для обеда,
Про выпивку даже забыл.
Идейка ведь стала таким капиталом,
Что жаль её стало отдать.
И «жлоб» его стал под своим покрывалом
На «сноба с причёской» рычать.
А дело всё в том, что открытый наш Миша,
В весьма общей форме сказал,
«Кого он не любит». И «жлоб» тот услышал:
ЕГО тип тот критиковал!
Наш Лермочкин чистый «аршином», как видно,
«Своим измерял» всех сперва.
И в мозг не пришло, что соседу обидны
Покажутся эти слова.
И хоть разговор совершенно абстрактный
За столиком кухонным был,
Гозанов его воспринял неприятно
И Мишу в душе невзлюбил.
И «жлоб» его тот за глухою стеною
«Запенился и закипел»:
«Иди ты подальше с моралью такою!»,
Про что нам Высоцкий и спел:
«…Ко мне подходит человек
И говорит: «В наш трудный век
Таких, как ты, хочу уничтожать».
А я парнишку наколол:
Не толковал, а запорол
И дальше буду точно так же поступать».
Во-первых, ему было жалко делиться:
«Экю» свои он «проиграл».
Ну а во-вторых – «жлоб» начал шевелиться
И Колю на подлость толкал.
Ему не везло: славы миг не давался
Средь злобных и жадных жлобов
(Как он). Михаил же всё хитрым казался,
С кем драться Гозанов готов.
Кто б ни был пред ним – он уверен: искусно
Сей «добренький» в маске идёт
(Как он). Ждал, когда лишь ПРОЯВИТСЯ сущность –
И маска с мурла упадёт.
Азарт игрока и желание славы
В такой атмосфере дают
Ума и злодейства ужасные сплавы,
Когда и друзей предают.
Сначала же в «комплексную, бишь, бригаду»
Направили наших друзей:
Прогрессорами поработать бы надо
«Под маской царей-королей»:
«Сегодня в нашей комплексной бригаде
Разнёсся слух о бале-маскараде.
Раздали маски кроликов,
Слонов и алкоголиков:
Ведь маскарад был в нашем зоосаде», (Высоцкий)
Когда «у него было сорок фамилий»,
Когда «было семь паспортов».
И хоть те занятья природе претили,
«В бригаде» остаться готов.
Согласно природе, он зоопсихолог
Быть должен, в театре артист,
Свободный художник, учёный-этнолог
По профпоказаньям, лингвист.
Ему же прогрессорство нравилось очень:
Железный атлет, супермен!
И он поменять ту работу не хочет,
Не хочет в судьбе перемен.
Как скажет Рудольф – «Начал он превращаться
В прогрессора, на полпути
В тот мир, где легко предавать, издеваться,
Где «жлоб» не мешает почти.
И было заметно, что твёрдой ногою
Стоит он на этом пути.
Старательный был ученик. И без вою
Согласен всё это пройти».
Но правда и то, что природа мешала
Работу вполне исполнять:
«Дыханья у спринтеров в стайерах мало».
Высоцкий и смог написать:
«…Воля-волей – если сил не в проворот.
А я увлёкся.
Я на десять тыщь рванул, как на пятьсот –
И спёкся.
Подвела меня – ведь я же это знал! –
Дыхалка.
Пробежал всего два круга – и упал.
А жалко».
Но он же служил у Маргакова Карла!
И «жлоб» то не мог упустить:
Раз выпала парню счастливая карта –
С неё же и надо ходить!
Ну, он и «пошёл со счастливой той карты»:
На Мишу он пишет донос,
Своим на чужого. В запале азарта
Донос в Спецотдел тот отнёс,
Скрывая надежду, что «проигрыш крупный
Не надо врагу отдавать»,
Чтоб труд Михаила, ему недоступный,
Себе одному приписать.
Ребята в Маргаковском том Спецотделе
Все ранние из молодых
И «рвеньем ребята в спецслужбе горели»,
Когда им сдавали «чужих»:
Ведь Лермочкин был подконтролен Рудольфу,
К которому Карл ревновал.
Так что Михаил был «распиленным в дольку»,
Причин же сего – не понял.
Отделу Рудольфа пришлось заступиться,
«Доказывать, что не верблюд».
А то с Управленьем пришлось бы проститься,
«Солёных не спробовав блюд».
Идейку ж свою, что трудом Михаила
В теорию, вширь разрослась,
Не стыдно в Отдел отнести Коле было –
И слава его вознеслась.
И это предательство первое было,
Как «сдался на милость «жлобу».»
И против «жлоба» совесть – слабая сила,
Лишь пот заструился на лбу.
Так он оказался впервые «в печёнке»
Рудольфа и в «почку» залез»:
Хоть Руди хватило в той «битве» силёнки,
Но смех беззаботный исчез.
Да, внешне болтливый Гозанов казался
Как «Бромберг-тире-Коконнас».
Внутри же себя Николай оказался
Как «Бокстель-Абалкин» как раз.
Гозанов привёз из далёкой Столицы
«В сто ноблей старинный должок»:
Учитель его там успел потрудиться,
Статистику сделать помог
По данным, которые здесь собирали
Давно атмосферников ряд.
И вот обработку они ожидали –
Когда ж возвратится назад?
Гозанов, почуяв «вкус крови» доноса,
Когда он сей «шпагой» сразил
Соперника, чуял добычу здесь носом
И «подвиг» опять повторил.
Как новый коллега сказал: «Раз настали
Хорошие здесь времена,
Чтоб счёты сводили и долг закрывали,
То совесть уж здесь не нужна»,
Гозанов решил, что и с «заимодавцем»
Дозволено так поступить:
Донос накатать – и не чуя мерзавцем
Себя, тот «должок» прихамить.
Ведь он же сотрудник грозы-Спецотдела
И значит, для них же он – «свой».
И на «кредитора» донос свой он смело
Направил привычной рукой:
«…Ударил я первым тогда, было надо».
Ага: те расчёты забрать,
Учёных же честных – в «острог» всей бригадой.
Добычу же – «хвать – и тикать!»
Но не таких этот парень нарвался.
Одним из восьми у «того,
Кто раньше с ней был», Жилин сам оказался,
Со «шпагой» своей – ого-го!
Гозанову, как новичку, не известен
Был Жилин. И «шпаги длину»
Не смог оценить. И был «торг не уместен» –
«Пустил он Колюню ко дну»:
В суде том за «заимодавца» вступилась
Восьмёрка его «сыновей».
Роман – во главе. Долго «битва» та длилась.
Роман «длинной шпагой своей»
Отмёл все наветы, своим остроумьем
Он все обвиненья сметал,
Он логикой бил всё доноса безумье
И молнией мысли блистал.
Огромное он произвёл впечатленье
Тогда на Гозанова там
(«Глубокие раны нанёс, что леченью
С трудом поддавались врачам»).
Свидетель же Колин, поняв, что «сгорают»,
«Успел прокричать: «Берегись!» –
Но было уж поздно». Его «протыкают»
И «кто-то на плечи повис».
И Коле припомнили, что там за «надо»
Толкнуло «бить первым» его.
Ушла без потерь из Отдела бригада,
«В постель уложив» самого.
Но случай не тот это, что пел в куплете,
Как «дрался с восьмёркой» один,
Как «за восемь бед один раз он ответил»,
То было ещё впереди.
А «заимодавец» сам подал в отставку,
Не вынес публичных он «ран»
И на Материк ждал смиренно отправку:
Попал сам в греховный капкан.
А Коля «на койке кой-как отвалялся»,
«Сто ноблей «своих» сосчитал» –
И под разработкой чужой расписался,
Начальству, как труд свой, «продал».
И этим Гозанов повысил свой рейтинг,
Позицию ту укрепил,
Что он – атмосферник, да плюс – теоретик
И «козыри» он получил.
И «общества стал он душою» в отделе,
Хоть «общество было дурным».
Но вот что Высоцкий пропел нам о деле,
Что некогда было там «с ним»:
Мол, «ссучился, скурвился кто-то однажды,
Кому-то шепнул и навёл –
И я погорел». Но отметить мне важно,
Кто эту «искру» произвёл.
Никто там не «скурвился» и не «ссучился»,
А был там во всём виноват
Поганый язык у дзюиста, что вился,
Не зная от мозга преград.
И стоило Коле «помазать губёнку»,
Как «шёлковый этот шнурок
Развязывался», и «звонил очень звонко»,
И речи сдержать он не мог:
«…На табличке «Говорите тихо!»
Я второго слова не прочту.
«Говорите тихо!» Как хотите,
Я второго слова не терплю
И читаю только «говорите» –
И конечно, громко говорю» (Высоцкий).
И именно за это качество Коля
В труде, что коллега писал,
«Базаровым» назван (учили мы в школе),
Другой же – «Треплёвым» назвал.
И этим «шнурком», не смотря на подмиги
И знаки, что друг подавал –
Что, мол, посади свой язык на вериги! –
Он сам же всё и разболтал.
И ладно бы в обществе, Коле знакомом,
«Дурном», но где люди свои,
А то – при чужих, головою как в омут,
Лишь только пошли пузыри:
«…Я не помню, кто первый сломался.
Помню, он подливал, поддакивал.
Мой язык, как шнурок развязался,
Я кого-то ругал, оплакивал…
А потом мне пришили дельце…» (Высоцкий).
Ведь в том Спецотделе, заметил как Руди,
Все шустрые были, как он,
И все торопилися «выбиться в люди»,
Как «джунглей велел им закон».
А раз это дело возникло, про Мишу,
Дать ход «прокурор попросил»:
«Да, все говорят. Не на всех только пишут» –
Маргаков ему объяснил.
И тот «прокурор» поручил СНС-у
Отдела дознанье провесть
И подвиги все разузнать у повесы
И всё в протоколы занесть:
«…Начальник вёл себя не въедливо,
Хоть на допросы вызывал.
А я всегда ему приветливо
И очень скромно отвечал:
«Не брал я на душу покойников
И не испытывал судьбу.
И я, начальник, спал спокойненько
И весь ваш МУР видал в гробу»: (Высоцкий)
Ведь Лермочкин был уведён из Отдела
Вмешательством Руди в дела.
А «заимодавец» попался за дело:
Не чистой работа была.
«…Но дело не было отложено
И огласили приговор,
И дали всё, что мне положено.
«ПЛЮС ПЯТЬ» мне сделал прокурор» (Высоцкий).
О, это «ПЛЮС ПЯТЬ» очень нам интересно,
ОН выделил их не спроста.
Что это там за «прокурор» их чудесный,
Скажите нам пожалуйста?
Он может ДОБАВИТЬ к тому, что там скажет
В своём приговоре «судья»!
Да, мог это Карл. Ведь начальник на страже
Рядов. Служба ведь не семья.
«…Мой адвокат хотел по совести
За мой такой весёлый нрав.
А прокурор просил всей строгости.
И был, по-моему, не прав.
С тех пор заглохло моё творчество,
Я стал скучающий субъект…» (Высоцкий).
Конечно! Ведь жертвы «низвергнуты» эти
И не у кого воровать.
«А сам не способен – как Руди заметил, –
К жаркому и соус создать».
Разочарованье постигло «поэта».
И спел нам Высоцкий куплет:
«Зачем мне душою быть в обществе этом,
Когда в нём души-то и нет!»
«…Всё равно меня не отчеканят
На монетах заместо герба.
Так зачем мне стараться?
И зачем мне стремиться?...» (Высоцкий).