На Молдаванке я росла веселой,
и был у нас большой одесский двор,
отцы ходили на работу, дети в школу,
по вечерам сидел с гитарой Лятя-вор.
Все жили вместе: греки, молдаване,
украицы, евреи и... француз,
армяне, итальянцы и цыгане.
Как говорят у нас, такой себе, Союз.
Мы, детвора, покой двора нарушив,
играли в "сало", "жмурки" и "войну",
чем раздражали дворовых старушек,
мешая им на солнышке вздремнуть.
И Лятя-вор, пройдя тюрьму и зону,
на воле ожидая новый срок,
учил нас жизни по своим законам
и образовывал, как понимал и мог.
То стравливал нас до звериной драки,
то "по понятиям" советовал дружить,
внушая, кто - армянская собака,
вонючий молдаван, пархатый жид.
В эпитетах он был предельно точен,
спеша как можно больше преподать,
меня велел он звать "жидовской дочкой",
наверно, скидку делая на мать.
И если я домой в слезах бежала,
отец советовал с плохими не играть,
а мама добавляла: "Но сначала,
чтоб не повадно было, нужно в морду дать!"
И я дралась, без страха и сомнений,
удерживаясь от ребячьих горьких слез.
Наверно, многих в нашем поколеньи
"национальный" волновал вопрос.
Промчались годы, и на склоне жизни,
давно оставив детство позади,
сменили мы и город и Отчизну,
и гимн сменили на другой мотив.
И отвечая даме в синагоге,
что встретила нас прямо у дверей,
я объяснила, что, как и у многих,
мол, мама русская, а вот отец - еврей.
А дама усмехнулась, сожалея,
и чуть брезгливо искривив губу:
"Вы не еврейка, вы, всего лишь, "дочь еврея".
Ну что ж, не выбираем мы судьбу."
И так пахнуло вдруг одесским детством,
как-будто время пролетело зря,
и Лятя, сплетням вопреки соседским,
не сгинул в магаданских лагерях.
Но дама все же не сказала прямо,
(сменилось, может, время, наконец)
что, дескать, кровь подпортила мне мама,
а Лятя был уверен, что отец.
Но оба мир воспринимали узко,
по нациям деля любовь и жизнь.
Чтож, шовинизм, он ведь не только русский,
еврейский, он все тот же шовинизм.
Я повзрослела и не бью по морде,
теперь умею я себя держать в руках...
Нет, все же, воспитание нас портит,
труднее урезонить дурака.
Но я хочу сказать всем этим дамам,
что русской кровью смеют нас корить:
На фронт девченкой уходила мама,
чтоб нам сейчас под мирным небом жить.
Чтобы не гнить евреям в грязных гетто,
чтоб в Бухенвальде не пылать печам,
чтоб не взрываться бомбами рассветам
и вдовам чтоб не плакать по ночам,
чтоб каждый год цвела сирень упрямо
и было вольно птицам щебетать,
и чтоб, в живых оставшись, эти дамы
могли меня сегодня презирать.
Пусть шовинисты друг на друга зубы точат,
пусть злобствуют, пусть друг над другом ржут,
я родилась еврейско-русской дочкой
и каждым из родителей горжусь.