Из всех несовершенств, пожалуй, ты
всех совершенней, мой старинный город.
Бывает так темно от суеты, что боязно взглянуть из тесных створок
на дикость обречённых пустырей, кричащих молчаливые проклятья,
где с каждым годом чувствуешь острей, что все мы тут в причастье волжском братья
и сестры во грехе и во плоти, в желаньях жить вне заповедей божьих,
в попытках даже судьбами платить за дурь и нерадивость вкупе с ложью…
Во всём, что недостойно бытия, но так достойно жизни человечьей.
Ты горюшко моё, печаль моя! Спаси нас от ущербья и увечья!
Спаси и сохрани! И сохрани былое в наших памятливых душах,
как может лишь кладбищенский гранит все помнить и покоя не нарушить
земного, что восходит к небесам… самих небес, низвергнутых на землю
дождями слёз и смеха… Голоса… Но нет пророка, знаешь Слово, нем ли…
И, встретившись глазами в вышине со взглядом назидательным и строгим,
поймешь – есть совершенней, но страшней, места, где начинаются итоги…
А есть еще чужие города, прекрасные в их царственном величье,
где даже летом веют холода, где вряд ли разберёшь законы птичьи…
где сумерки неоново горят подобно огонькам лесной чащобы,
где железобетонно встали в ряд суровые колоссы небоскрёбов…
Там даже слово вымолвишь с трудом – не прорастёт – асфальт и камни – больно.
Люблю тебя! Тебя, мой старый дом!
Убогий, испоконный, колокольный.