Сенокос
Мне было лет семь, когда отец впервые взял меня на покос. Покос у нас был замечательный – чистый и ухоженный, с навесом от дождя – возле родника, в котором струилась холодная, прозрачная, очень вкусная вода. Ухоженные приписные покосы имелись почти у каждого работника завода. И не только покосы, но и леса вокруг нашего города были чистыми – не хуже чем в некоторых парках.
На чистых лесных полянках довольно часто стояли резные лавочки и «грибки». Было где отдохнуть, попить родниковой водицы и спрятаться от дождя. Участки в лесу тоже были приписными, там жители городка, с разрешения лесника рубили деревья на строительство своих построек и на дрова. Разрешение на вывоз давалось только после уборки отведенной делянки. Так было заведено с давних пор.
Во времена Никиты Хрущева для заготовки строевого леса был создан Омутнинский леспромхоз, а для заготовки дров РайТоп. Надо дрова или строевой лес – плати деньги,
привезут сколько надо. Мало того, запретили держать скот на личном подворье. Бычков и коровок заставили сдать в совхозы. Кто сдал, кто прирезал и съел. Без ухода, через два-три года лес стал практически непроходимым из-за неубранного валежника, а покосы заросли всякой всячиной. Резные лавочки и «грибки» прогнили и обвалились. В страшную неприглядную картину превратился наш лес, некогда похожий на парк…
До обеда мы косили траву, можно сказать без передышки. Моросил теплый, редкий дождик. Трава – мягкая, сочная, косить было легко и даже приятно. Пообедав, я прилег отдохнуть под навесом, а отец отошел до ельника. Мне было видно, как отец, пригнувшись, что-то внимательно
разглядывает. Я спросил у него, что там такое. Отец радостно, но почти шепотом ответил:
– Тише, сынок, сейчас поедим медку, это улей диких пчел.
Я привстал в ожидании. Отец стал косой ковырять что-то возле небольшого дерева.
Вдруг он подскочил, бросил косу и быстро побежал мимо меня, петляя, словно заяц, с криками:
– Вова! Вова, беги! Вова, беги!
Я, разинув рот, смотрел на него, не соображая, что за причина заставила так резво бежать папашу. Острая боль от уколов и жужжание мигом привели меня в чувство. Я стремглав кинулся за отцом. Мы бежали, обгоняя друг друга. Пчелы долго преследовали нас и жалили так, что было уже не до косьбы. Пришлось вернуться домой. Мать, не ожидавшая нас в такое раннее время, сильно испугалась, а, разглядев наши лица, заревела и запричитала: что же в этот раз мы не поделили, думая про себя, что мы подрались. Но, разобравшись в причине наших многочисленных шишек и синяков, потешалась над нами весь вечер.
Я тоже смеялся над отцом: один глаз у него заплыл напрочь, нос превратился в несуразный шишак. Но, когда посмотрел на себя в зеркало, понял, что и надо мной можно было посмеяться. Нос краснее, чем у клоуна. Глаза – не глаза, а щелки. На лбу два синих огромных шишака... Марсианин, да и только.
Провожая нас на другой день докашивать покос, мать шутила:
– Не забудьте, работнички, покушать медку от диких пчел.
Портрет
Я учился во втором классе, когда обратил внимание на соседскую девчонку, Нину. У неё не было отца. Впрочем, в те послевоенные годы безотцовщина не было редким явлением. Мои родители отношений с этими соседями не поддерживали. Мало того, моя мать относилась к матери Нины, можно сказать, враждебно и не здоровалась. И не только моя мать, но и все, кто жил на нашей улице, чурались этой семьи. А ведь в нашем маленьком городе было принято здороваться и с незнакомыми. Несмотря на это, у меня с соседской девчонкой незаметно сложились кое-какие отношения. Мы, не в пример взрослым, здоровались и часто вели свои детские разговоры. Я не понимал, как соседи могут так относиться к такой славной женщине матери одиночке.
Чуть позже мне рассказали, почему моя мать так плохо относились к матери Нины. Оказывается, отец у девочки был. До недавнего времени он работал сталеваром. А люди этой профессии слыли самыми уважаемыми людьми в нашем городе. Они хорошо зарабатывали, были окружены вниманием властей и, как правило, имели правительственные награды.
В послевоенное время в нашем городе появились, почти на каждом углу, так называемые «американки». Проще говоря, закусочные, в которых продавалось пиво и водка на разлив без всяких ограничений. Что тут началось, это надо было видеть! Мужики словно сошли с ума. Упивались до безобразия. Постоянно валялись в канавах до утра. Однажды отец моей знакомой пришел навеселе. Жена, как водится, стала пенять мужу на его безобразия. Тот в ярости схватил первое, что попало под руку. А под руку попал бумажный портрет Сталина в самодельной рамке. С пьяных глаз насадил он этот портрет на голову жены и улегся спать. А женщина портрет отнесла в милицию. Милиция тут же, на «воронке», увезла полусонного сталевара, и «уважаемый» исчез из нашего города.
Я не перестал здороваться с девчонкой после того, как узнал об этой истории, но и особой дружбы между нами не получилось. Прошло много времени. Однажды я случайно
встретился с Ниной, ставшей уже взрослой миловидной женщиной, и мы разговорились. Я не выдержал и спросил об ее отце. Порядок вещей изменился коренным образом. Давно отгремели громкие и негромкие процессы о реабилитации жертв политических репрессий.
Нина рассказала мне, что никаких следов отца никто так и не нашел. Куда только они не обращались. Мало того, её старшая сестра была замужем за первым секретарем горкома партии одного из крупных городов Урала, но и это не помогло.
Где и когда, в каких лагерях погиб тот сталевар, никто так и не знает, и, наверное, не узнает никогда.
ДЕД
Деда своего по отцу, Андриана Трофимовича, я ни разу не видел, но очень хорошо его знаю из рассказов мамы.
Дед, как я понял из этих рассказов, был добрым хозяином. Его семья жила на хуторе, как у нас говорят на отшибе, в красивом месте. Село, где родилась моя мама, находилось
рядом с хутором деда. Там маме, еще девчонке, очень понравился Павел, младший из трех сыновей Андриана Трофимовича, мой будущий отец.
«С поля на поле жили. Работали они дружно, можно сказать, весело. Каких только машин и инвентаря у них не было, – говорила мама, – Мы вручную вкалываем до позднего вечера, а они давно уже все убрали, поели и уже под гармонь песни поют».
«За меня свататься приходили не только из нашего села, но я всем отказывала. Все ждала, когда посватается мой Павлуша, и дождалась. Венчались мы в церкви, в престольный праздник, под колокольный звон, – не раз любила повторять моя мама, – Перезвон этот у меня звучит в ушах до сих пор».
«А какая дружная и трудолюбивая семья! Андриан Трофимович вставал раньше всех, всё делал бегом. Всю зиму ходил без шапки. Сыновья его тоже были работящими. Старший Яков, слыл отменным кузнецом. К нему приезжали со всей округи. Кто коней подковать, кто жнейку от-
ремонтировать и по другим кузнечным нуждам. Средний Иван – тот очень любил лошадей. А какие лошади: любо дорого посмотреть! На Ивановых коней спрос был большой, даже военные покупали. А Павлушко мой был мастер на все руки: и шить, и кожу выделывать умел. А какую посуду из глины лепил – одно загляденье. На хуторе, какой только скотины не было: коровы, бычки, телки. Коз и овец не пересчитать. Славная, дружная и богатая была семья.
Свекра вскоре после нашего венчания раскулачили, и с сыновьями этапом отправили на строительство канала. Об этапе я узнала от родственников. Собрала, что смогла, и отправилась пешком к дороге, по которой должны пройти заключенные.
На вторые сутки пришла к тому месту, а там уже собралась толпа женщин с узелками. Ранним утром вдали раздался какой-то странный, неумолкающий ропот. Кто-то закричал, что идет этап.
Все разом поднялись и выстроились вдоль дороги и замерли в ожидании… Наконец, появилась бесконечная лента заключенных в сопровождении солдат с винтовками наперевес. Шли заключенные до самого вечера, – со слезами на глазах рассказывала мама, – Слава богу, Павла не взяли. То ли посчитали, что сам пребывал в работниках, а быть может, помогло и то, что по совету отца вступили мы, к тому времени, в коммуну».
Что там с ними было, и как выжили на той стройке дед с двумя сыновьями – одному богу известно. Отпустили их после открытия Беломорско-Балтийского канала за ударную работу, перед самой войной. Дед, несмотря на уговоры своих детей (двух дочерей и троих сыновей) жить с ними не согласился. Но и заводить свое новое хозяйство сил у него уже не было.
Дед с котомкой за спиной стал ходить от деревни к деревне, питаться тем, что подадут, и ночевать где придется.
Так и умер где-то по дороге.
НЕВИННЫЙ
Как-то отец пришел домой мрачнее тучи. Мать накрыла на стол, и мы сели ужинать.
– Что случилось, Павел Андрианович? Может быть, рюмочку выпьешь? Что-то на тебе лица нет. Давай рассказывай. Ребята уже взрослые, пусть послушают, – мать поставила на стол бутылку водки. Отец, не торопясь, открыл бутылку, налил в стаканчик, молча, выпил. Немного поев, рассказал о нелегкой жизни народного заседателя. Я впервые узнал, что отец еще и заседает где-то. И не где-нибудь, а в суде. После войны я не помню, еще при Сталине, или уже при Хрущеве, суды стали проводить в присутствии народных заседателей, которых выбирали на собраниях трудовых коллективов. До этого, по рассказам мамы, судов никаких не было. Были так на-
зываемые тройки, назначаемые властью. А тут – выборные заседатели.
– Эх, мать. Помнишь, в конце улицы жили молодые муж с женой – переселенцы из Украины? Так его осудили на два года. И за что, ты думаешь? Ударил милиционера, который приставал к девушке. Ты бы слышала, как голосила хохлушка, как она кричала, что муж ее ни в чем не виноват. «Невинный, невинный», – так она кричала, пока все тот же милиционер не вытащил ее из зала суда, и не увел в участок. Я голосовал против. Говорил, что надо разобраться.
Но кто меня послушает.
Мать, как могла, стала успокаивать отца, а он мотал долго головой и чуть ли не ревел. Прошло время, и за очередным ужином отец, улыбаясь, заговорил:
– Ну и дела, мать. Это ж надо! Помнишь того милиционера, из-за которого осудили переселенца? Так его сегодня осудили, и дали пять лет. В этот раз я голосовал – за то, что
виновен. За что, спрашиваешь? Так он, мент, когда вел ту женщину из суда, в туалете пытался её изнасиловать. Хорошо, на крики люди набежали, отбили женщину, а милиционера отвели в отделение милиции.
Мать качала головой и, непереставая, ахала. Очень удивлялась настырности блюстителя порядка. Рассудив, что все они «одним миром мазаны», отвела отца спать. Отец как-то быстро охмелел. Видать на радостях, что справедливость восторжествовала.
Я бы, может, и не вспомнил об этой истории, но как-то мама рассказала про её оборотную сторону:
– Эх, отец, а милиционер-то не виноват. Хохлушка сама всё подстроила. Мне она сама в этом призналась.
В туалет на рынке никто ее не затаскивал, и никто её там не насиловал. Оказалось, когда шли они мимо туалета около рынка, та заявила: «Дальше не пойду, пока не справлю нужду.
Делай со мной, что хочешь». Милиционер, нехотя, согласился. Переселенка, забежав в туалет, закрыла за собой на крючок дощатую дверь. Там она разорвала на себе одежду, стянула и порвала трусы. Сильно расцарапала лицо, груди, бедра и стала поджидать. Милиционер ничего, не подозревая, после второй выкуренной папироски, стал нетерпеливо покрикивать: «Эй! В чем, дело? А ну, выходи». В ответ тишина. Милиционер обеспокоился: а что, если повесилась
с горя или утопилась в нечистотах? Такое у нас в этом общественном туалете на рынке бывало.
Туалет хоть и дощатый, но крепко сколочен. Покричав еще немного, мент не выдержал, сорвал дощатую дверь с крючка, и влетел в туалет. И тут же попал в крепкие объятия переселенки, которая истощенным голосом заголосила на весь рынок: «Ой! Ой! На помощь! Насилуют! Ой! Люди добрые, помогите!». На вопли женщины прибежали мужики, наподдавали насильнику, как следует, и отвели в участок. Женщина тут же написала заявление о притязаниях
милиционера. Свидетелей было более чем предостаточно. Поговаривали, что и раньше за ним водились такие грешки.
Выслушав мать, отец покачал головой и проговорил:
– Так вот в чем дело. То-то мне показалось, что не так тут все просто. Когда суд закончился, милиционера взяли под стражу, и повели – хохлушка, глядя ему в глаза, злорадно
прошептала: «Ну, теперь понял, каково невинному?» И все-таки, я её не осуждаю. А милиционеру поделом. Хотя очень жаль обоих, – горестно выдохнул мой отец. После этого случая он больше никогда в судах не заседал.
ГУСАР
Я уже как-то рассказывал о том, как отца парализовало, и как его выходила моя мама. Отца уволили из прокатки по инвалидности. Пенсия небольшая. Трое детей. Отец, как только начал ходить, устроился дежурным конного парка Омутнинского металлургического завода. В те времена в нашем городе лошади были основной тягловой силой завода и транспортом города: пожарная и скорая помощь, грузовое и пассажирское такси. Отец с малых лет научил нас верховой езде, запрягать и распрягать лошадей – и в телеги, и сани. Все наше детство было связано с лошадьми. С нами в ту пору происходили разные истории, порой трагические.
История, которую я хочу рассказать, произошла с моим братом Геннадием. Ему было в ту пору не более десяти лет. В тот день ему купили красные сапожки. Брат в сапожках почувствовал себя, похоже, гусаром и уговорил отца разрешить ему прокатиться верхом на лошади. Отец зауздал кобылу, помог забраться и проводил брата со словами:
– Съезди, сынок, и на пруд. Заодно напои лошадку.
Геннадий с важным видом проехал до школы, затем по нашей главной улице Ленина. Проехал до магазина, где обычно всегда было людно, и отправился на пруд. На пруду заехал в воду поглубже, думая: уж там-то вода почище. Лошадь пила воду жадно и вдруг, испугавшись чего-то, дернулась и поплыла. Брат мой растерялся, и стал сильно дергать за узду, стараясь повернуть кобылу к берегу. Кобыла, закусив от боли удила, еще быстрей поплыла по течению в сторону затворов для сброса воды, которые были открыты. До бурлящей воды у горловины сброса оставалось не более ста метров. Гена в панике стал еще сильнее дергать за узду, но лошадь, обезумев, продолжала плыть к затвору плотины – настоящему водопаду. И все бы кончилось трагически. Хорошо, что крики брата и ржание лошади привлекли внимание проходящего по плотине мужика. Мужчина, поняв, в чем дело, стал кричать брату:
– Пацан! Отпусти узду! Не дергай за узду! Пацан, брось узду! Держись за гриву!
Гена услышал эти крики и, поверив кричащему мужику, опустил поводья. Лошадь быстро успокоилась, развернулась и поплыла к берегу, а через некоторое время вышла из воды. Геннадий, весь мокрый и без сапожек, вернулся домой. Все долго охали и ахали. Отец и мать плача радовались чудесному спасению сына. Благодарили того мужика и молились за его здоровье, не зная, кто он такой и откуда.
КУЧЕР
В летние каникулы отец устроил Геннадия работать, как у нас шутили, водителем кобылы, проще говоря, кучером. Отец с малых лет приучал нас к труду, считая, что это нам на пользу, да и какой ни какой прибыток. Все шло довольно неплохо. Работа в общем-то, не очень тяжелая. Знаю о ней не из рассказов, мне и самому пришлось точно так же все лето поработать извозчиком в городской больнице. Кобыла, на которой я возил разные грузы по хозяйственной нужде больницы, в прошлом году ожеребилась. Годовалый жеребенок был на редкость резвый. Сопровождал он нас, куда бы мы ни поехали, и на ходу успевал не раз присосаться к вымени кобылы. В свободное время мы играли с ним, бегали наперегонки и валялись на поляне. В то время я зачитывался романом «Медный бунт» и по примеру одного из атаманов, который с тем, чтобы показать свою удаль, брал за копыта задних ног здоровенного жеребца и валил его на землю. Мне пришло на ум испробовать этот трюк на жеребенке. Схватил жеребчика за задние ноги и попытался свалить. Жеребенок брыкнулся, вырвался из рук и со всего маху лягнул меня в грудь, да так, что я на некоторое время потерял сознание. До трагедии, правда, дело не дошло, но вмятина на груди от игр с жеребенком у меня осталась на всю жизнь. Хорошо, что не по дурной голове, а так наверняка я бы не рассказывал ни о себе, ни о братьях.
Так вот, однажды Геннадий ехал на телеге по улице, а в это время пчелы налетели на кобылу. Что там с пчелами произошло – один бог ведает. Говорят, что такое бывает, когда пчелы разлетаются, потеряв свою матку. Лошадь от укусов обезумела и понеслась вдоль по улице, нагоняя страх на прохожих. Брат мой, стараясь удержать кобылу, намотал вожжи на руки и стал, что есть сил тянуть на себя. Лошадь неслась, не разбирая дороги, а на очередной ухабине брат слетел с телеги. Намотанные на руки вожжи не давали ему отцепиться, и кобыла тащила его по земле, а телега не раз по нему еще и проехала. Чем бы это кончилось, я не знаю. Хорошо, что в это время отец шел по этой улице. Увидев, несущуюся лошадь, громыхающую телегу, а под телегой своего сына, отец бросился наперерез лошади, схватил за узду и невероятными усилиями остановил этот сумасшедший бег. Не мешкая, отвез всего избитого сына в больницу. Лечили брата довольно долго и это просто чудо, что он выжил.
МОТАНЯ
Корову нашу все звали Мотаня. Не знаю, кто ей дал такую кличку, мать, отец или соседи. Одно знаю, точно: корова была с характером и кличке своей соответствовала. После пастбища ее нужно было обязательно встречать и не просто встречать, а давать кусочек с солью, ласкать словом и поглаживать. Мотаня, если ее встречали без хлеба, не двигалась с места, уставив свои большие глаза куда-то вдаль, как бы обдумывая: а не вернуться ли обратно в поле. И не дай бог, если ее не встречали вовремя. Мотаня могла уйти куда угодно. Мама корову боготворила и чуть ли не молилась на нее. И оно понятно почему: война еще не закончилась, отец
инвалид, нас сыновей - трое ртов. Корова для нас была все, и поилица и кормилица.
Хорошо помню тот день, когда меня оставили дома за старшего. Отец, мама и братья ушли на весь день косить сено. Мне строго-настрого наказали проводить корову на пастбище, вечером встретить, дать кусочек хлеба с солью и напоить. Подоить корову должна была прийти бабушка. День прошел в ожидании вечера. Было скучно и тоскливо. Я вышел на улицу, встретил знакомых пацанов и с ними заигрался. Когда я пришел в себя, коров уже пригнали. Кинулся искать свою Мотаню. Коровы нигде не было, как сквозь землю провалилась. Наконец, вечером, вернулись усталые отец, мать и братья. Понятно все были очень расстроены. Мать тут же
заголосила:
– Ой. Увели цыгане, уже, поди, и съели. Да как мы жить то будем. О, Господи, да что же это такое. А ты, Аспид, иди и без коровы домой не возвращайся.
Я выбежал из дома, а куда идти – не знаю. Мне казалось, нет такого места в Малагово, где бы я ни был. Понурив голову, иду по улице вдоль нашего забора и вдруг за забором слышу чье-то тяжелое дыхание. Было уже темно, и я изрядно перепугался.
Переборов страх, я подтянулся за доски глухого забора и увидел Мотаню, которая забилась между забором и баней, в промежуток не более полутора метров. Как она туда забралась? Уму непостижимо! Это надо было открыть ворота во двор, ворота в огород, и пролезть между баней и забором. Пришлось разбирать забор, но все были так обрадованы Мотане, что посчитали это за сущие пустяки.
Следующим летом я опять остался в доме один, как смеялись надо мной братья «за старшего». Памятуя о прошлогоднем опыте, я встретил Мотаню на окраине Малагова с хлебом и солью. Мотаня благодарно взглянула на меня, проглотила жалкий кусочек хлеба и покорно побрела
к дому. Дома, напоив корову, я уселся к окошку поджидать бабушку. Время дойки уже давно закончилось, а бабушки нет и нет. Мотаня мычит и как бы просит: «Ну, подоите меня
поскорей!» Ничего не оставалось, как подоить корову самому. Как заправский дояр я взял полотенце, ковшик воды, подойник и подсел к вымени коровы. Из ковшика помыл вымя, вытер полотенцем и стал доить. Неожиданно Мотаня так хлестанула хвостом по мне, что я выронил зажатый коленями подойник, а она фыркнула и уткнулась в ведро с пойлом. Сколько раз я не пристраивался к Мотане, все кончалось так же. Я уже совсем отчаялся, и тут мне пришла мысль: «Переодеться под маму». Быстренько надел материну фуфайку, на голову повязал платок и снова подсел под корову. Мотаня обнюхала меня и дала мне, наконец, спокойно подоить. От
того, что подоил, а вернее, от того что я перехитрил избалованную корову, меня распирало от гордости.
Осенью отец повел Мотаню к быку, прихватил и меня потому, что вдвоем веселей. В этот день с быками у нас ничего не получилось. Всех быков, которые были в Малагово, Мотаня забраковала. Первый бык и мне не показался, какой-то неухоженный и неказистый. Мотаня и близко не подпустила его. Второго быка Мотаня подпустила, но, обнюхав, его выставила рога. Как только бык не старался, но Мотаня не давалась. С третьим быком тоже что-то не заладилось, и мы ни
с чем вернулись домой. Мать, узнав о нашей неудаче, долго ворчала:
– Я же говорила, что наших быков она к себе не подпустит. Надо было сразу вести к чапаевцам. Измучили бедную Мотаню.
Чапаевцы – колхоз имени Чапаева находился в десяти километрах от города. Утром, делать нечего, мы Мотаню повели в деревню, где находился тот колхоз. Шел мелкий дождик, дорога раскисла, ноги разъезжались в разные стороны. Отец шел впереди, а я с веткой позади Мотани. Подгоняя её, я думал о том, что зря отец водил вчера нас по Малагову. Если бы не своенравная корова, лежали бы мы сейчас на печке, а не мокли под холодным дождем…
Когда я увидел в деревне быка, мне стало страшно. Свирепее быка я отродясь не видел. Здоровый, с кольцом в носу, с пеной во рту, бык водил по нам своими крас-
ными глазами и бил копытами по земле. «Ну, все, – подумал я, – прощай наша бедная коровенка». По сравнению с быком Мотаня выглядела сущим теленком. А Мотаня вдруг как-то резво и нисколько не боясь, скорее наоборот, подбежала к быку. Бык, как мне показалось, тоже как бы обрадовался Мотане. Все закончилось неожиданно быстро. Присмиревшего быка увели, а мы отправились домой. Домой Мотаня шла так быстро, что мы еле-еле успевали за ней. Всем своим видом и походкой она как бы говорила:
– Давно бы так!
ВЕЛОСИПЕДИСТЫ
Неожиданно для всех отец купил велосипед. Наверное, на работе дали премию, а может быть, скопил втайне от матери. Разговор о велосипеде велся в семье давно.
– Эх, мать, пока дойду до работы так устану, что сил моих больше нет. С работы – еще хуже – видишь, даже есть не могу. Вот бы велосипед. Три километра – это не пёхом. На велосипеде я бы мигом долетел, – не раз говаривал отец за семейным ужином.
Мать вздыхала и говорила в ответ:
– Какой уж велосипед. Трое парней. Голодом бы не оставить. А одеть, обуть. Забыл, за что Володю чуть из школы не выгнали? Штанов у парня запасных нет.
А ты какой-то велосипед. Ты чего, старый, выдумал. Выходи пораньше и отдыхай почаще, да кушай побольше. Вот силы прибавятся. Да и ездить-то на велосипеде не умеешь. Еще не дай бог
разобьешься. Что я тогда делать буду с такой оравой?
Новенький дорожный велосипед мне показался чудо - машиной. Никелированные руль, спицы, ободья колес и педали. Багажник и кожаная сумка для ключей. До такого велосипеда я еще не дорос. Братьям тоже обломилось. Как ни просили они прокатиться на велосипеде, отец не разрешил:
– Мне велосипед нужен для дела. Вам бы только побаловаться. Разобьете еще дорогую машину.
Прошло дня три или четыре. Велосипед стоял не тронутым. Отец никак не мог выбрать время научиться ездить на велосипеде. Просить кого-то он стеснялся. Стеснялся показать свое неумение и нам и соседям.
Как-то вечером отец взял велосипед и ушел встречать нашу корову Мотаню с пастбища, а заодно и поучиться ездить на велосипеде. Вернулся он, прихрамывая на обе ноги. В грязи с головы до ног и с поцарапанным лицом. На плечах нес страшно разбитый велосипед. За ним шла Мотаня, жалобно мыча и испуганно вращая своим огромными глазами.
Мать всплеснула руками и заголосила:– Ой, господи, убился! Да как мы жить будем. Ведь я го-
ворила, ведь я просила тебя, старого дурня, не садиться на этот трижды проклятый велосипед.
Мать отвела отца в баню осматривать и отмывать. Там они долго о чем-то говорили.
Оказалось, отец дошел с велосипедом до улицы, по которой начинался хоть не крутой, но длинный спуск к реке. Отцу казалось, что под гору легче будет научиться рулить, так
как не надо крутить педалями. Он сел на велосипед оттолкнулся и покатил под горку. И только разогнался, как в это время из-за угла вышло стадо коров. Отец растерялся, и с перепугу, позабыл и про руль, и про тормоза. Он врезался в стадо коров и упал с велосипеда. Напуганные коровы запрыгали, дико замычали и рванули вдоль по улице.
Как отец остался жив, известно одному богу. Коровы перепрыгивали и перешагивали через отца, но по велосипеду прошлись безжалостно. От стада осталась одна Мотаня, которая обнюхивала своего хозяина и жалобно мычала, как бы говорила: «Ну, что ты разлегся в грязи. Где мой хлеб с солью? Вставай, пошли скорей домой. Уж и доить давно пора».
Так мне рисовало мое детское воображение после рассказов отца. А тогда, мы - Гена, Коля и я присели около разбитого велосипеда:
– Ну, что, пацаны, велосипед теперь наш. Отец ни в жизнь на него не сядет. Да и мать не позволит. Разбираем, правим и ездим сколько пожелаем.
– Ни за что не отремонтировать. Смотри, переднее колесо никуда не годится. А вилка как погнута, и раму тоже надо править, – чуть не плача, бормотал Коля, склоняясь над велосипедом.
Моего мнения никто не спрашивал. Посчитали, что еще мал для таких серьезных дел. Я же про себя думал: Где-то видел такое колесо. Кажется, у соседа висело такое во дворе», – все-таки вспомнил я. Велосипеда у соседа не было, как оказалось у него колесо, можно было только догадываться. Жил он со старой матерью. Бабка частенько жаловалась маме на сына. Сын её был известный на всю округу забулдыга, задира и дебошир. Мать, как могла, успокаивала старую женщину. Может быть, по этой причине сосед нас не обижал, а иногда даже защищал от местной шпаны.
Гена с Колей стали разбирать велосипед, а я отправился к соседу. К моей радости сосед был дома и трезв. Лохматый, рыжий и худющий он на мою просьбу, ответил коротко: – Отдам за бутылку.
Сколько я не канючил, сосед был не преклонен. Несолоно хлебавши, я брел до дома, размышляя: «Таких денег мне ни у кого не выпросить. Бабка даст от силы рубль, ну два и то надо очень постараться. Тетя Мотя после спора на леща, похоже, обходит меня за квартал. У родителей просить бесполезно». Горестно вздыхая, я вернулся домой. Велосипед братья отремонтировали и бились над колесом. Чего они только не делали: и молотком били, и зажимали в тисках, и совали колесо между ног – у них ничего не получалось.
Наконец измученный Геннадий хрястнул колесом о землю:
– Напрасный труд. Колесо из этого урода уже никому не сделать.
И тут дверь во двор открылась. В проеме стоял сосед с колесом:
– Ну, что, сорванцы, не получается? Ладно, берите колесо.
Гена быстренько прикрутил колесо, вскочил на велосипед, и помчался по улице, как заправский велосипедист. Где и когда он научился ездить так лихо? Что мы только не вытворяли на этом велосипеде. Катались втроем, как настоящие циркачи. Не раз падали и возвращались домой с
велосипедом на плечах, не хуже отца. Братья быстро приводили велосипед в рабочее состояние и продолжали кататься. Очень надежным оказался велосипед велосипедного завода города Пензы.
Через некоторое время и мне пришлось убедиться в этом. Я еще не вырос до такого велосипеда, и
первое время катался стоя, а педали крутил под рамой. Однажды я решил, что ноги мои уже подросли. Держась за палисадник, я уселся на сидение и обнаружил, что пальцами стоп задеваю педали велосипеда. Я так обрадовался, что тут же оттолкнулся и покатил по улице под горку.
И тут почувствовал, что сел я, однако рановато. Ноги мои касались педалей и только. Крутить педалями я не мог, не мог и тормозить. Под горку велосипед разогнался. «Будь, что будет, – думал я, – равновесие держу, горка кончится и велосипед остановится сам». Но тут из проулка выходит моя первая учительница Нина Петровна.
– Нина Петровна! Нина Петровна! Уходите, отверните скорее. Ой, сейчас въеду, – заорал я во все горло.
– Вот еще, придумал. Надо будет, отвернешь…, – только и успела произнести пожилая, дородная учительница первого класса. Въехал я ей между ног, и мы рухнули на землю…
Нина Петровна, с моей довольно хилой помощью, кое-как поднялась, при этом несколько раз наступила на колеса многострадального велосипеда. Я не буду пересказывать, что мне сказала пожилая учительница, хотя отношение её ко мне в школе нисколько не изменилось.
ПЕТУХ
С отцом нам повезло очень. Он был красивым и добрым. В свое время его отец, мой дед Андриан Трофимович с малых лет отдавал отца на обучение мастерам своего дела. Отец мог прекрасно шить, выделывать шкуру, плести лапти, делать из глины различную посуду и многое другое. Как говорится: «и швец, и жнец и на дуде игрец». Он очень любил животных и всем им давал имена. Поросенка звали Ходя, корову – Мотаня, петуха звали Яшка. Петух, надо сказать, был роскошным, но ужасно задиристым и злющим. На меня он нападал не раз, и каждый раз неожиданно для меня, чуть не сбивая с ног. Мало того, гонялся на улице даже за собаками. Мать тоже не раз жаловалась на петуха, который прыгал на мать во время дойки коровы. Наконец маме видимо, надоело это, и она потребовала от отца покончить с петухом:
– До чего дожили: петух проходу не дает. Хуже злой собаки. Так что дорогой Павел Андрианович, хватит терпеть. Иди, руби голову своему любимцу. На обед будет уха из петуха.
Отцу ничего не оставалось делать, как взять меня в помощники, понимая, что поймать Яшку будет не так-то просто. И действительно петуха мы ловили довольно долго. Петух словно почувствовал, для чего мы его ловим, бегал от нас как сумасшедший. Проскакивал у нас между ног, перелетал над нами, как куропатка…
Наконец мы все-таки поймали зловредного петуха. Отец взял топор и со слезами на глазах, не глядя, отрубил петуху голову и выронил его из трясущихся рук. Безголовый петух вдруг вскочил, и побежал от отца, брызгая во все стороны кровью. Мне показалось, что отец потерял сознание. Я настолько растерялся, что стоял, как вкопанный и что-то невразумительное кричал. На крики из дому выбежала мать, ругая нас, на чем свет стоит, как-то изловчилась и схватила прыгающего безголового петуха.
Мать еще долго выговаривала отцу за то, что не сумел как следует забить петуха, что замарал кровью весь двор. Досталось и мне, зато то, что испачкал всю одежду. Мне было жаль отца, и почему-то после этого случая он стал мне еще ближе и роднее.
ПРИЗРАК
В детстве я очень боялся темноты. В темных углах дома в моем воображении возникали уродливые лица. Я со страхом разглядывал эти рожи. Постепенно я привык к такому состоянию. Разглядывая затухающие угли костра или проплывающие облака, или сучки на досках, видел там разнообразные лица и фигуры. Добрые и злые, порой просто ужасные.
Случай, про который я хочу рассказать, произошел перед Новым годом. Я учился во втором классе во вторую смену. Занятия заканчивались вечером, и на улице было темно. Уличного освещения у нас в городе в ту пору еще не было. Когда я вышел из школы, на улице было достаточно светло от яркой луны. Я беззаботно дошел до дома. В темноте прошел двор, поднялся на веранду и вдруг перед собой увидел кого-то в белом с протянутыми, как мне показалось, руками. От страха я ринулся прочь без памяти, ударился лбом обо что-то и потерял сознание.
Пришел в себя от ударов по спине и крика матери: – А ну пошли вон! Собачье племя!
В освещенном проеме двери я увидел мать, которая ухватом била меня по спине.
– Мама! Мама! За что, это я, – крикнул я.
Мать остолбенела, уронила ухват, подняла меня, обняла и заплакала: – А я подумала, сынок, собаки набежали, почуяв запах мяса. Пока ты был в школе, дед с отцом закололи поросенка, разделали и подвесили остывать тушу в сенях.
В темноте при тусклом освещении луны через замерзшее, маленькое оконце в той туше я увидел призрака из тех страшилок. Мне стало так страшно, что я метнулся в дом и лбом стукнулся о приоткрытую дверь из сеней. После этого случая я перестал бояться темноты, но не перестал видеть в проплывающих облаках, в дыме, в углях костра, в сучках и во многом другом фантастические образы. И они уже не казались мне страшными и злыми, а скорее наоборот, добрыми и веселыми.
ШТАНЫ
Пришло время пойти мне учиться. Отец по этому поводу сшил мне штаны из брюк старшего брата. Старые были тесноваты. Осень в тот год была дождливая, но когда я вышел из школы, выглянуло солнце и весело по-весеннему, играло своим отражением в лужах. Настроение у меня было прекрасное. Бежал домой, прыгая через многочисленные лужи, стараясь, не замочить ноги и не замарать свои новые штаны. Почти перед самым домом я неожиданно поскользнулся и упал в лужу. Вымарался капитально. Мать была очень мной недовольна, но после легкого подзатыльника забрала штаны и рубаху унесла их в баню. Утром перед школой мать сказала, что мне придется сходить в школу в старых штанах, так как новые после стирки не высохли.
В школе на второй перемене мы затеяли играть в ляпки. Убегая, я запрыгнул на парту и присел перед следующим прыжком. Тут мои старые штаны лопнули в нижней части. Трусов мы в те времена не носили. Родители считали их излишней роскошью. Я не заметил того, что у меня проглядывало из прорехи. Первыми увидели пацаны. Завизжали, и в восторге стали тыкать в меня пальцами.
Наконец поняв, в чем дело, я юркнул за парту, а они стали вытаскивать меня. Держался я изо всех сил, схватившись за парту мертвой хваткой. Прозвенел звонок, но ни я, ни ребята его не слышали и не видели, как вошла учительница Нина Петровна. Не слышали и её уговоров прекратить это безобразие. Нина Петровна, пожилая женщина, отчаявшись урезонить класс, вышла за помощью. Пацаны, разметав все парты, протащили меня вместе с партой до самой двери, но вытащить меня не получалось.
В это время в дверях показался директор школы, который грозным окриком привел нас в чувство. Посчитав меня зачинщиком срыва урока, директор выдернул меня из парты, со словами: – Пошел вон! Без родителей не приходить!
Прикрывая разорванное место руками, я побежал домой, не разбирая дороги. Дома я рассказал отцу и матери все без утайки. Мать, поохав, ушла гладить просохшие штаны, а отец, молча, уселся шить трусы. За два часа сшил пару трусов и запасные штаны из своих брюк. «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
И то правда, «одежда на нас просто горела», только успевай менять.
На другой день в школу мы пошли вдвоём. Директор школы, после разговора с отцом, разрешил мне учиться дальше. Недели через две пришла моя очередь дежурить в классе. На большой перемене мы как всегда играли в ляпки. В коридоре школы бегать нам не разрешали, наверное потому, что кабинет директора и учительская находились рядом. Мы носились по классу между партами и вокруг единственного стула учителя, благо, что класс наш был достаточно просторным. В порыве этой беготни кто-то из ребят со всего маху попытался прыгнуть через
стул и, не рассчитав траекторию полета, ударился всем телом в него. Старенький стул треснул и развалился на составные части. В это время прозвенел звонок. Все разбежались по своим местам и уставились на меня испуганными глазами, как бы вопрошая: «Давай делай что-нибудь. Ты же сегодня в классе дежурный». Подбежав к стулу, я, к удивлению своему и одноклассников, довольно быстро собрал его в привычное состояние. Попробовал посидеть, но стул подо мной стал со скрипом разваливаться. Все, что я успел – это аккуратно поставить стул в угол класса и дойти до своего места, как дверь распахнулась и вошла наша учительница. Нет, она не вошла, а влетела в класс. Все встали, приветствуя учителя. Я не успел и рта раскрыть, собираясь предупредить Нину Петровну, как она двумя руками схватила злополучный стул, подошла к столу, и со всего маху бухнулась на него. Стул развалился, и пожилая учительница упала на пол, задрав ноги. Передо мной на секунду мелькнули аккуратные заплатки на ее рейтузах…
Я подбежал к Нине Петровне, помог подняться и стал лепетать что-то несуразное:
– Да я, да мы. Стул сломался, и я его поставил в угол, а предупредить не успел. Может медсестру позвать или директора? А в голове пронеслось: «Всё, отучился. Теперь-то уж точно попрут из школы».
– Никого, Вова, звать не надо. Иди в учительскую и принеси другой стул. Сама виновата, – выдохнула учительница, отряхивая юбку. Обрадованный таким поворотом дел, я мигом слетал в учительскую за стулом.
Удивительно добрый и душевный человек была наша учительница Нина Петровна. Добрые отношения у нас сохранились на всю жизнь. Немало этому, похоже, послужили мои рваные штаны и её аккуратные заплатки. Не заплатки, а аппликации.
История эта произошла в послевоенном 1947 году. Страна еще не пришла в себя после военных потрясений. В единственном на весь город промтоварном магазине «У Ахомезьяна», прозванном горожанами в честь продавца армянина, промтовары долго не залеживались. Не только потому, что товаров поставлялось в магазин мало, но и благодаря шустрому и веселому армянину. Мне казалось, что он мог продать что угодно. На жалобу покупательницы: кофта маловата. Армянин весело скороговоркой отвечал: – Бери, бери, матушка, растянется, растянется. Самый раз будет.
Тем, которые говорили: «великовато». Он так же с улыбкой убеждал: – Бери, бери, дорогой, сядет, сядет и будет как раз.
Купить что-либо из одежды считалось за счастье. В основном жители нашего города одевались кто, как мог. Сами перешивали, перелицовывали и латали поношенные старые платья, костюмы или заказывали мастерам-надомникам. (Продолжение на Проза.ru)