Вскинуться.
Не успеть загадать.
Далека,
точно благая весть с чуждого языка - падающая звезда, меркнущая искра.
Быстрое «навсегда», черное, как дыра.
Рыкающее «потом», безнадежное «жди»…
После нас не потоп,
просто дожди.
Дожди.
Просто дожди.
Сезон.
Братское ремесло - выйти из ряда вон.
Это так повезло шахматному коню прыгнуть за край доски.
Лаковую броню, липовые кишки, тряпочная стопа -
всё полетело вниз.
Рубят – летит щепа.
Звезды летят.
И жизнь точно дожди шуршит, падая и кружась.
Тряпка небес морщит, грубая, точно бязь -
не замотать добру стертые кулаки, саднящие к утру.
Ссадины глубоки, что уж там бинтовать, взять – и зашить.
Зашить.
Годные воевать, непригодные жить,
точно медведь-шатун взрёвывающие во сне, матерясь на пушту,
вваливаются, как в снег, в утренний мрак стекла, отсекающий курс.
Точно антитела, выработав ресурс.
И раздается треск в миле от полосы.
Будто надежды блеск на человечью жизнь далее по шкале, чем различает глаз,
тянешься где теплей просто на ощупь фраз.
Сколько ж их утекло…
Точно надежду Брайль зашифровал в тепло женской груди и в край
дочкиного одеяла.
Слепо дрожит рука шепчущего «как мало» глупого старика.
Так же и мне знаком выпрошенный взаймы,
тонущим светляком в водовороте тьмы,
падающей звездой за Становой хребет,
отблеск надежды той, больше которой нет.
Нет, оттого, что слеп.
Кожи, нащупать, нет.
Но есть покуда хлеб, ноги и белый свет,
черная тьма и жизнь, проблески в этой тьме, быстрые, как стрижи -
может быть, и по мне где-то лежит как есть, выгоревшая в пути,
чья-то благая весть, сказанная почти.