(Архивная запись монолога отставного королевского шута,
окончившего свои дни в психиатрической клинике)
Ах, доктор! Мой недремлющий цель(н)итель!
Мы так давно дружны – халат снимите,
ведь всё равно проглядывает китель,
квадратит плечи и смущает глаз.
Моя, о, Геббельс, до ушного звона
идиосинкразия на погоны
известна… Что угодно знать патрону
сегодня? Мои сны? Я снюсь анфас -
не трезвый и не пьяный, только бодрый,
как клич «Долой чего-то» всенародный -
стоишь в воде по пояс, земноводный,
не зная точно – двигаться куда.
Толь как морской звезде - на дно ложиться,
толь как морской пехоте с брегом слиться,
толь как морской болезни поселиться
в томлении чужого живота.
Куда летим, а, птица-тройка бубен?
Камлай шаман, порви с натуги бубен.
Что дятел, практикующий на срубе
морзянку: «Я – пригодный, я – в строю»;
что в кругорядь резного аналоя
сливают из порожнего в пустое;
вокруг глагола бродит ретивое.
Так кот блюдет горячую кутью,
остынет – и попробует. И сплюнет.
И вспомнит, что он – Кот. Увидит - втуне
хожденья, как лунатик в полнолунье,
вокруг не пригодившейся еды.
Она ж пока горячая – желанна,
пока не прикоснуться. После – странно
такую размазню глотать. Что манна
тому, кто пропадает без воды?
Однако. Мысль становится столь чёткой,
тому, кто нам вовек не станет тёткой
внимая, что и ролики чечёткой
и шарики под теменем стучат;
пусть не по мне еда. Однако – мыши!
Придут. Придут, пока я слился с крышей,
поставив кашу к лапам. Можно ближе.
Да, верно, док - молчание ягнят!
Шикарно, Ватсон! Вот, возьмите на…. (Простите.
Цитату сами, ушлые, найдите)
Так вот, что на фарси, что на иврите,
что на великом русском, запоют -
«Я вас любил» звучит - «Хочу я кушать»
Иль попросту - «Хочу». И надо слушать
уметь. С лапши горячей вянут уши.
С остывшей – на макушке восстают.
И вся недолга. И она же – мука.
Возопиет читатель: «Ах ты сука!
Так значит, громожденье волапюка
тебе для насыщенья утробы’!
Во всяких смыслах! Ливера и паха!»
Копыто бьет, на пол летит папаха,
на грудях раздирается рубаха
(ах, черт! нет, продолжайте), рдеют лбы.
И я (Не я, конечно. Кот ученый)
за хвост отловленный, в пороке уличенный,
с подлобья зыркнет, точно заключенный
и горький мявк слетит с его усов,
не мартовский, но осени начала.
А осень не простила, подсчитала
цыплят, мышей, котят и кошек. Мало -
не мало, а достаточно для слов:
«Пожалуйте побриться!» Спёкся котик.
И я такой, мой эскулап, невротик,
с того, что за подаренный наркотик
придется и ответ, как нож, держать.
Даритель с любопытством усмехнется,
и прокурор, как кот же, облизнется.
Что морщитесь над рифмой? Ну, икнется.
И понимаешь, что не убежать -
к какой судьбе, сиречь, миссионерке?
Морскими пехотинцами - к манерке?
Или звездой, да не морской, фанерной,
такой же молчаливой – на погост
схороненных иллюзий рифмоплетства?
Вы, доктор, знаете моё уродство.
Я – Кот. И Мышь. Читатель. Верх банкротства.
Талант и падаль. Человек. Прохвост.
Закурим. Сигарету вставьте. Славно.
О чем не рассказал? О самом главном.
Что прежде чем пред вами прыгать фавном,
допрежь мякины слов и чувств, увы;
допрежь смирительного крепкого покрова,
допрежь казенного наряда шутовского,
и белого халата, вот – такого,
носил такой же китель, что и вы.
Вот так-то. Не роняйте сигарету.
Так что – укольчик, доктор, помня это.
И как солдат солдату, как поэту
Сальери - милосердия удар,
вкатайте полный шприц аминазина.
И полетит, как пыль от абразива,
вкрапляясь в неземную перспективу,
душа, как возвращающийся дар.