Трудно покинуть Твои чертоги,
но забыли люди к Тебе дороги,
и я стану логос и плоть.
Я умру на кресте, в третий день восстану,
и народы будут мне петь осанну
и меня назовут “Господь”.
Я родился. Я видел земные лица
мамы, отчима. Думал, мне только снится
это всё: пещера, ясли, рядно
продырявленной кровли. Но вол коснулся
моих щёк губами, и я проснулся
и подумал я: вот оно!
Вот оно, бытие! Пот труда и хлеба.
Сладким сном представилось Твоё небо,
и его я стряхнул с очес.
Я забыл намеченный план вояжа,
полюбил кипарисную стать пейзажа,
синь живую земных небес.
И я рос и мужал. И не знал увечий.
Был я смуглый, красивый, широкоплечий.
Отчим плотничать научил.
И строгал я вещи для просто жизни,
и не видел в небе я укоризны,
шёл я лестницей без перил.
Но меня догнал Ты на повороте
и напомнил о вышней Твоей заботе.
Что ж, я воду сделал вином.
Людям надобно, чтобы вина хватало.
И не ведал никто, что пора настала
Отчий припомнить дом.
И опять же, любовь моя, Магдалина...
Я был крепкий, статный, в соку мужчина,
ей же дал одни словеса
о каком-то рае брачночертожном,
как форель говорящая, невозможном.
И слезились её глаза
неизбывной мечтою о нашем сыне.
Я же всё скитался, дурак, в пустыне,
голос Твой на темя ловя.
Наловил я дюжину остолопов,
из которых каждый мнит, что - апостол,
и Иуда речёт: “Семья!”
Да, изрядно пошлялись мы по Иудее.
Иудеи от слов моих обалдели:
кто-то прочит меня в цари,
кто-то кровавой грозит расправой.
Впрочем, я слышу, Ты, Боже правый,
мне говоришь: “Умри”.
Однако ж, томимый бессмертной жаждой,
словечко-то это услышит каждый,
каждый смертен окрест.
Я ли изъян бытия исправлю,
знаком победы над смертью восставлю
свой - среди сотен - крест?
Что ж, умирать однова. И во мне нет страха.
Царство, так Царство. Плаха, так плаха.
Сколько их впереди...
Жаль только матушку и Магдалину.
Слава и мной не зачатому сыну.
Верю, Отче! Веди!
13 апреля 2012