После той самой смерти голая душа оказывается в рубке киномеханика.
Зал медленно заполняется. Заходят какие-то ангелы с попкорном.
По макушкам видно друзей, родственников, каких-то случайно заблудших зрителей.
Душа беспокоится, время идет, а фильм не начинается.
Перед ней проектор, бобины по бокам молчаливо скалятся.
Душа смотрит пленку на свет, видит кадры и ужасается.
Зрители шумят, просят начало, душа боязливо трясется.
Как же так, они же увидят, как все это было, как стыдно и глупо.
Главный актер не в себе, и вообще это не фильм, а какая-то репетиция.
Душа не заряжает, зал гудит, экран не показывает.
За спиной у души слышится чье-то дыхание, она не оборачивается, но все понимает.
На душе становится легче.
Внутренний критик сворачивается в эмбрион, на плечо рука опускается.
Сквозь ладонь сквозит, в рубке прохладно, Он стоит и ждет, душа заряжает.
Первые кадры, какие-то дети, душа хочет отвернуться, но Он смотрит, и та тоже начинает смотреть.
В конце в зале остается две-три души.
Слезы из души текут, Он без слов улыбается и смотрит так, в глаза.
Что все внутри вдруг ломается.
И заново, как у ребенка,
Собирается.