В отсыревшие тали-ладони
Собираешь нищенкой слезы,
И в лохмотья небес спрсони
Побледневшие кутаешь звезды.
Догорая в любви, и не веря
В то, что нечего больше желать,
Кружевами зелеными зверя
Стала ласково ты обвивать.
Мордой слепою зверь утыкался,
Словно в память, в цветущую грусть,
Жизнью вольной на смерть любовался,
И в преступный отправился путь.
Тишину пронизая когтями,
Он жестокий швырнул укор.
Ты в бетоне и стали ночами
Доплетала свой дивный узор.
Наливала решетчатых песен
Через край из графина луны,
Зверь соскабливал лапами плесень
На заплеванных стенах души.
Забирался он тенью на липы,
Поедая медовую грусть,
И, как мурин в колодки забитый,
Лаял цепью на вздорную Русь.
Проснежилась черемуха нежная
Из чахоточной впалой груди.
Купол церкви и пристань прибрежная
Померещились вдруг впереди.
Но у кромки седой полыньи,
Где предательски плавилось время,
В отражении темной воды
Зверь ослепший и камень на шее.
С окровавленной вспухшей рожей
Милый друг твой уже не придет,
Видимо, был он совсем безнадежен,
Как на озере мартовский лед.