ТИМКА-НЕВИДИМКА
РЕАЛЬНАЯ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ
ИСТОРИЯ,
КОТОРАЯ СЛУЧИЛАСЬ
С МАЛЕНЬКИМ ГНОМОМ,
КОТОРЫЙ МОГ БЫ ЛЕГКО
ПОТЕРЯТЬСЯ
В СТАРЕНЬКОМ БАШМАКЕ, ЕСЛИ БЫ
ОДНАЖДЫ
НЕ ПОЖЕЛАЛ
ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО
ИЗБАВИТЬСЯ
ОТ ДАРА
БЫТЬ НЕВИДИМЫМ...
Дюдика и Тюдик долго мечтали о сыне. И вот наконец-то в их семье родился мальчик. Назвали они его Тимкой. Тимка родился не то, чтобы маленьким, а вообще никаким. Ни веса, ни роста. Пушинку легче рассмотреть, чем его. Как такого нянчить? Как пеленать? Да и отыскать его в доме не просто. Лишний раз призадумаешься, куда бы его положить, чтобы не потерялся. А он и голоса не подаст, пока не захочет есть.
Отвели Тимке надёжное место на столе, который был завален книгами. Книгами давно никто не интересовался, так что место было вполне надёжным. Во всяком случае, не нужно было опасаться, что на голову ребенка упадёт люстра.
А увеличительное стекло, лежавшее на видном месте, поверх кожаного переплёта «Словаря ненужных слов», значительно облегчало поиск младенца.
Спал Тимка в старой ореховой чернильнице. Чернила в ней давно высохли, отчего спаленка приобрела приятные сиреневато-перламутровые оттенки.
Время шло.
Тимка сделал первые шаги сначала по комнате, а потом и по траве. Трава была для него настоящим лесом. Дюдике приходилось с ним аукаться, чтобы ребёнок не заблудился.
– Придётся тебе колокольчик к шее привязывать, чтобы ты, Тимка, не потерялся. Свалишься однажды в старый башмак, и оставишь нас без наследника. Кто станет лес сторожить, когда мы состаримся? – Говорила она полушутя, полусерьёзно.
– Я не божия коровка какая-нибудь. – Надувал он губы, пожалуй, притворно. – Вот вы придумали, мама… Я уже не маленький…
Дюдика хотела ласково погладить сына по головке, но палец обожгла крапива. Она одёрнула ладонь и вскрикнула.
– Очень больно, да? – Пожалел он мать. – Ничего. Вы не переживайте, мама. Я обязательно вырасту. Меня тогда не только жалеть, но и наказывать можно будет.
– Я думаю, что тебя не придётся наказывать, ведь ты, надеюсь, не склонен к дурным поступкам?
– Я хочу совершить подвиг.
– Это хорошо. За подвиги в нашей семье не наказывают.
Тимка был не по годам сообразительным. Он, конечно, понимал, что дело не только в его маленьком росте. Можно перерасти полено, но остаться дубиной, о которую все будут спотыкаться. Не позавидуешь такой дубине.
А, вообще-то, побыть какое-то время невидимкой – мечта любого мальчишки. Преимуществ масса: можно, оставаясь незамеченным, покататься на крыле волшебной птицы, а можно подергать за уши трехглавого дракона, или защекотать его до смерти, что ещё лучше. Отчасти жаль, что на земле не осталось драконов. Наверняка, соверши Тимка какой-нибудь подвиг, его все бы сразу заметили и стали хвалить: «Ах, какой видный мальчик! Посмотрите, это же самый настоящий герой»!
Семья Тюдика жила обособленно. Поблизости – ни одной избушки.
Друзей у Тимки не было. А ему хотелось иметь товарища по играм, ведь одному и скучно и грустно. Из игрушек в доме – деревянный кузнечик. Из развлечений – старенький телевизор, который, к тому же, никогда не работал. Как его принесли из магазина без пульта, кнопок и электронной начинки, так он и бездействовал уже сотню лет. И сам телевизор, и рояль, на который он облокотился, стояли у окна для загораживания красоты.
Тюдик справедливо заметил: «Я и сам задавал себе этот вопрос – зачем в доме телевизор, если нет элементарного электричества? И отвечал так: а в волшебном ящике было бы удобно хранить шило … если бы у нас шило было, да если бы не было лень перекладывать его из мешка, который я утопил в реке, когда полоскал щепки для разжигания печи, да если бы твоя мама постоянно не напоминала мне, что я не от мира сего»…
Тимка спросил отца:
– А почему ты называешь этот ящик волшебным?
– Потому что он пустой... И потому, что он не работает. А ещё и потому, что он ничего плохого не показывает, а, значит, не сможет повлиять дурно на твоё воспитание. – Помолчав, добавил: «Учись лучше играть музыку. От неё хоть и пользы нет, но и вреда тоже. Я лично в твоём возрасте пробовал ходить по клавишам босыми ногами, но особого слуха в себе не обнаружил. Если таланта нет, то это от Бога. А если в тебе есть что-то от Бога, то это надолго».
У Тимки слух был, но сил нажимать на клавиши не было. Потому он обходился без инструмента, когда сочинял для поднятия настроения веселые песенки. Легко было отсчитывать такт, оседлав деревянного кузнечика.
И Тимка, как удалой наездник, пришпоривая своего коня, напевал:
В траве сидит кузнечик
И муравьев калечит,
Вставая на дыбы.
Возьмём же молоточек,
Прибьём подковы к кочкам,
Чтоб не было беды.
В мечтах Тимка был далеко от дома. Он путешествовал по волшебной стране, где было много игрушек и верных друзей, которых ему так не хватало.
В толковом словаре ненужных слов о невидимке говорилось следующее: «Невидимое существо. Человек-невидимка. Шапка-невидимка. Ещё и кикимора – маленькая невидимка, живущая за печкой, в лесу, на болоте»...
И, конечно, страницы неподъёмной копилки знаний, которой невозможно было пользоваться без специальной физической подготовки, не дали Тимке ответа, как ему избавиться от недостатков, если таковыми считать маленький рост и светопроводимость.
Тимка от обиды расплакался. Его можно было понять: кому же приятно сравнение с шапкой, кикиморой, а пуще всего – с таким существом, как человек, о котором было известно, что он коварен, продажен, завистлив, ленив… и прочее, и прочее, и прочее.
Мама успокаивала сына: «Надо никогда никому не завидовать, больше тренироваться, чистить зубы по утрам, потому что терпенье и труд все их до дёсен сотрут».
Ох уж это родительское глупомыслие! Какое от него прок? И как прикажите реализовывать подобные мудрёные советы: чаще, что ли, высовываться из травы, ходить на голове, пока какая-нибудь наглая птица не схватит тебя с голодухи за макушку, как какое-нибудь прогорклое ячменное зерно?
Что и говорить, положение безвыходное.
И вот в таком дурном настроении, сетуя на судьбу, Тимка отправился на болото искать эту самую кикимору, вполне возможно, такую же несчастную, как и он сам. Может, в ней он найдёт родственную душу?
Пришлось преодолеть не одну преграду, прежде чем, прыгая с кочки на кочку, он, наконец-то, не набрёл на совершенно гнилое место. Здесь даже одуванчики не росли! Совершеннейшая топь и зловоние!
Тимкины силы были на исходе. «Да как же я её, родную, найду, если она невидимая, – подумал он, – на ощупь что ли»?
Да, только так, пожалуй. Иного способа не было.
И вот Тимка принялся шарить руками в топком, ощетинившимся острой осокой месиве. Пиявки норовили схватить его за палец и увлечь на дно. Ещё и неизвестно, было ли дно у этой непрестанно булькающей субстанции.
«А-а-а-й! – Завизжал Тимка, как ошпаренный, когда его нога сорвалась с подсушенной солнцем кочки и поехала вниз, в бездну».
Эта кочка оказалось самой ненадёжной из всех, которую только можно было выбрать. Её плавучесть оказалось обманчивой. Вязкая кашица ушла из-под ног, образовав над собой затхлую воронку, грозящую затянуть малыша под воду. И тогда малыш, совсем не рассчитывая на помощь, истошно завопил: «Ки-ки-ки-ку»!
Мысленно Тимка уже прощался со своей такой короткой и такой никчёмной жизнью. Но вдруг, – о радостный всплеск надежды! – совсем рядом послышался недовольный возглас: «Да будет же»! И невидимое существо затараторило: «Ты своим… чья-чья… чавканьем всех леших распугаешь! С кем я буду, чья, за клюквой ходить? Приходят тут всякие ча на мою голову воду мутить, а ты после них разгребай, чья, всякую гадость! Не стыдно, ча, молодой человек?! Не брыкайся же, как ненормальный, а то мозоли, чья, мне с пяток на мыски передвинешь »… Однако, недовольство сменилось ещё более сочувственным чавканьем: «Ну, будем выбираться, или пузыри, чья-чья, пускать? Эк, неловкий ты какой… какой, однако, чья, маленький»…
И тут мысль о спасении отошла на второй план. Тимка вдруг впервые почувствовал в себе уверенность, и догадка пронзила его сознание: «Ведь если со мной разговаривают, значит, фигура моя заметна»?
И он спросил:
– А вы меня видите?
– А ты бы ещё на себя… чья-чья.. пучок … ча-ча… моркови напялил. – Снисходительно рассуждало невидимое существо, помогая Тимке выбраться на сухое место. – Ну, с лёгким паром тебя, голубчик.
– Простите, а вы, случайно, не эта?.. Ну, эта…
– Кикимора, хочешь сказать?
– Да, если это вас не обидит. Вообще-то, очень даже красивое и необычное имя.
– Ты так думаешь?
– Да-а. Точ-ч-ч-но… – С дрожью в голосе говорил Тимка. Но вовсе не от страха. После вынужденного купания у него зуб на зуб не попадал.
– Пора перейти на «ты». Это я только с утопленниками могу на вы разговаривать, а ты теперь долго жить будешь.
– Спасибо вам, тётя Кикимора. Огромное спасибо.
– Я тебе никакая не тётя. Я тебя всего на сто лет старше. Зови меня просто Кики.
– Хорошо, Кики. Очень приятно, Кики. Я Тимка.
– Значит, Тимыч. Мне так легче твоё имя выговаривать. Неудобно, понимаешь ли, одновременно и есть, и ругаться. Ты когда-нибудь ругаешься?
– Я? Я не ругаюсь.
– То есть реально?
– Никогда.
– А мне приходится. У меня кровь горячая. Да и болотная жизнь, понимаешь, затягивает. Тут не до сентиментальности. С нечестью нельзя по-другому: заклюют и затопчут. Тьфукари, что с них взять?! Удавятся за заблудшую душу. А ты мальчик воспитанный и красивый.
– Кики, это ты правду говоришь?
– Да я уже три года, как никому не вру. Некому.
– Да-а?
– А чему ты удивляешься? Тут, скукотища. Скукотища сплошная и беспробудное лукавство. Понимаешь?
– Понимаю. – Сказал Тимка. – А ты, Кики, иди к нам жить?
– Ты мне, что ли, руку и сердце предлагаешь? Любовь с первого взгляда? А что твои родители скажут? А я знаю, что они скажут: кикимору в дом привёл. Я, Тимыч, если быть самокритичной, довольно-таки страшная и мозолистая клуша. Люблю на одном месте сидеть. У тебя печка-то есть?
– В доме есть.
– Тёплая?
– Мы её топим зимой.
– Это хорошо. На печке я бы повалялась.
– Кики, ну, решайся.
– Куда я со своими мозолями? Тяжело мне. Дорога, поди, в горку?
– Да я тебя на руках носить буду.
– Отчаянный ты.
– У меня друга нет. Понимаешь, меня никто-никто в упор не видит, хоть плач. Ты первая, кто на меня посмотрел, как на чудо.
– Экий ты, право! Радуйся, что тебя никто не видит. Чем незаметней жить, тем здоровее будешь. Ладно, уговорил. Взять что ли для твоих пару баночек клюквы?
Тимыч взял кикимору на руки и, нисколько не чувствуя усталости, понёс её домой. На душе его было светло: наконец-то он встретил родственную душу.