Я вспоминаю степь, ковыль волною плещет,
И блеск луны, писк комаров, камыш стоит стеной,
И я в седле, в дозоре первом, и душа трепещет,
Ночь. Лошадей тревожный храп и воздух свеж степной.
И я казак! Я молод, и станичники гутарят,
Что буду я как дед, казак лихой,
Что я в седле рожден, и если вдруг колокола ударят,
То за станицу и за родину, я первый выйду в бой.
Настало утро, мы к станице повернули,
Спала станица, спал кормилец батька Дон.
Я упряжь с лошади снимал, как вдруг она меня лизнула,
Своим шершавым, влажным языком.
Я улыбнулся ей, похлопал по загривку,
За службу похвалил и отпустил воды попить,
А есаул сказал: « Я видел, как тебя лизнула Сивка,
Да благо, что сейчас, кабы пред боем, то не жить,
Да брат, такая есть у казака примета,
Коль конь его пред боем языком лизнет,
Считай, что песня казака на этом спета,
Из боя конь его, уж мертвым принесет».
Примету ту с тех пор, я стал навеки помнить,
В боях кровавых много я друзей терял,
Я сотник уж, и мой приобретенный опыт,
Младым станичникам, сынам передавал.
И вот я снова сотню в драку собираю,
Опять к границам нашим ворог злой подходит,
Стою перед гнедым, удило поправляю,
А он мне языком вдруг, по руке проводит.
И там, в степи, был долгой схватки бой,
И наши сабли звонко искры высекали,
Я сотню в драку лавой вел, и за собой,
Мы вражьи головы в ковыли оставляли.
Руби налево и вперед, там вражий мерин,
А ты, гнедой, поддай копытом его суку,
Я не заметил, я не смог заметить,
Удара сзади, нанесенного мне в руку.
Меня гнедой из боя вынес, не подвел.
Враг был разбит и больше не грозился Дону,
Я крест на грудь повесил и повел,
Жизнь инвалида-рыбака, от Дона к дому.
И вот на службу сына провожаю,
Он на войну идет за правду правую,
Я без руки, но левой снаряжаю,
Его лошадку, как и он, упрямую.
Уже седло пристегнуто с высокими луками,
Оружье бряцает и сумки уж переметнули,
Мой сын удило поправлял между ее зубами,
Как вдруг она его в лицо лизнула...