…Иду, иду по собственному следу.
Туда. Назад. Где пули, как шмели.
Уже оркестры славили Победу,
а похоронки к нам всё шли и шли.
Как воробьи, мы подбирали крошки.
И длился бесконечно этот год,
когда за полкартофельной лепёшки
платили столько, сколько за комод.
Не вспоминаю взрывы, даже холод,
но, словно рана в памяти моей, –
он страшен был для взрослых, этот голод,
а для детей стократ он был страшней.
Мы, пацаны, брели на берег моря
и гильзы собирали – медь, свинец.
Пахомов Женька, будто мало горя,
на мине подорвался, наконец.
«Трофеи» мы тащили, надрываясь,
в ларёк утильсырья к большим весам,
там инвалид-солдат, не зло ругаясь,
всё принимал, грозясь сказать отцам.
Раздетые, худые малолетки,
мы вырастали на семи ветрах,
Рыдали безутешные соседки
над похоронками в своих углах.
Рыдала мать.… И нам от военкома
пособие вручили, за отца.
Теперь решай: знакома ль, не знакома
война? – она не гладила мальца.
Я знал её не по страницам книжным.
А детства так и не досталось мне.
Не утолить – на то не хватит жизни! –
мою святую ненависть к войне!..