Он пишет жгучими слезами своей судьбы стихотворенья,
И под уставшими глазами бессонниц тени всё черней.
Господь давно простил, быть может, ему былые прегрешенья,
А он без устали тревожит Его молитвами о ней.
Он был не прав, даря надежду на то, что сказочное - рядом,
Что, сбросив лишнюю одежду, приятнее лететь на свет.
Но оказалось ложью чудо, горящее влюблённым взглядом,
И он был проклят, как Иуда за тридцать дьявольских монет.
Она почти остывшей кровью жизнь изливает на странице,
Где нет местечка ни злословью, ни просьбам одолжить взаймы.
Вокруг - то солнце, то ненастье, то чьи-то голоса и лица,
И всё сложнее верить в счастье и легче от кромешной тьмы.
В её открытом настежь сердце, хранившем преданность и смелость,
То шли парады иноверцев, то каннибальские пиры.
Летели годы, как недели, и ей вдруг сильно захотелось,
Чтоб, хоть немножко, пожалели ту, что сгорела до поры.
В её душе белеют шрамы от реплик злого режиссёра,
А тот, в финальной части драмы, взяв кассу, скрылся за углом.
Им ясно, как это не странно, что с ними будет очень скоро,
Но до безумия туманно всё пережИтое в былом.
В его душе, где мрак и сырость, обрёл покой холодный камень,
Который, так уж получилось, не превратился в бриллиант.
Не знаю я, совсем заблудший, прогнил ли мостик между нами,
Но буду верить в самый лучший, пусть самый хрупкий, вариант.