«Нет женщин – есть антимужчины…»
А. Вознесенский
Манифесты футуристов неожиданно проросли абсурдно-нехорошим, нечаемым кошмаром, и с парохода современности незаметно сбросили поэзию. Пожалуй, уже не до игр в кубики … в поэтическую иерархию: кто более матери-истории ценен. Вчерашние классики нечитаемы. Сегодняшние увязли в аксиологическом плюрализме.
И, тем не менее, отечественная литература, как последний солдат в забытом окопе, продолжает свою… ну если не «отечественную войну», как выразился А.Вознесенский, то тихую перестрелку одиночными выстрелами. А «поезд», оставленный на запасном пути, уже догорел… но бежать никто никуда не собирается, даже если бы хотел.
Философия истории сформулировала мысль о том, что одна культура никогда не сможет понять другую. Поэзия с народной мудростью - задолго до того - пояснили, что чужая душа - потемки. В связи с чем анатомический экзерсис - анализ чужого творчества - становится делом почти безнадежным, и тем не менее…
Поэт на фоне советской культуры. Он же - на ее обломках. Две фотографии. И где-то маячит Аполлон и что-то требует, требует…
Что у нас есть? Строчки и голос. Графика, фото, видео (не так уж и мало, спасибо прогрессу!). Одно из интервью с А. Вознесенским выдает его такой поэтически-эгоистичный, поэтично-«аутичный» взгляд на мир: мир жив, если жива поэзия, поэт - пророк, он не сочиняет, а записывает. А кто ему диктует?..
Поэты, барды, бояны, скальды веками не доверяли собственной интуиции, опыту, таланту - и думали, что вдохновение сверхъестественно, что строчки и рифмы приходят из высших сфер. Отшлифованная столетиями, неоспоримая и неверифицируемая, эта идея вполне может называться собственным мифом поэтического племени. Но «в наш атомный век, в наш каменный век» кто может поручиться, что все мифы вместе с метанарративами не отцветут - не сейчас, а, скажем, лет через сто?
А пока поэты, «бытописатели» уходящей эпохи, тянут ниточку мифа, ощущая себя преемниками, трансляторами и древней традиции, и божественного вдохновения. А.Вознесенский подчеркивал эту связь времен и, несомненно, ассоциировал себя с Гомером: ведь тот «не печатался, а читал свои стихи», звучал. И это сравнение с эллинским гением, прозвучавшее в одном интервью, не случайно: слепота античного пророка метафорически распространилась на всю эпоху: «Слепы мы, слепо время само».
Поэты уходят. Остаемся мы, нищие наследники гомеров, разнося по свету осколки запомненного, перечувстованного - может быть, одинокие строки, которые навсегда останутся знаком «того» времени: 60-х, 70-х…
Дух эпохи что-то навевает: неуловимо похожи «рядом» живущие поэты: стихи Вознесенского обязательно напомнят и предшественника (Маяковского), и старшего современника (Межелайтиса)… Есть в этом времени какая-то прямолинейность, что-то громогласное, из области коляще-рубящего. Думается, что Вознесенского можно назвать мастером яркого сравнения, редкой и экстравагантной до непоэтичности рифмы, но вот в архетипических образах он словно и не нуждался. Впрочем, архетипический пласт отчетливо виден в его видеомах, которые компенсировали отсутствие универсальной символики в пламенных стихах трибуна, пророка, бунтаря (не зря он называл себя Аввакумом: в русской культуре ты или жжешь глаголом, или - не поэт).
Видеом (хочется сказать «видеома», а ля «поэма») - почти мифологема. Древнейший символ бесконечности - круг - стал фоном. Фоном для каждого творца, поэта, мудреца. Круг-Уроборос, самоубийственно вгрызающийся в собственный хвост: вереница букв (а из чего же еще может состоять Время, с точки зрения поэта?): МАТЬ-МАТЬ-МАТЬ-ТЬМА-ТЬМА-ТЬМА… И эта сгустившаяся «тьма»… И эта на редкость постоянная, постоянная даже в своем равнодушии, «мать»… Читаешь «тьма», а видишь «Россия». Странный обман зрения.
Видеомы А.Вознесенского провокационны. Местами - на грани китча. Многие из них напоминают эмблемы: так они лаконичны. Это фиксированные в цвете и форме ассоциации, причем наиболее ожидаемые, «лежащие на поверхности»: Есенин ассоциируется с веревкой и белым шарфом, Набоков - с бабочкой (энтомология - хобби писателя), Маяковский - с пистолетом, пистолет - с популярностью (словно только мученичество делает поэта гением в глазах народа).
Глубины в этот цикл поэтических «эмблем» добавляет тот самый российский уроборос, на фоне которого и происходила череда убийств-самоубийств, а если творец избегал каким-то чудом и того, и другого, - убийственное удушающее давление среды изымало творческие силы, выхолащивало творчество…
Некоторые видеомы больше похожи на шутки мастера: есть оригинальность, есть желание удивить, но ушла глубина. Но без этого «росчерка пера» было бы скучнее. Это графическое «слово» должно было прозвучать!
Несостоявшаяся, несбывшаяся профессия не отпускает. Архитектор должен был творить, художник должен был рисовать! Тем, кого наяву покинула муза, снятся неосуществленные, нерожденные полотна…
И все же, поэта больше ценят за поэзию, а не за графику. У А. Вознесенского есть стихи, сохранившие родство с живописью. Например, строка, содержащая зримый до осязаемости образ, образ цвета. В свое время она встретилась мне в полунаучном тексте, предложение было вырвано из контекста (никто и не предполагал, что в конце стихотворения будет крамольный в своем интернационализме «непобедимо синий завет»), стихотворение было безымянным и урезанным. Но она - эта строка - была гениальной! Она была равной глубокой чистой, почти ультрамариновой стихии полотен М. Шагала: «Дикорастущие сорные тюбики с дьявольски выдавленным голубым!». Всего стихотворения можешь не знать, но эта фраза, как мандельштамовская «цикада-цитата», неотвязна и незабываема.
Есть песни-стихи-звуки, которые сопровождают тебя всю жизнь: сначала они поются, существуют без контекста, сами по себе, захватывая кусочек твоего душевного пространства, затем они выражают что-то твоё, пережитое, затем мимикрируют уже в твои навеянные ночью строки, даря метафору, или ритм, потом отступают, как волна - незаметно, тихо исчезая за горизонтом. Проходит жизнь, но строки исподволь звучат, оживают, напоминают о себе, и ты понимаешь, что из всего массива, обрушенного на тебя родной культурой, близкого и значительного - единицы. Какое-нибудь «что в имени тебе моём?» - эта вязь, этот шелест «на непонятном языке»… И - выскажу крамольную мысль - может быть, и жить стоит для того, чтобы осталось одно стихотворение.
У А.Вознесенского есть такие, «вечнозвучащие», вечноживущие стихотворения. Для меня это «Я тебя никогда не забуду» и вот это, поразившее своей космичностью и какой-то невыразимой обнаженной чувственностью:
…Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того,
Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...
И больше ничего.
(Опубликовано в Журнале поэтов,в 2012 г.)