Из Ури Цви Гринберга 1896-1981
(иврит)
Цикл из семнадцати стихотворений
ЧЕЛОВЕК ВО ГЛУБИНАХ ГЛУБИН
(Рамат-Ган 1955, 1956, 1957, 1958)
Место и время написания перевода:
Израиль, Ткоа в Иудее, 2013 г.
1.
То не дело мечты – измерение мира сего,
ибо как не упрямится плоть – ей уход предстоит.
Но лишь вечную и безграничную дальнюю даль
и глубинную глубь постигает мечта и хранит.
Даже плоть вожделенную, в коей избрания кровь,
не возложит мечта на весы дней и ночей,
но погрузит её в бесконечность – рекой световой
заполняющей выси и дали во весь окоём.
Ведь мечта словно Сам Всеблагой:
не нужны ей «как» и «почём».
Оригинал:
--
2
Из глубин мы взывали к Творцу о ничтожном,
ибо страсть-тоску нам измерить нечем.
Боль и грусть чем схватить? Оценить
суть вещей, чтобы каждый знал?
Весь пропал иль не весь пропал –
оба слёзы готовы лить
в тот же голос,
рОзлива того же.
Каково быть охваченным высшей тоской,
невместимой душой ни одной,
как глубины ложбин и низин против глуби морской…
В ароматах блаженства любовь к нам ещё придёт,
песнь господства земля воспоёт,
и видение славы взойдёт:
лоно-перси в соитьи-зачатии
солнечно-лунном…
И также, как в райском саду
древле
глубины сердец возликуют.
Оригинал:
--
3
Мы когда-то, уже упивались
ароматами сосен смолистыми после дождя,
пересохшими ртами ловя чистых струй холодок –
в блеске солнечном сладко-журчащий поток –
родника ли, колодца… Тропой разогретой бредя,
лесом, садом, срывая плоды, налегке,
буйство трав раздвигая, сминая, сходили к реке,
всеми силами юными против теченья гребя.
И мелодией струнных – до слёз, до волнения крови,
и незримого рога лесного мы слышали зов…
И напев изливали сердца, словно свечи сиянье,
И явление образа женского, и обладанье,
когда вдруг все вершины с низинами смешаны вновь…
И гасили огни, отпирая врата в трепетаньи
в райский сад, где издревле
не смолкает Адама и Евы поющая кровь.
Оригинал:
--
4
– Не надейся, – сказал я красавице в милом краю –
у моей венценосной подруги нездешняя стать,
там, где ангелы с неба нисходят, увидев хупу –
веселить жениха и невесту, святить и венчать.
Зарыдала красавица в милом краю по себе и по мне,
как ифтахова дочь, чьи вовеки не сохнут глаза,
встала, глядя мужчине вослед, уходящему за
милый край, к нерождённым потомкам в далёкой стране.
И не стала кричать: воротись! – чтоб обет не принять –
вслед за ним до последнего вдоха шагать и шагать.
И увидела – вот растворяется в сумерках он
солнцеликий… Прекрасен и статен, и страшен как тать.
Оригинал:
--
5
– – Знает кто-то о том иль не знает,
но дорога уходит в глубины,
уводя во глубины глубин,
где незримое царство сияет,
и день смерти, и холод могилы,
на руинах сердец груды роз,
лунный отсвет молитвенных слёз…
Слышит кто-то, иль нет – всё равно –
рог олений к любому взывает –
будь как скрипка горяч или хладен –
по приказу любой прибывает –
будь он ладен, и будь он не ладен –
откровение всех уровняет.
Тот блажен, чья езда и ходьба
– знает он – между бездной и бездной,
чья отвага сильнее, чем страх,
кому золото всё – бесполезно,
меч и щит он сжимает в руках.
Облачится, явившись туда,
облаченьем из праха – не злата –
тканью савана сшитой когда-то
неземною рукой без труда –
до того, как явился сюда,
тот, чей путь завершён навсегда.
Оригинал:
--
6
Посмотри – вот путник бредёт в тоске,
все пути перед ним – что за пути!
словно море он переходит вброд!
А глаза его – ой! – текут рекой
уходящей за горизонт:
только коршун в слепящем круге дневном,
над бредущим себе молчком – –
Облака – ой! – клубится небесный рой
от морских просторов, глухих пучин…
Всеблагой! – ты видишь – угрюм-сутул
человек, плетущийся сам собой,
свою жизнь влачащий, как глупый мул – –
Хоть в ушах его крови предков гул –
он субботних свеч не согрет огнём,
ко Всесильному никогда не льнул,
не окутан в холод
любви плащом.
Я молю о нём от зари до зари –
я воплю о нём с Твоей Земли:
– Ясный Лик яви! Внемли! Узри! –
вот бредёт он в тоске, один, упрям...
Снизойди же к его путям!
Оригинал:
--
7
Куда и когда бы ни шёл человек –
бездна ждёт впереди.
К берёзам детства возврата нет,
разве только во сне.
В детстве берёзовом дом-дым,
трепыханье флажков над ним,
синька в побелке стен.
Как скрипок касаешься там дверей
В тени ветвей.
Тот же там холодок скобы дверной
ключ под ней – тишину открой –
её сердце – органа строй…
Но всё это, конечно, в его мечтах,
и, как в зеркале, виден в его стихах
край берёз в закатных лучах.
Над домами в дальнем краю – увы –
и у флагов – суконный вид.
Там ему поднесут той земли плоды –
груши, яблоки – всё горчит.
И зерно для хлеба его не то,
и посуда-еда не та,
и не те плоды и не то вино,
сладость губ в ночи, шёлк ланит.
Даже солнце не то, и луна не та,
ртутный свет в облаках не тот.
Вечен путь, но не вечен тот, кто идёт –
по дороге, где смерть царит – –
Оригинал:
--
8
Вот идёт человек снежной зимой
как же не заснежИться ему –
помня сладость плодов, летний зной,
хоть под снегом крона его.
Вот идёт человек по дороге своей,
отдаляясь, пусть даже он спит…
Вот бурлит его плоть, как берёза весной,
в небеса, как в бубен стучит.
Только зеркало речки напомнит потом:
он не тот, что покинул родительский дом
среди буйной сирени весной.
Вот и лето прошло стороной!
Вот и лето прошло! Листопад под ногой –
лист багряный, пурпурный, златой…
Дух созревших плодов, источающих мёд,
как нектар спелых жён, их кровей,
в ароматном дыханьи ночей…
Всеблагой! Человек тебе славу поёт,
очарован красою Твоей!
Оригинал:
--
9
– – Утром в сад распахни окно –
О, когда б преисподней окно
распахнуть, и как кошка шмыгнуть,
и найти в виноградниках путь...
А на воле как с саваном быть,
чтоб живущих там не смутить?
Виноградарь при встрече лишится лица,
когда саван спадёт с мертвеца.
Оголится и вздрогнет мертвец –
пустотой одетая кость...
Отожмёт ли скелета кисть
Винограда спелую гроздь?
Разум здравый смеётся над ним –
жалким воображеньем больным:
невозможно костям неживым
свой последний покинуть покой.
Кроны сосен в саду моём увлажнены:
ореол полуночной луны
озаряет стволы, зажигает смолу,
бездна чёрная меж дерев...
Сунь же голову в пасть синевы –
Всеблагого бездонный зев,
чтоб услышать благую весть:
в лоне б-жьем плодов не счесть!
Зев раззевил Всевышний-Лев –
Господин всех плодов Земли,
мы в блаженстве в него легли,
тишины и луны полны – –
Оригинал:
--
10
Вот и лето прошло – избавления нет. Мы в печали!
Капли крови ли, слёз ли, дождя ли
небеса воедино смешали,
времена и пространства скорбящей души
их впитали.
Хороша виноградников сень: солнце нежит лозу
материнскою негой, а почва тепла и влажна.
Здесь ограблены с радостью лозы – источник вина,
но не плачут об этом – царит среди лоз тишина,
ибо ходим и дышим и дремлем во славу Творца.
Или слушаем дождь, нисходящий в пространстве ночном,
словно шлют нам послание мёртвые этим дождём,
словно мы их поймём и узнаем в обличии том –
Дождь царит за окном… Да святятся стекло и тепло
Да святится любимая, стелющая постель…
Вдруг замолк: словно ангел незримый расправил крыло.
Только месяц сквозь тучи грозится кривым лезвиём.
Видим – нет ли – не важно тогда:
выше, выше речная вода – –
Оригинал:
--
11
Песнь весне, плач весною…
Плач о всех, поглощённых утробой земною,
словно ливни. Как будто вовеки не были…
Плач созревших и лопнувших почек весенних,
что горюют об участи тех, что пропали
молодыми, не зная расцветшей любови,
и плодов, до которых они не дожили. – –
О, не быть, приложиться к бесчисленным толпам
их, забвенных, несметных от века доныне…
В жизни, бьющей ключом, они жители мрака,
их страну мы не можем представить без страха,
что морозит и жжёт, словно ветер пустыни!
Аллилуйя! Грядёт с ароматами мирры
нашей плоти весна! Будем петь и смеяться!
Из когда-то живых, молодых, гомонящих,
ставших гнилью – цветенья потоки струятся,
созревают плоды, и поля колосятся…
Ах… В блаженстве ль весеннем душа преходящих?
Оригинал:
--
12
Песнь по весне и плач весной –
а после – гроздьев сбор и жатвы зной.
По беломраморным, блажен, взойди с зарёй,
вступая в Храм, вдыхая фимиам –
как в облаке сирени дышишь там.
Ведёт за Солнцем музыку орган,
огни над золотою менорой...
И нет еврея с нищенской сумой,
и нимб пророческий над каждой головой – –
О, Аллилуйя! – сердца глубиной
без слов, ликуя, в лад органу пой –
лишь мёртвые не слышат под землёй –
но урожай земля рожает свой.
Прекрасен восходящий воспевать
Творца – по беломраморным в святой
высокий Храм весною молодой,
молитвы жар вздымая к небесам
и мирры фимиам…
Входящего с весеннею душой
от одиночества спасает Храм.
Оригинал:
--
13
Я вошёл в море дней и ночей – здесь не слышно тех, кто отбыл,
кто цветёт в неземных дворах… Не на дне ли морском дворы?
Как могилы в поле ночном, гребни волн в просторе морском,
где архангел морей Сандалфон шьёт из пены знаменья-дары.
Белый берег вдали. На нём с колыбелью моею дом,
с милой горлинкой за окном с той поры.
Вокруг дома течёт река, её сладкую воду пьём,
и видны до речного дна рыб миры.
Дом, сияющий белизной – то не дом – сердце моё.
Там мой дядя – его гобой изливает тоску и сны.
Папа с мамою там юны, златокудры, полны весны.
Вот и я – отраженье их, плоть от плоти его-её.
Белым мрамором всходит он, направляясь в высокий Храм,
глуби-дали своей души вознося до высот-вершин.
Белым мрамором сходит вниз после молитвы там.
Видит море, закрыв глаза. И птиц над ним.
Вот идёт он опустошён – все глубины свои в дары
он вознёс Всеблагому в Дом. Их принял Дом.
А сейчас в мир чужих глубин устремился морским путём –
все тела, на земле отбыв, остаются в нём.
И затонет совсем, и рыбам пойдёт на корм.
Сандалфон зашвырнёт его череп в бездну вод,
но мечта над волной навек, как волна над дном,
но мечта над волной навек, как волна над дном.
Оригинал:
--
14.
Море – Всесильного мощь: то Его слёзы и кровь.
Море – зерцало Его: в нём Его Лик отражён.
Море – Святого ладонь: прячет в неё вновь и вновь
перед восходом светил Лик Свой невидимый Он.
Вот Его взгляд из-за туч синью просветов-окон.
Днями глаза-небеса смотрят сюда без зрачков…
Ночью сверкают зрачки – это небесный огонь.
Море – Его пятерня: как человека ладонь
после скитаний. Она – карта ясна и мудра
в линиях зла и добра.
Странника злые валы не утянули на дно.
Море – как божья ладонь: волны, глубины, ветра.
Наша ладонь – это прах. Божья ладонь – навсегда.
Море – зерцало Его, что никогда не разбить.
Вышнего слёзы и кровь – эта морская вода,
и невозможно вовек слёзы и кровь разделить.
Оригинал:
--
15
Они цветы нетленные средь нас:
краса оттенков и краса сердец.
Их прелесть опьяняет без вина
(хоть ангелом покоса скошена)
и негасима, как огни зарниц;
как ароматы Храма тем, что ниц;
ведь их стремленье было без границ
в краю родном, тогда, средь наших лиц,
красотой своею тлен преодолев:
то тайна воздуха, что помнит их тела:
всё что было – существует как неслышный напев:
как – «ДА БУДЕТ!..» – в шуме вечном волн и гомоне птиц.
Всё, что ещё не пришло, но должно прийти,
придёт и останется навсегда – то вечный закон,
на сапфире небес тайно высечен он.
Но то, чего нет, и пророкам не снилось – того не будет,
и даже фантазии ничьей не пробудит – –
Только крылья шумные голубей
в дни стремлений к слиянью сердец-кровей,
их полёт стремительный в облаках,
и вкус мирта в меду и вине тех дней,
страстных сумерек и вечерних огней,
вне материи царствуют силою всей…
И даже невесты, что погребены
в платьях свадебных, ибо не
приплыл суженый, остался в заморской стране –
отрыдали… но сутью своею попрали прах
и живут в оставшихся нам цветах,
и как в ясных страстных былых ночах –
Млечным Прахом тоска их стоит в небесах.
Оригинал:
--
16
Леса как прежде предо мной! Мир, пахнущий смолой.
Как прежде реки предо мной! Сияет небосклон!
Цветов и трав густой настой и плеск волны речной
под вечер… Колокола бой
и звон – –
Но не вернуть лесов и рек,
что в памяти моей.
Лишь птичьи крики над водой, над грудами руин
в огне заката. Груды те – свидетелями дней,
когда сияли души те, что в глубине глубин.
Их не найти на берегах лесных, как было встарь:
мужчин и женщин и детей… Костёр из их костей
оставил пепел – знак того, что их пожрал алтарь.
Кто жён-детей скормил огню – супруг или отец?
Или другой вздымал ладонь в огонь манящий Жрец:
смертельной тягой, флейтой той, той песней колдовской…
Та песня навсегда со мной, души и плоти вой!
Но неизвестна жертвам цель пути: в конце встречал
огнём палящий Ариэль* – от крови ал – рычал,
и каждый как хмельной ступал, идя, куда не знал,
пока и голос не пропал, и вой не перестал.
-
*АриЭль – “Лев мой Б-г”: Имя огненного ангела – пожирателя жертв. Так же называется кострище храмового жертвенника, иногда и весь жертвенник и Храм в целом.
Оригинал:
17
ЗАВЕРШАЮЩАЯ ПЕСНЬ
Телица* моя! Как попала ты в прОклятый этот лес?
Какой злодей прогнал тебя от пастбища у реки?
Неужели снящееся мне чудо из чудес –
правда: полыхают пастбища, горят воды реки?
Сучьев треск, на закате огонь слепящ…
Глас – небесный бас – из горящих чащ
дал ответ: найдёшь ли, кто б спросил всерьёз
у телицы – что с ней стряслось?
Догорели деревья. Глас замер. И ночь – тюрьма.
И телица в слезах: не выдала смерть секрет…
Нож закланья навстречу ей – и спасенья нет –
и она протянула шею к нему сама – –
--
*Эгла аруфа (телица обезглавленная) — процедура искупления убийства жертвоприношением телицы в случае, когда убийца неизвестен, предписанная Торой: (книга «Дварим», гл. «Шофтим»). Подробней:
Оригинал:
---
Источник иллюстрации:
http://iceimg.com/wbi/71/14/1861471.jpg