"Когда путь пройден - сердце не стучит..."
Невольно сжались кулаки,
И пальцы впились в отшлефованное древко,
В моем кровавом жизненном пути
Всегда есть место для другого человека.
Того, что там, за шумною толпой,
Что облачен под панцирем в лахмотья
С такой же сильной, стиснутой рукой,
Ждет, когда дернет участь за поводья.
В глаза Авроры бъется яркий свет,
Сквозь решето пластин, давно увядших,
Его я вижу стройный силуэт,
Он видит мой. И, в память прошлых лет,
Зрим в корень сонмища пропавших.
Давно уж вписаны в толмуты все они,
Но я почувствовал как братские объятья
Сжимают сердце глубоко в груди,
В воспоминаньях отражая лишь проклятья.
Напились крови мы и братьев и сестер,
Мы знаем цену жизни лучше прочих,
Но как и раньше ждем, пока костер
Взовьется всплеском рук разнорабочих.
И знает брат мой, что в его руках
Лишь от того скрипит горячий стержень
Что на дрожащих, жилистых ногах
Стоять не будет павший духом нежень...
Запели трубы вдалеке, и гул затих.
Поднялся тот, чей голос хладней стали
Мог резать, не жалея ни своих,
Ни тех, кто был знаком ему едва ли.
Он резал воздух речью о былом,
О том, что будет в час его правленья,
Отдал приказ и сел, снискав поклон -
Праобраз буйного людского одобренья.
Приказом клетку отворили в тот же миг,
Открыв простор, к которому привыкли ноги,
И тут же гулом стал безсвязный крик,
Лишь шаг ступили на тропу свою герои.
Под шагом их вздымались вверх пески,
Печатью оставляя след глубокий,
Так делали до них еще отцы,
Ловя затылком взгляд с трибун высокий.
За шагом шаг - все больше высота,
Он ловко отражал лучи Авроры,
Тот, что скрывал под маской палача,
Ключ от хранимого ларца самой Пандоры.
Невольно шаг наш превратился в мягкий бег,
Затем галоп, от бурных людских криков,
И словно камня два, закончив наш разбег,
Мы врезались друг в друга искру выдав.
Метался меч мой взад, потом вперед,
Блистала сталь под жарким солнца ликом,
Я наступал, затем наоборот,
Забыв о криках из толпы в порыве диком.
В моем мозгу металось много дум,
Они лишь яростью из уст моих слетали.
Я будто издали смотрел как волкам двум,
Пишет бока перо холодной стали.
И смог вернуться к ясности тогда,
Когда о щит с глухим негромким стуком,
Ударилась моя хмельная голова...
Когда свист лезвия пронесся рядом с ухом,
Почувствовал, что смерть совсем близка,
Ее холодные и длинные перста
Чуть не сгребли в кулак святого духа...
Чуть в жилах кровь не стала камнем,
Но я, порывом сил небес,-
Ведь не попутал меня бес-,
Остался жив в веку столь раннем.
И вновь обрушился удар,
Я отскочил назад стрелою,
Но лишь смягчил клинка запал.
Мешая встретиться с собою...
И вовсе взгляд сменился братский,
Теперь уж больно глубоко,
Как будто стая гончих адских,
Рвала плоть духа моего.
Но не было у человека столько сил,
Ни у кого, пусть даже тот трибун прорежет голос,
Чтобы сломить толстейший слой могил,
Который я держал, в наследство, словно колосс.
Я не заметил крови на песке,
Что лилась из моей глубокой раны,
А только выпадом в лицо своей судьбе,
Нанес удар с глушащим криком рваным...
Все мимо... Будто тень в шальной ночи,
Соперник испарился под рукою,
И появился тут же позади,
Ложа конец затянутому бою.
Но волком был не хуже я, чем он,
Ведь из одной мы вышли волчьей стаи,
Клыки лишь щелкнули над раненым плечом.
На лапы встал... Трибуны ликовали!
Я свое имя смог в их криках разобрать,
Мой дух не сломлен, когда в них царит надежда,
И поднял руки вверх, чтобы воспрять,
Схватиться вновь без страха, так, как прежде.
Соперник от меня стоял недалеко,
Закрыв глаза, и руки распростерты к небу,
Забыли мы о стали так легко,
Переплелись в наших сердцах и быль и небыль.
Но нас вернул в сознанье ясный крик,
Проснулась жажда крови и угрозы
Их ликованье длилось только миг,
Для них мы были зрелища обозы.
И снова сердце пылко рвалось в бой,
Забыты крики, шлем натянут снова,
И вновь направлен стиснутой рукой,
Холодный брат прервать дыхание другого.
Сплелись две сути жизни, он и я,
Разя друг друга всплесками объятий смерти,
Два выхода - победа, или же ничья,
Нам не оставили в наследство выбор третий.
И вот решающий удар...
Он как луч солнца из-за тучи,
Заставив позабыть о трудностях зыбучих,
Сразил меня. И я упал.
Но все же я успел в последний миг,
Пока не разошлась та хмарь на небе,
Издать прощальный жизни крик,
И нанести удар, оставив брежь на теле.
И брат мой, рядышком со мной,
С такой же стиснутой рукой,
На два колена опустился.
Он не был никогда такой,
Пусть знаю я его лишь бой,
Но с ним душою я сплотился...
И вот лежу - открытые глаза,
Тьма тонкой пелиною застилает,
Последние, предсмертные слова,
И тяжким хрипом в сердце застывает.
Он бездыханно, рядышком со мной,
Лежал, лицом ко мне чуть-чуть прильнувши,
Но сердце не наполнилось тоской,
Застыло пересохшею рекой,
В дожди свое теченье обернувши...
И вновь трибуны громом трепетали,
И вновь тот самый глупый и бессвязный крик.
Но в этот раз не поднимал он воинской морали
Не делал ярче солнца от клинка слепящий блик.
Он отражался лишь кольцом на лужах красных,
Что медленно тянулись по пескам,
А что взамен? Лишь очерки потуг напрасных,
Оставленных в талмудах новичкам...
Невольно сжались кулаки,
И пальцы впились в отшлефованное древко,
В моем кровавом жизненном пути
Всегда есть место для другого человека.