Далёкое, давнее детство!
Блаженные диво-года!
Планет золотое соседство
Да песен земли провода.
Всё рядом – и кроны, и корни…
Сам Космос, как череп чужой,
Поверженный, смотрит спокойно,
Укрытый заросшей межой.
Всё – таинство, дивное диво,
Всё – будто известно давно,
И всё непонятно-счастливо,
Всё – будто навек решено.
Приметы немногое значат,
Всё больше – виденья да сны,
Вокруг лишь – задачи, задачи,
Которые впрок решены.
Голодное, светлое детство!
Холодные, злые года!
Планет золотое соседство,
Печурка, где гаснет звезда.
Где гаснет и снова пылает,
Пылает, чтоб снова истлеть…
Лишь в детстве художник и знает
Всю правду про вечность и смерть.
Про то, что любовь неделима,
Что в сонмище атомов мы
Как тени, проносимся мимо
Непрочной казахской зимы.
Непрочной – от лучика солнца
Уже уходящей в лога…
Про то, что любовь непорочна
И вечна, как вечны снега.
Снега налетающей стаей
Встречаются с нами в пути,
Смеются, и плачут, и тают,
И шепчут кому-то – «Прости»,
Как будто последнее слово,
Как будто прощальный привет…
Мгновенье – и снова, и снова
Снежинки мерцают, как свет.
…Что мир бесконечен и странен,
И вечен, как вечна судьба,
Шептала земля Казахстана
Тюльпанами в алых губах.
Губами в тюльпанах и маках,
Воркующей песней цикад,
Узорами в солнечных знаках
Да бликами волн наугад,
Что бились о берег, что кости, –
Игра, и победа, и вновь –
Ведь мы на Земле только гости –
Опять пораженье и кровь…
Магический мир Казахстана!
Великая, древняя степь!
Хоть сердце в груди, словно рана –
Всё надобно песенку спеть!
А в песне – бескрайняя воля,
И Азии злые лучи,
И тёмное, дикое поле,
И горы, где вечность молчит.
Мистический мир Казахстана!
Отары овец-облаков,
Что просят у ночи охраны
От стай корноухих волков,
И лай гулкогласой собаки,
И говор арыка впотьмах,
И снова – узорные знаки
В ладонях – и там, в облаках…
Особым тавром метит слава,
Особым тавром – миражи,
И кто прочитает по главам
Ещё не прочтённую жизнь?
На вольной земле Казахстана,
В седых кустанайских степях
Отары бредут неустанно
В туманах – земных облаках.
Поля ковыля под ветрами –
Как море, колышется степь,
И лебеди тают над нами –
В своей бирюзе-высоте.
Высокое небо трепещет,
Трепещут крылами орлы,
А стаи гусиные плещут
На землю волной синевы.
Легко под небесною дланью
Поёт пестротканая степь,
И ястребы кружат над ланью,
В честь жизни приветствуя смерть.
Поёт разнотравье, щебечет,
Играют поля ковыля
Под солнцем, – и, кажется, легче
В степи себя кружит Земля.
Лишь идолов чёрные глыбы
Круженье Земли тормозят,
Темны, неподвижны, как рыбы,
Что в светлых озёрах стоят.
Глаза их – как звёздные зёрна,
Молчанье – безмолвье планет…
А край этот – Семиозёрье.
Волшебнее области нет!
Зеркальные глади-озёра
Горят в кустанайской дали,
Как будто прекрасные взоры,
Как очи царевны-Земли.
Лазоревые, огневые
Лучи от летящей зари
Горят сине-алым, живые,
Горят, будто степь говорит…
В уборе цветочном, где завязь
Чистейшей росы, поутру
Проснётся земля, улыбаясь,
И детушек кормит из рук.
И птичьи стада, и овечьи –
Все дети царицы-земли.
Лишь только слова человечьи
Спеть матери гимн не смогли:
Ни томным звучаньем, как травы,
Ни клёкотом тающих стай,
Ни песней цикад – не для славы,
Никто не воспел этот край!
Бессильны словесные средства!
Преграды у слов на пути!
А маленький Коля, что с детства
С отцом стал отары пасти –
Седьмой из сестричек да братьев
И самый упорный из всех –
Решил, что разрушит заклятье:
Ведь слова не нужно совсем!
Есть краски да пачка бумаги,
Есть луч животворный во мгле,
Есть кисточка, – капля отваги,
Чтоб спеть благодарность земле
Не словом – а краской и кистью!
Есть силы пропеть этот гимн!
Почувствовав дар, живописец
Не может стать кем-то другим.
Он будет, как дети природы,
И к славе, и к почестям глух,
К деньгам равнодушен… И годы
Он станет, как скромный пастух,
Для тучной и сильной отары
Холстов и набросков своих,
Служить ежечасно и даром –
Вот участь, достойная их!
Лишь только б природа кормила
Своим животворным лучом,
Да крепла природная сила –
А бренная жизнь ни при чём.
Так стал Николай из подпасков
Стремиться к свершеньям иным,
Он в школу спешил, взявши краски,
И солнце бежало за ним.
Стал ездить в кружок, в дальний город,
И поезд сквозь степи свистел…
В посёлке уж шли разговоры –
Растёт живописцем пострел!
Однажды, в холодное время,
Голодной зимой, – Николай
Из города ехал, – как стремя
Коня, – оттолкнул чёрный край
Чугунной подножки вагона,
К посёлку пошёл через степь,
Не чуя, что там упоённо
Следила за ним злая смерть.
То стая волков оголтелых,
Голодных голодной зимой,
Его окружила, глядела,
Хотела напасть, – боже мой!
Палящие ярые очи
Его обступили в ту ночь, –
В тот вечер, опаснее ночи, –
Казалось бы, нечем помочь…
И лишь по чабанской привычке
Ни в чём не бояться врагов,
Художник наш выхватил спички,
Рисунки, – и факел готов!
Рисунки для выставки были,
Вся лучшая пачка – дотла…
Но искры по воздуху плыли,
Звезда золотая вела…
Рисунки держа пред собою,
Прошёл Николай меж волков,
И Муза светила герою,
И тухли глазища врагов.
А лучшие эти рисунки
Сгорели, спася его жизнь.
Болят обожжённые руки…
Но раз ты художник – держись!
На что тебе сила да краски?
На что тебе жизнь и душа?
Чтоб все узелки да развязки
Распутать, узнать, не спеша…
Легко ли? Философ – обуза
Семье. Лучше быть пастухом.
…Однажды пред Колею Муза
Явилась в сияньи своём.
Посланник Небес иль виденье?
Спросонок быть грёза могла.
Фантазия светлою тенью,
Быть может, к ребёнку пришла?
Да что это было такое?
Явленья – чудные дела!
Но память, летя над судьбою,
Всё шепчет: «То Муза была!»
Она-то тогда и сказала:
«Дорога тебе не в село,
Дорога твоя – где вокзалы,
Где пристань, ладья и весло.
Пути твои – бурное море,
Не эта спокойная степь.
Иди – на удачу ль, на горе –
За песней, что надобно спеть.
Иди, – путь твой люди не знают.
Иди, – сам увидишь, куда.
И пусть за плечами сияет
Степей азиатских звезда.
Пусть Солнце манит издалёка,
Луч света в упрямую грудь
Направив, – иди, пусть жестоко,
Но выбран твой сужденный путь.
Иди, подчинись, покоряйся,
Ты – раб у Отца, у Творца.
Так будь подмастерьем, старайся,
Иди, – этот путь без конца».
Чтоб вольные степи оставить,
Чтоб в бурные волны уплыть,
Чтоб править ладьёю, чтоб править
Судьбою своей, может быть…
Чтоб стать и рабочим, и кормчим,
Чтоб вспенились всплесками дни,
Чтоб мчались за поездом ночью
Костров казахстанских огни…