И в последнюю дверь войду,
так, как входят не в отчий дол.
Жизни бренной мы платим мзду,
опрокидываем взгляд в пол.
Я в последнюю суть – навек.
Наперед заклинаю – жди.
Этот город лечил калек,
он научит иному: жить.
1.
Каждым словом –
в последнем – исповедь! –
оживляю твое лицо.
Предназначена вспышкой, искрою,
но предсказано – на крыльцо
выходить, и смотреть-взъерошивать
снеговую хмельную тишь.
Гостем тягостным, в дом непрошенным
боль приходит: «Услышь, услышь».
А на небо наброшен вьюгою
бесконечно-крикливый день.
В этом городе друг без друга мы
не протянем. В безумстве стен,
в возрастании расставаний,
в комбинации «да» и «нет»
возвращаюсь к тебе бураном,
ты, избредившись, в мой рассвет.
2.
Выходом станет лестница –
скользкая! –
в небеса.
Скажет ли кто – поместимся?
будет ли нам роса,
манной небесной сбудется
горсточка добрых слов.
Но площадями людными
шествует к нам Любовь.
3.
Оду тебе, великая,
оду тебе пою!
Много- и вне! –языкая,
в небо и в полынью
путь свой блюдешь, упорствуешь.
В каждом из злых сердец
ты, не прельстившись роскошью,
свой обретешь венец.
4.
А где-то, жар превозмогая,
все мечется твоя душа,
и, кажется, метель страдает,
и бьется в окна – те дрожат.
Колеблется и вновь восходит
к высокой степени тоска.
Иди ко мне. На небосводе
истерзан вехами закат.
5.
Безвременье! Страшиться прежде
я не умела – не хочу
бросаться в омут. Реже, реже
я становлюсь рабой причуд,
но лишь одна владеет мною –
и лишь её одну пою,
вставая над пустынным зноем,
одолевая муку вьюг.
6.
Но эта исповедь не поможет,
и карандаш я ломаю вновь.
Мороз навеки приникнет к коже,
и переломится мой остов?
Тогда отныне – во мглу и небыль,
что не искала бы на земле,
но судеб вечен единый стебель.
Соединившись в добре и зле,
мы вместе горести проживаем,
и с облегченьем сползаем вдоль
стены единой.
Не надо рая.
Я не допела свою люболь.
7.
Ведь мечется в ночи тревожной,
ведь ищет холода руки!...
Я не спросила – как же можно,
не погибая от тоски,
прожить – и перейти все поле,
исполненное медной ржи?
Теперь я знаю – в вашей воле
со мною голову сложить.
В одной болезни я и вьюга,
а город мыслит о своем.
Когда не знали б мы друг друга,
я не дышала бы стихом.
8.
Господи! Дай покоя нам,
после земных путей!
Кажется, так устроена
закономерность дней.
Выжжено чьим-то оттиском
в сердце: не помни зла.
Тех, кого превозносим мы,
мучит дурная мгла.
9.
Я пою о любви!
Я пою ей бессмертный гимн!
Доказательством жизни останется тишина!
Если можешь не верить, то руку скорей пусти –
мне достаточно смерти, чтоб помнить: осуждена.
Но дороги молчат, а ладони прогонят мрак,
так, как мы открываем чужое скорей окно.
И в сомнении зиждется только одно лишь: страх.
Все сомнения – липкие, снова влекут на дно…
Но тогда – без пути? Или снова, взрывая мглу,
устремиться наверх, забывая рассудок дней?
Так земное отчаянье спрячется вновь в золу.
Я пою о любви.
И мне вторит моя метель.
10.
Постель измята.
Сон глубок.
Покой – и, Господи, спаси.
Я размотала сей клубок,
и больше не о чем просить.
Пожар потушен. Тишина
мне открывает свой завет.
И спит над книгою весна,
еще не видя свой рассвет.