А. Берц
Заполярье. Ноябрь. Полярная ночь. За окном -40. Я сплю.
Мне снится сон...
...Начало двадцатого века. Средняя полоса России. Лето. Зала того самого дома с мезонином. Высокие потолки, большие окна. Ставни заботливо сняты, ни свет ни заря, кем-то из-челяди. По зале растекается - тугой, хоть пасхи замешивай, наполненный жужжанием мух, скольжением пылинок по хлещущему, как из брандспойта, щедрому солнечному лучу и сводящим с ума, запахом розового (из лепестков чайной розы) варенья - июльский полдень. Зала выполнена в стиле "русский ампир" - слишком много лепнины по потолку, тыльная сторона печи в изразцах под Гжель, ни к месту, как бабий зад в цветастых латаных юбках, застрявший в чужом дверном проёме, торчит посреди комнаты, невольно останавливая на себе скучный взгляд, удобно расположившегося в кресле (кресле - доставшегося в наследство от папА) - молодого барина. Ему безмятежно скучно, ему блаженно скучно, проще говоря, ему хорошо. За окном гремят пустыми ведрами хозяйские бабы, значит дойка уже закончилась. Через улицу, наискосок, аккурат под окнами, господ Сухомлиновых, орава слободкинских мальчишек азартно играет в бабки. Скрипя рессорами старого тарантаса проехал пономарь, наверное с заутрени, значит в церкви закончилась служба. Господи, хорошо-то как. Так бы и лежал до второго пришествия. Вот, уж воистину божья благодать. Но божья благодать была бы незаконченной, несовершенной не случись поучаствовать в сиим сне, Её Величеству Молодой Особе.
Кстати знакомьтесь, барин это я.
А кто же Она? Она - прямо таки барышня-крестьянка из пушкинских черновиков: молодая, красивая, стройная и, по неизвестной нам причине - нежно-печальная. Подойдя сзади к креслу, в котором запрокинув голову и вперив взгляд в люстру, лежу Я, Она - котёнком, благодарным хозяину за кров и ласку, обняла левой ручкой, пахнущей, почемуто воском и ладаном (ах, да она же вчера причащалась), мою голову, прижалась своей нарумяненной щёчкой (в провинции ещё в моде румяна) к моей, с утра ещё небритой щеке. Льняные волосы её рассыпались по моему правому предплечью ангельским крылом, словно Она пытается защитить меня от этого, делящего на пополам наши жизни, на до и после - июльского полдня. От неё пахнет, заморским-фруктом - персиком, сельтерской водой и духами, привезёнными, с её слов, её последним ухажёром, аж из самого Петербурга.
Между нами ничего не было, даже во сне. Мы расставались.
P.S. Через две недели Она покинула Наш Город. Навсегда.
14.11.12 г.