Начну я свой рассказ внезапно
Вам будет девушки понятно
И юношам урок простой,
А может это просто сказка,
А может всё останется со мной
И будет веселить мой дом, почти пустой.
В рассказах много правды, много лжи.
Рассказы – это тоненькие строчки,
Где в каждой строчке, вопросы,
Восклицанья, точки!...
А иногда лишь, поджимают сроки
И снег, и дождь, но это лишь
Природные пороки.
А наши в нас самих живут
И нам дают, уроки.
И теребят, и не дают покоя,
В вальяжности тянущаяся жизнь
Скулит и просит что-то.
Ах, вот они – жестокие пороки.
Природа всё подскажет и жизнь научит.
Скажу я вам, что чванство, что величье.
Всё кроется в обличье
И лишь одно приличье,
Совсем одно приличье
Оно совсем нам ново.
Ну, ладно, всё!. Начнем о главном!.
Так вот, быть может это просто сказка,
К началу движется, моя развязка.
Жила на свете, девушка, Мария,
Не ведая, не думав ни о чем.
Она с утра до вечера резвилась
И посему сужу, что никогда
И не к чему она и не стремилась.
И хоть для всех приметная была,
Но личностью своею не гордилась.
И для кого-то взор её был, кроток,
А кто-то складывал о ней, свои мечты.
Но в головах мечты так своенравны,
Что для кого-то был блеск глаз её так чужд
И разговорам и словам, конечно, пуст.
Где родилась она, я вам сказать не смею –
Быть может, в городе,
Быть может, на селе.
И где росла, в какой стране не знаю,
Скажу вам только,
Что не в бедной вот семье!.
Преподаватель мать, отец же бизнесмен
И где-то по стране еще мотались братья.
И как зовут их, где они не знаю я совсем.
Но, впрочем, разговор о Марианне,
Которой будет скоро, двадцать семь.
Но, впрочем, это только между нами.
Не нужно мне совсем чужих проблем.
К тому же, посудите сами,
Когда ж заходит разговор о дамах,
Мужчин интересует возраст
Их, лукаво скрывающийся
Под их лукавой маской.
Так вот, начну с такой развязкой,
Что Марианна, не владела, маской
И даже в шестьдесят, была б она,
Прелестна, красива и стройна.
Писателю писать предназначенье
Досталось от Бога, может быть.
Быть может это просто изреченье,
Не было б лучше, как Иисус все говорить.
И всё казалось бы тогда, гораздо проще,
Но мир уже не смог бы, изменить.
Художнику досталось что-то свыше,
В руках его кисть, как божья нить.
Досталось музыканту, тонко слышать
И музыку божественно, лепить.
Горшки разбросаны и в холле пусто –
Гончар творит из глины нам искусство.
Но что творим и как живем
Мы в этом мире, порой, не знаем.
Порой, напрасный труд,
Потомков скорбный суд
Нас в памяти своей
С ухмылкою ужасною к чему-то призовут.
Ну, вот такое скудное тупое просвещенье,
На всё, конечно, божья воля,
Ну и, конечно, вдохновенье.
Для нашей Марианны,
Все были, скучны, восхищенья.
Она, конечно же, умела танцевать
И петь, как райский кенарей,
И рисовать, порой, прекрасным взором
Вся устремляясь на райскую обитель.
И музицировать, конечно же, умела.
А, как журчала, её речь!.
Не вправе я вам не признаться,
Как тонкий огонек, колышущая свеч,
Не стал бы в чувствах я своих бы, колебаться.
Такая вот прелестница дитя
Наша Марианна милая была.
Но счастья людям, право, не дарила
Да и сама, скажем, несчастная была.
А может это лишь моё предположенье.
У Марианны было много красоты,
Пороков расточенья.
Скажу я вам, что не мила она была –
Красива так, что прямо скажем,
Ну не возможно было глаз и отвести.
Как спелый плод с прекрасным ароматом -
Вдохнул его и не возможно, что б уже не съесть.
Казалось, что подвластно всё ей было
И всё порой само собой,
А может властью, красоты её.
Но уж была так величава, мила,
Что духи бы, сошли с ума
При виде божества, страстно ретивого.
Всё ей дано, было от Бога
И, право, может это всё и хорошо, и строго,
Но кажется мне, всё же было
Вмешательство коварной сатаны,
Рукой коснувшейся её головки нежной
Ещё в пеленке, кристально белоснежной.
И всё пошло с тех пор,
В ненужный лад, как говорится (пропала)
Всё помешалось, наверное, в её рассудке
И красота пошла, наверно, впрок,
Что от очей её и от речей прекрасных
Мужчины лишены покоя, сна –
Конечно же, виной всему она!
Она не знала, почему такое ей предназначенье,
Не слушая, не веря никому,
Но всё же где-то понимала, в глубине,
Что Бог послал ей искушенье
И иногда задумчиво чувствовала нутром,
Что она бесследно из жизни не уйдёт.
Быть может в этом-то её предназначенье,
Что Бог её к себе потом, возьмет,
Поэтому и дал ей искушенье.
Но Марианна не могла так просто отрекнуться.
Как таково ей было очень скучно
Жизнь правильно начать, забросить всё
И не гулять, и не грешить, и не порочить.
Крутились возле ног её
Всегда лишь только офицеры,
Политики, ещё банкиры и другие сэры.
Она ж, всегда хотела только, одного,
Сама не знала, только лишь, кого.
И развлекалась с ними, сама не зная почему
И не отказывала, право, никому.
Тянула с них она всегда, лишь только гроши,
Сама желая праздных развлечений.
Вот так устроен грешный мир
И судный день, и судный пир.
Не зная, как и почему всё было, всё!
Она хотела развлечений страстных.
Но я и не пророк, и не учитель,
Я не судья, тем более и не отец,
Боже избавь, -не страстный искуситель,
И не монах я в рясе, не с книжкой я мучитель.
А просто городской я человек, спокойный,
В просторном городе, я одинокий, житель.
Так вот всё Марианна развлекалась,
То по театрам, по концертам и банкетам,
Любила очень Марианна быть в музеях,
Как это не странно, любила живопись.
Могла бы посещать она музеи постоянно.
И не давали ей покоя бары.
Лишь там она могла раскрепоститься, петь.
Иль казино, где фишками она могла греметь.
Бывало, посещала бильярдные,
Наполненные сизым, смрадным дымом.
И в саунах она бывать любила,
Чтобы мужская, чья не будь, рука
Её дубовым веником по гладкой коже
Так нежно эротично била.
Так всё ей в этом мире было мило,
Что не могла предполагать, как можно
Мучиться, страдать, как можно муки испытать.
Так вот, хоть я и не мудрец, и не учитель,
Скажу, быть может, и сурово,
Что, право, это всё ей ни к чему,
Хоть для кого-то это всё не ново!
И как не странно, Марианна, любила быть,
Всегда желанной.
И мне бы было очень странно,
Если бы не знал я Марианну.
Не видел я её бы глаз, не стал бы
Я и свой рассказ о ней бы
Дальше продолжать, её любить,
Её желать. Хотелось мне о ней писать.
И вот в иной своей тоске
Не то чтоб мелом на доске,
Не то чтоб кляксы на тетрадке
Все очертания в достатке,
Всё лишь таится на сером на листе,
В шершавом, грязном, уголке
На книжной полке, вдалеке.
Лишь три холста передо мной,
Но лишь один, всегда со мной,
Лишь только холст на тонкой нити
Подарит счастье и улыбки
И будет он всегда хранить
Лишь то, что вечно будет, жить!.
Седьмое чудо и откуда, весьма,
Весьма! Пришлось совсем не худо.
Епископы, цари, иуды,
Вставало солнце ни откуда.
Всё было бы совсем не худо,
Всё в нашей Марианне было.
Все наслаждались красотою Марианны,
А Марианна красотою наслаждалась.
Любить она хотела, всегда она влюблялась.
Язвительна она была и этим же питалась.
От счастья горе недалеко. Она жила.
Жила, любила, счастьем наслаждалась
И вот, наверное, дождалась.
Вдруг, тенью ей однажды показалась
Кудрявая младая голова, она совсем
Была так молода, пушиста и мила
Кудрявая, чернявая, младая голова.
При виде этого желанного юнца
У Марианны тень сошла с лица.
Она как листок затрепетала,
Вздохнула, ахнула и в обморок,
Чуть не упала.
Её роскошная в прическе голова
Так закружилась, что Марианна
Чуть рассудка не лишилась.
Увидев юного младца, ей стало всё,
Что сон, что будто наважденье.
Её божественно пьянило вдохновенье.
При виде этого юнца
Все чувства страстные в ней воспылали
И нашей Марианне всё подстать.
Стала за ним она следить,
Стала о нём она мечтать.
Хорош чертенок был, младой
С кудрявой, черной, головой.
Высокий рост, тяжелый взгляд,
Румян, горяч, широкое плечо,
Рука сильна красива,
И сам уж был красноречив,
И смел, и горд, и чтив.
Но вот всё Марианна мимо ходит,
Взгляд от него свой, не отводит,
То будто лебедь, проплывает,
То, канарейкой промелькнет.
А он, ну что за наказанье,
То резво мечется с такими же юнцами,
То в парке с книжкою сидит,
Твердит всё по-французски
Какие-то французские названья.
Амуров стрелы, для людей,
Мучительно, большое испытанье,
Болезненно прекрасно, для сердца и сознанья.
Но только лишь тогда, когда
Есть в этом прок какой-то,
Но не тогда, когда всё это не взаимно.
А Марианне уж давно не восемнадцать
И большего ей хочется, я знаю,
Поэтому в любовь не верю я
И чувства ни к кому я не питаю
Лишь только потому, что говорить люблю
И часто я неверно рассуждаю.
Но Марианна в этом деле, была тонка
И как плутовка та- лиса,
Она была хитра и мудрена
И опытом была, наделена!.
И вот в один прекрасный день
Она берет в подружки, свою тень,
Всех святых угодников, сзывает
И к юноше тихонько, подплывает.
Садится рядом на скамью,
Где никого в округе боле нет.
И ласково свой разговор, заводит,
Как будто бы хоровод возле огня
Так плавно кружит, водит.
И руку ласково его берет,
К груди своей трепещущей несет
И говорит: «Послушай, как там, сердце бьется,
Сейчас оно не выдержит, сгорит иль разорвется!.
Послушай, как оно там бьется!».
Ладонь на грудь её ложится –
Там сердце трепещет
И в грудь её, стучится!.
Он нежно грудь ей оголил
И ухо прямо к сердцу приложил.
Там раздавалось – тук, тук, тук,
Как молоточка тихий звук.
В нём всё, конечно, оробело,
Он говорит ей, но не смело,
А чуть дрожа, прекрасными устами:
«Я так хотел бы где-нибудь бы с Вами»
Она оборвала: «Ни слова более»
И, взяв его уста в свои
Сказала после: «-Как хочется мне воли!».
Её слова ещё не раз я подчеркну,
Чтоб знали вы, где дьявольское изреченье,
Порока страсти, жизни принужденье
И в чём желанный змей,
И где кровосмешенье.
Так вот, хочу я вам сказать
Не стоит чувствами кого-то принуждать.
Себя проверить нужно, испытать.
Но Марианне было, всё это так, чуждо,
Что черти в ней не перестали утихать.
Она тихонько и весьма искусно,
Сидя пред ним, начала платье расстегать.
Хоть молод был он и совсем уж робок,
Но всё ж не оробел, как воробей,
И принялся ласкать её скорей.
По нежным белым грудям проводя,
Соски её он в пальцы захватя,
Закручивал так осторожно
И целовал её везде, куда было возможно.
Она, глаза свои закрыв,
Стонала тихо, за шею его крепко обхватив.
Был поздний летний вечер.
Для них луна давно уже сияла
И небо было словно одеяло,
И парк, заброшенный, с прудом
Лишь был для них двоих.
Но вот открыв глаза
Она так резко встала
И, оголив всё тело до конца
Неторопливо стала в воду погружаться.
Сказать, что от такого зрелища
Никто не смог бы отказаться.
Как при сиянии луны
Она была вся превосходна,
Что даже самые немыслимые сны –
Всё по сравненью было бы не сходно.
В воде её прекрасна нагота
От звезд была, озарена.
Признаться, он совсем не растерялся,
Но на мгновенье ослепился ей
И где–то в глубине души, чего-то, убоялся.
Сорвав с себя рубашку, туфли и штаны
Нырнул за ней, как в купол белизны.
По озеру круги пошли
И небо в озере, слегка вдруг, закачалось,
А их любовная интрига, продолжалась.
Он прикоснулся до её грудей,
Она его так ласково берет,
К себе прижав, слегка дрожит.
Вот счастья миг и счастья ожиданье.
Вот при сиянии луны,
Обнявшимся прекрасно так,
Слились в единое они.
А дальше я скажу вам, без сомненья,
Большое к вам такое принужденье!.
Пример преподнести хочу, пиита,
Как чаша жизни горькая испита.
Хочу, чтоб было всё вам здесь, понятно.
Пусть, для кого-то это, легкая расплата.
Читайте Байрона, ребята!.
На этом завершаю стих писать,
Но дальше я попрошу вас дочитать
И если в силу лет вам не понять,
Уж лихом черным
Меня прошу не вспоминать.
А дальше всё, строчки Байрона:
«Прошу простить меня, за мой
Прискорбный труд».
Песнь 14. стих 52.
Байрон
Она была еще в годах таких,
Когда об этом говорят открыто
Всем любопытным, отсылая их
К различным книгам предков знаменитых
Из побуждений дружеских простых
Она под материнскую защиту
Взяла Жуана, искренне гордясь,
Что хоть на месяц раньше родилась.
Ей было далеко еще до года,
Который, так давно известно всем,
Плотиною поставила природа
Для возраста красавиц: двадцать семь.
Достигнув рокового перехода,
Потом уже не движется совсем
Седое время и на все расспросы
Молчит и ждет, оттачивая косу.
Она была беспечно зелена
От зрелости и прочих неприятностей,
И еже ли держалась свысока,
То лишь затем, что так велела знатность ей.
Я намекну – беда не велика
Не повредит такая аккуратность ей
От двадцати семи отнимет шесть –
Вот вам лета миледи все как есть
В шестнадцать лет она явилась в свет
И вызвала немало восхищений.
Как Афродиту свет её заметил
В блестящей пене шумных развлечений.
А в восемнадцать ей расставил сети
Любезный Гименей – лукавый гений.
И, будучи от Евы рождена,
Адама осчастливила она.
Потом она сияла и царила
Без перерыва три зимы подряд
И как за нею сплетня не следила
Ни слова не сказала невпопад
Ни одного taux pas не совершила
За этот срок, однако, говорят,
Уже имела леди Аделина
И выкидыш, и маленького сына.
Её, как рой веселых мотыльков,
Скопленье светских франтов окружало,
Но ни на миг ей не смутило кровь –
У мотыльков ведь не бывает жала.
Быть может, вера в высшую любовь,
Быть может гордость – что-то ей мешало.
Не всё ль равно, раз женщина честна,
Какую цель преследует она?
фотография из интернета.яндекс.ру