Глава вторая
ВНЕШНИЙ ОБЛИК ПУШКИНА.
«Небольшой круг друзей и хороших знакомых имели постоянное счастье видеть простого Пушкина без всяких примесей, с чарующей лаской слова и обращения, с неудержимой весёлостию, с честным и добродушным оттенком в каждой мысли.
Он всего свободнее раскрывал свою душу и сердце перед добрыми, простыми, честными людьми, которые не мудрствовали с ним о важных вопросах, не занимались устройством его образа мыслей и ничего от него не требовали, ничего не предлагали в обмен или прибавку к дружелюбному своему знакомству».
Анненкову, в его записках к биографии Пушкина, удалось тонко передать многие черты человеческого облика поэта - его внешнюю простоту, общительность, благородное прямодушие, свойственную ему постоянно потребность в дружеском общении и откровенности, полное отсутствие зависти к таланту других, внимательное и отзывчивое отношение к современникам и младшим товарищам по перу: "В обхождении Пушкина была какая-то удивительная простота, выпрямлявшая человека и с первого раза установлявшая самые благородные отношения между собеседниками".
Сам же Пушкин в стихотворении, написанном ещё в лицее на французском языке, дал себе такую характеристику:
"Мой рост с ростом самых долговязых
Не может ровняться;
У меня свежий цвет лица,
русые волосы
И кудрявая голова…
Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветрености."
Да, таков Пушкин.
Среди лицейских его прозвищ было и такое, данное “по физиономии и некоторым привычкам”: “смесь обезьяны с тигром”.
Внешность поэта иногда и позже наталкивала на подобные сравнения, но только при первом знакомстве.
Вот запись в дневнике внучки Кутузова Д. Ф. Фикельмон:
“Невозможно быть более некрасивым – это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде”.
Но уже следующая её запись говорит о необычайной одухотворенности поэта, как бы изменяющей физический облик:
“Когда он говорит, забываешь о том, чего ему недостает, чтобы быть красивым, его разговор так интересен, сверкающий умом, без всякого педантства… Невозможно быть менее притязательным и более умным в манере выражаться”.
В.П. Горчаков, один из его друзей-лицеистов, находившийся в Кишинёве в начале ноября 1820 года, таким увидел Пушкина:
«В кишинёвском театре мое внимание обратил вошедший молодой человек небольшого роста, но довольно плечистый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором, необыкновенно живой в своих приёмах, часто смеющийся в избытке непринуждённой весеёлости, и вдруг неожиданно переходящий к грустной думе. Очерки лица его были неправильны и некрасивы...
Обритый после болезни, он носил молдаванскую феску и какой-то немыслимый фрак. По-прежнему был умён, ветрен, насмешлив и вспыльчив. В этом расположении Пушкин отошёл от нас, и, пробираясь между стульев, со всею ловкостью и изысканною вежливостью светского человека, остановился перед какой-то дамою. Я невольно следил за ним и не мог не заметить, что мрачность его исчезла, её сменил звонкий смех, соединённый с непрерывной речью. Пушкин беспрерывно краснел и смеялся: прекрасные его зубы выказывались во всем своём блеске, улыбка не угасала».
Вот ещё одна дневниковая запись:
«Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина.
Это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в чёрном сюртуке, в чёрном жилете, застёгнутом наглухо, небрежно повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем,- поэтическую, увлекательную речь!
... Я издали наблюдала это африканское лицо, на котором отпечатлелось
его происхождение, это лицо, по которому так и сверкает ум»,- так описывает своё впечатление от встречи с Пушкиным в 1826 году в Петербурге одна из его современниц.
О том, как преображалась внешность Пушкина внутренним огнём его гения, говорит А.П. Керн: “Надо сказать, что он не умел скрывать свои чувства, выражал их всегда искренне, и был неописано хорош, когда что-нибудь приятное волновало его…. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи”.
... Кишинёвская жизнь благотворно действовала на его занятия. Пушкин просыпался рано и писал обыкновенно несколько часов, не вставая с постели. Приятели часто заставали его то задумчивого, то умирающего со смеху над строфою своего произведения.
Иногда поэт посещал бильярдную или ресторации в своем кишинёвском архалуке и феске, но на улице показывался в чёрном сюртуке и в фуражке или чёрной шляпе... Сюртук его постоянно был застёгнут, и из-за галстука не было видно воротничков рубашки. Волосы у него были подстрижены под гребешок или даже обриты..
Он много читал, писал, стрелял в цель, гулял по улицам... Почти каждое утро
он пробегал 5 миль, то есть, около 8 километров, прекрасно ездил верхом, весьма недурно фехтовал, отлично плавал, а из огромного, тяжёлого и неточного пистолета тех времен, с десяти шагов попадал в бубновый туз.
Друзья Пушкина писали, что очень часто поэт, отправляясь на прогулку, брал с собой тяжёлую трость. Он подбрасывал её вверх и ловил на ходу.
Он говорил, что делал это «для того, чтобы рука была твёрже, если придётся стрелять на дуэли...». А «тренировочная» его трость весила ни много ни мало, а 18 фунтов, что составляет более 7 кг.
Во времена поэта дуэль была самым распространённым и действенным способом решения разногласий, и молодой, горячий 20-летний Пушкин частенько был инициатором дуэлей, неоднократно и его вызывали на поединки.
История дуэлей Пушкина - история его жизни. Именно в дуэлях отразился его характер. Храбрость нередко граничила с легкомыслием, значительную роль в судьбе играла случайность. Решимость, обострённое чувство собственного достоинства, юношеская запальчивость, жажда военных подвигов и острых ощущений – основные личностные качества поэта, которые и приводили его к многочисленным дуэлям.
Вызывая обидчиков к барьеру или принимая вызов, он всегда был спокоен, хладнокровен, смел. Часто дело до выстрела не доходило, и всё кончалось примирением.
Иван Петрович Липранди, сам известный дуэлянт и прообраз Сильвио в пушкинском «Выстреле», писал:
«Когда дело доходило до барьера, к нему Пушкин являлся холодный как лёд. На моём веку… мне случалось не только что видеть множество таких встреч, но не раз и самому находиться в таком же положении, а подобной натуры, как у Пушкина, в таких случаях я встречал очень немного…».
……………………
На иллюстрации - Пушкин в театре.
Продолжение в главе-3