Три рассказа о том, как пишутся стихи (Александр Вырвич 2) / Стихи.ру

Эти три рассказа я написал лет десять тому назад. И так получается, что они своей тематикой актуальны всегда и будут полезны для многих СТИХИРЯН. Писались они, как вы поймёте, с юмористической точки зрения, но рациональное зерно о процессе стихосложения, несомненно, в них заложено. И вообще, к сочинению стихов, как к любому другому делу, надо относиться с оптимизмом, с юмором и иронией, верой в лучшее. А лучшее – это надежда, что у вас получится хорошее произведение, которое не будет скучным для читателя.

КАК ПИШУТСЯ СТИХИ?

Пришел я как-то к знакомому редактору одного периодического литературного издания. Принес очередное стихотворение, на этот раз о любви.
- Ну, читай, - говорит редактор.

- Столько лет люблю тебя!
Говорят: так не бывает.
Сердце устает, любя,
И любовь в нем убывает, - начал я.

      - Пока хорошо, читай дальше.

      - А моё наоборот,
От любви сильней лишь бьётся.
И уже который год
Не рыдает, а смеётся.

      - Хм, и над чем же оно смеётся? – спрашивает редактор. – Над какими такими смешными проблемами?

      - Никаких проблем, - отвечаю. - Сейчас уберём.
А моё наоборот,
От любви не остывает
И уже который год
Не смеётся, а рыдает.

      - Не понял. Так ты пишешь о счастье или о разбитом сердце?
      - Понял, - говорю я. - Никаких осколков. Будет вот так:
         А моё наоборот,
От любви сильней лишь бьется.
И уже который год
Не ломается, а гнётся.

      - Странная у тебя физиология, - замечает редактор. - Образ гнущегося сердца в литературе я ещё не встречал.
         - Ну, тогда вот так:
   А моё наоборот,
   От любви сильней лишь бьётся.
   И холодным, словно лёд,
   Постоянно остаётся.

      - Ясно. Значит, ты у нас не из теплокровных, - констатирует редактор. – Может, ты ещё и членистоногий?
      - Хорошо. Последняя попытка, - не сдаюсь я.
- А в моём наоборот,
Чувства всё не остывают,
И уже который год
В нем любовь не угасает.

         - Ну, ладно, - скрепя сердце, соглашается редактор. - Давай дальше.

      - В чем причина, где секрет
Вот такого постоянства?
А секрета, в общем, нет,
         Ведь сто грамм – это не пьянство.

      - Ну, это спорный вопрос, - замечает редактор. - Если, к примеру, взять сто грамм спирта… не разведённого, то…
      - Не будем разводить… демагогию. - быстро говорю я. - Предлагаю другой вариант:
В чём причина, где секрет
Вот такого постоянства?
Для обжор даю совет:
Понемногу кушай яства.
      - А, так ты её за фигуру полюбил? Диета… Сплошной кефир.
      - Но слово «постоянство» рифмуется только с «пьянством» и «яствами»,- говорю я.
      - Отчего же, есть еще «дворянство», «боярство», «панство», «царство» и даже «крестьянство», которое после революции может их всех сменить. Но, по-моему, стихи у тебя о другом.
      - Мы пойдём другим путём, - повторяю я в рифму (поэт я всё-таки или не поэт) чьи-то слова и предлагаю новый вариант:
В чём причина, где секрет?
Постоянство ведь не в моде.
Я даю один совет
И при всём честном народе.
   - Давай! – говорит редактор. - Давай, читай всё вместе. Что же у нас получилось?

- Столько лет люблю тебя!
Говорят, так не бывает.
Сердце устает, любя,
И любовь в нем убывает.
А в моем, наоборот,
Чувства всё не остывают,
И уже который год
В нём любовь не угасает.
В чём причина, где секрет?
Постоянство ведь не в моде.
Я даю один совет
И при всём честном народе.
Помнишь сказ о молодце,
В кипяток тот окунался,
Обновился, и в конце
Он с царевной обвенчался?
Я другой же выбрал путь.
Чтобы зря не обжигаться,
Надо просто по чуть-чуть
Каждый день в тебя влюбляться.

   - Ну, вот, - улыбнулся редактор. – Конечно, так стихи писать нельзя, но если очень хочется, то можно. Это уже можно печатать. Как называются?
   - Стихотворение, я думаю, можно назвать «Секрет», а рассказ об этом – «Как пишутся стихи».

КАК ПИШУТСЯ СТИХИ? – 2

Поработав целый месяц над очередным стихотворением, я принёс его в редакцию. Редактор встретил меня, как всегда, равнодушно.
- Хорошо, что давно не виделись, А то не о чём было бы поговорить. Неужели за такой короткий срок тебя посетила Муза?
- Да, - гордо сказал я, - И не одна, а на самом Пегасе. Я принёс стихи о лошади.
- Интересно, - сказал почему-то погрустневший редактор. – Ты же раньше о любви писал. В прошлом месяце мы, по-моему, что-то твоё опубликовали. И мне некоторые твои строчки о любви очень даже запомнились. Особенно вот эта, не вошедшая в печать: « Ведь сто грамм – это не пьянство».
- Да, я могу иногда выдать, - скромно сказал я.
- Ну, давай, посмотрим на твою лошадь.
Редактор взял моё стихотворение, бегло прочитал. При этом его лицо странно скособочилось. «Зубы, - подумал я. – Не вовремя я пришёл. Ему бы сначала к зубному врачу сходить, а потом уже - на работу».
- Так-так, - протянул редактор. – Давай разбираться. Ты вот тут пишешь:
«Задышал неровно конь,
Растопырив ноздри.
Закипела в жилах кровь,
Пропуская воздух».
- Да, - подтвердил я, - Это я написал. Ведь если через жидкость пропускать кислород, то она бурлит и булькает, вроде как закипает. Но, если ты считаешь, что это слабо, то эти строчки можно спокойно убрать. Тем более что следующее четверостишие у меня сильнее.
- Да, уж, - говорит редактор. – Попробую вслух прочитать, может, восприятие улучшится:
Я рванул свою рубаху,
Стеганул по крупу плеть.
Никогда не дам я маху.
Конь не даст мне умереть.
- Не понял, - сказал я удивленно, - Я ведь ничего о музыке не писал. Откуда появился музыкальный инструмент, какая-то «Ямаха»?
      - Это ты у меня спрашиваешь или у себя?
      - Нет, это риторический вопрос.
      - Хорошо, что ты сам себе стал задавать такие вопросы. Но у меня тоже появились вопросы. Например: «В чём виновата твоя плеть, за что ты её бьёшь? И, кроме рукоятки, наконечника и, собственно, самой бьющей части, откуда у плети появился круп?» Ты же пишешь: «Стеганул по крупу плеть».
- Так, - грустно констатирую я необходимость сокращения и этого четверостишия. – Пошли дальше. Чем дальше в лес, тем толще партизаны, - пытаюсь я пошутить.
- А дальше - больше, - говорит редактор. – Дальше ты утверждаешь, что…
… Мой конь не просто лошадь -
Судьбоносный идеал.
Он несёт меня на площадь,
Где готов уж пьедестал.
В смысле, «я памятник себе воздвиг нерукотворный» вместе с конём? Так, что ли?
- Богдан Хмельницкий, Пётр Первый, генералиссимус Суворов, маршал Жуков – все они на лошадях въехали в историю, на них и увековечены в памятниках, - объясняю я. – Почему бы не создать памятник «Поэт на лошади»?
- Да, соглашается редактор, - Воистину, поэт на лошади больше, чем поэт. Но я это утверждение печатать не могу, так что и это четверостишие вычеркиваем. Ну, вот, лишнее, вроде бы, убрали. Читай, что осталось.
      - Меня не тронь,
      Ведь я признаться смог:
      Мой конь – огонь,
      А вот наездник плох, -
прочитал я с выражением.
   - Вот мы лишний раз и убедились, что краткость – сестра таланта. А талантливые произведения мы обязательно рано или поздно напечатаем! - обнадёжил меня на прощание редактор.

ЕЩЁ РАЗ О ТОМ, КАК ПИШУТСЯ СТИХИ

- О чём на этот раз? – спросил редактор, когда я в очередной раз принёс новые стихи. – Случайно не о поэзии?
- О поэзии, - отвечаю, - Но не случайно. О Пушкине.
И без лишних объяснений начинаю читать:
- Когда был Пушкин маленький
С курчавой головой,
Он тоже бегал…
- Стой! – прерывает меня редактор. – Хочешь, я с первой попытки угадаю, что ты там дальше написал?
- Попробуй, - соглашаюсь я, - Но только с первой. Имей ввиду, что это даже моей жене не удалось.
      - Когда был Пушкин маленький
      С кудрявой головой,
      Он тоже бегал в валенках
      По горке ледяной, -
громко и с выражением продекламировал редактор.
      - А вот и нет, - радостно сообщил я проигравшему редактору.
      - Когда был Пушкин маленький
      С курчавой головой,
      Не бегал он за маменькой
      С Ариной Родионовной.
      - Но у него же курчавая голова осталась на всю оставшуюся жизнь, даже тогда, когда он, повзрослев, начал бегать за Натальей Гончаровой, Анной Керн и другими, как уже кто-то подсчитал, ста двадцатью девятью женщинами. И вообще, зачем писать о том, о чём все знают? Зачем так описывать явления, как их все видят? Ты ищи свой взгляд на жизнь, свой путь в поэзии. Вот ты говоришь, что ты поэт. А ты напиши обратное.
      - Понял, - говорю я, -
      Я не поэт. Я – поэтесса.
      Стихи пишу для снятия стресса.
      - Ну вот, уже интереснее. Тут ты смотришь как бы глазами женщины. Правда, про стресс не совсем удачно, а вот первую строчку можно оставить.
   - В причины наших споров зря,
      Рассматривая их детально,
      Во всём виню одну Наталью.
      Раз ты ушел к этой каналье,
      Я рада этому не зря.
      - Это слабее. Хотя последняя строчка более-менее…
      Я зачеркнул все строчки, кроме последней, и высказал новую зарифмованную мысль:
- Из одного лишь интереса
Земля не родила Дантеса.
      - Ну, что можно сказать? Со второй строчкой не поспоришь. Действительно, не земля родила Дантеса, а его мать. А вот первая – никакой новой информации не несёт, её можно опустить, - посоветовал редактор.
   - Я заявляю всем друзьям,
   Что женщин бить никак нельзя.
   Недавно я одну ударил.
   Теперь я этому не рад,
   Ведь у нее второй разряд,
   Вот он меня надолго отоварил.
   - Вторая строчка о том, что женщин бить нельзя, конечно, правильная, особенно в наше неспокойное время. Отсутствие идеалов, переоценка ценностей и так далее. Остальные строчки… И что у нас получилось?
   Я, отметив вторую строчку, скомпоновал всё, что осталось на бумаге не зачеркнутым, и прочитал:
- Я не поэт. Я – поэтесса.
И рада этому не зря.
Земля не родила Дантеса
Для нас. Ведь женщин бить нельзя.

      - А ты знаешь, получилось неплохо! Значит, можешь, если захочешь. Посетит еще раз Муза, приходи.