Ты выходила замуж по любви:
глаза цвели доверчиво и щедро,
и не было смятения в крови
и в мыслях ветра.
Венчальная стояла тишина,
фатой белело полдня покрывало,
и на устах священное – жена
благоухало.
Струили купола лимонный блеск,
церковных окон брезжили стекольца,
и золотистый преданности всплеск
дарили кольца.
Когда садились гости за столы,
беззлобие витало в общем хоре,
и верилось, что в мире нет хулы,
несущей горе.
Тостов курился сладкий фимиам,
кричали "горько!..", словно аллилуйя,
и падали цветы к твоим ногам
в миг поцелуя.
Июньских сумерек спадали лепестки,
над горизонтом реяло светило
и, как слеза по краешку щеки,
во мглу скользило.
Луна-художник мягкую пастель
на шторы наносила вереницей,
и первой ночи брачная постель
была жар-птицей.
Сияли звёзд сакральные сосцы,
вселенской глуби колыхалось лоно
и орошало зёрнами пыльцы
край небосклона...
А утром своенравная судьба
распорядилась дерзко и весомо,
и муж сказал: "Ты ешь мои хлеба
и мной ведома".
Не плач тебя нечаянно потряс,
а ветер хладнокровного смятенья
и бренной мысли: боже, и у нас
уничиженья.
Дыханье хлынуло на росные луга,
зарёй наполнились артерии июнья,
растаяла последняя, как мга,
звезда-моргунья.
Рассвет укутал в тёплую лазурь
младенческое тело окоёма;
и вновь в природе не было ни бурь,
ни перелома.