Очень горестно согнувшись, полнощекая певица выла
голосом унылым, представляя Травиату.
- Нет, не верю! Нет, не верю! – с самого начала акта
кипятился, как кастрюля, очень строгий режиссер. - Что-то надо
срочно делать! Ведь пока что Травиата не смертельно нездорова. Как вы
будете смотреться к окончанью этой драмы, если вы не в состояньи
показать простой недуг?
Призадумалась певица, опечаленно вздохнула и с
большою неохотой стерла яркие румяна со своих ланит обширных.
- Стало лучше, так и пойте, - удовлетворился главный,
только в следующем акте снова начал возникать он. – Травиата
разболелась – покажите это людям! С вашим пышущим здоровьем им
смешно на вас смотреть!
Призадумалась певица и, внезапно покачнувшись, стала
пьяною походкой волочиться за Альфредом и, слабея понемножку, за
диванчики цепляться. Режиссер смотрел довольно, но когда пришел
папаша, чтоб уламывать девицу отступиться от сыночка, он опять
насупил брови.
Призадумалась певица и упала на папашу, содрогаясь от
рыданий и покашливая чуть. В третьем акте героиня распростерлась на
постели и трагически заныла, скорбно глядя за кулисы. Со здоровьем
стало плохо, если не сказать отвратно, и она воспоминаньям предалась
без промедленья. Режиссер смотрел уныло, недовольно усмехаясь, и
вскричал, как Станиславский, что неверующий он.
Призадумалась певица и в мелодию вложила,
соответственно болезни, свои собственные звуки - те, которых в
партитуре Верди не предусмотрел: заперхАла потихоньку и раскашлялась
надсадно. А к концу воспоминаний до того уж разыгралась, что в конце
концов чихнула, посморкалась очень сильно и слезами от натуги, как
больная, залилась.
Режиссер попался нервный и, когда Альфред явился
проводить свою подругу, умирающую явно, закричал опять: «Не верю!»
Призадумалась певица и с талантливой отвагой, вынув
зубы, положила их на тумбочку в стаканчик. Щеки тотчас же ввалились,
став чахоточными сразу, и, теряя звук, певица, неразборчиво допела,
задрожала истерично и как будто померла.
Хлопал режиссер в ладоши, у Альфреда тик случился,
и от жалости папаша горько в уголке заблеял.
Никому еще на свете до сих пор не удавалось повторить
подобный подвиг! Наконец-то на вершину истинного реализма наше
оперное действо, безусловно, поднялось!