В квартире у Джеммы - яблочный сытный дух: мама готовит шарлотку часов так с двух или с трех. А Джемма вертится у плиты:
- Мама, мама, смотри - тебе принесли цветы! Расскажи, от кого, вот что ты опять молчишь?
Улыбается мама:
- Потише чуть-чуть, малыш.
Джемме восемь, она талантлива и умна и, конечно же, знает жизнь до конца, до дна, до предела - и может быть, миллиметром выше. Ей читает мама "Карлсона-что-на-крыше", но она - совсем как мальчик из Лённеберги: из буфета тащит яблоки и меренги и крошит на скатерть - белую и льняную.
Мама тихо смеется и нежно ее целует.
Маме тридцать - а завтра будет еще один перейденный год. Пока она без седин и пока она веселая, молодая - настоящая.
Уж Джемма-то точно знает.
А насчет отца... Наверное, где-то есть - разумеется, он приходит с работы в шесть, не задерживается в пробках, не ходит в клубы, а его жена опять поджимает губы и твердит: "Мой милый Алекс - а может, Макс - нам с тобой пора заканчивать этот фарс и решать уже, разводимся или нет". Он молчит и ест обед - не дает ответ, будто бы боится, что невзначай обидит.
Джемма никого сильнее не ненавидит.
Маме нужно бы выйти замуж, про все забыть, хорошо еще бы сына и дочь родить, поселиться где-то в пригороде столицы - лучше заграницей, в сверхпопулярной Ницце - и учиться языкам и чужой культуре, а она отдает предпочтенье литературе о планетах и двоичной системе кода.
Джемме кажется, что это - ее свобода.
И пока цветы красуются в красной вазе, маме нравится смеяться при каждой фразе о возможном браке или об адресанте, говорить: "Скажи за это "спасибо" Санте" и казаться легкомысленнейшим ребенком, будто бы впервые влюбившаяся девчонка. Джемма думает, что зовут его или Сэм, или Джон - такое имечко-без-проблем и без-темных-пятен-в-прошлом. Он без изъянов - ни за что не будет грубым, тупым и пьяным, как последний отчим Фрэнк, что с бутылкой виски.
Джемма знает, что не полюбит его ириски.
Но они вдвоем, и в воздухе запах яблок.
Джемма думает: день за окнами слишком ярок.