Листая страницы русского народного фольклора
Живая водица (Былина)
1 Не пора ли нам, братия,
Начать наш печальный сказ,
Сказ о Михайле, сыне Ивановиче,
Добром молодце;
5 О Марье, дочери Романовне,
Жене его,
О живой водице, что зелено вино,
Да и о том, к чему ведет оно.
* * *
Душа в душу жили Михайла с Марьюшкой,
10 Беды никакой не ведаючи,
Горя никакого не знаючи,
Любовь и согласие соблюдаючи.
По чести и совести делили они
Все дела свои да и радости.
15 Марья комнату убирала,
На службу князю мужа справляла.
Михайла должен был коня поить,
За двором следить.
Так заведено у них было и принято.
20 Обратилась раз Марья к своему мужу
И сказала таковы слова:
«Ай же муженек ты мой, Михайлушка,
А не запрячь ли тебе лихого коня,
Да не доехать ли до рынка нашего?
25 Посмотрел бы ты там шубы соболиные,
Сапожки сафьянные
И себе рубаху разошитую.
Да купил бы ты пшена белоярого».
Сказала так и дала Михайле
30 Подсумок серебра чистого.
* * *
То не заюшка в число поле выскакивал,
То не пташка малая пролетывала,
Выезжал то добрый молодец,
Добрый молодец, Михайла сын Иванович.
35 Направлял он коня своего богатырского
На рынок городской за товарами,
Что женой любимой заказаны.
Долго ль, коротко ехал Михайлушка,
Про то бог только один ведает;
40 Только тяжко стало Михайлушке,
И невмочь ему ехать далее:
Жажда лютая его мучает.
Приостановил коня Михайлушка,
Приостановил коня, призадумался:
45 «А не честь мне, не хвала молодецкая
Ехать молодцу совсем слабому,
Совсем слабому и голодному.
А не заехать ли мне во царев кабак?
И попить там могу и покушать!»
* * *
50 И подъехал Михайла к цареву кабаку,
Привязал коня к златому крыльцу
И вошел в палату белокаменну.
Как ясны соколы на добычу слеталися,
Так и богатыри российские
55 В одно место собиралися.
Все они на пиру наедалися,
Все они на пиру напивалися.
Становилися все пьянешеньки,
Становилися веселешеньки.
60 Как снимал Михайла
Со своих богатырских плеч
Подсумок серебра чистого,
Что женою любимой справлен,
Покупал на него зелено вино,
65 И сам пил, и друзей угощал
До тех пор, пока пьян не сделался.
С трудом вышел Михайла
На злато крыльцо,
Во все стороны пошатываясь.
70 Хотел сесть на коня своего,
С силами собираясь.
Да тут откуда ни возьмись
Ветерок подул...
И упал Михайла на сыру землю,
75 Бранными словами ругаясь:
«Что ж ты волчья сыть,
Травяной мешок,
Что ж ты ржешь-то так,
Да копытом бьешь,
80 Что тревожишь меня, добра молодца?
Поднимусь я сейчас,
Да задам тебе!»
Так сказал и уснул добрый молодец.
Уснул крепким сном,
85 Богатырским сном.
* * *
Как на выходы на высокие,
Красотою своею играючи,
Выходила прекрасная Марьюшка.
Как взимала она трубу подзорную,
90 Направляла ее в даль неведомую,
Да слова таковы приговаривала:
«Где же есть ты, любимый Михайлушка?
Отзовись, муженек мой, откликнися.
Сколько слез о тебе мною пролито!
95 Столько от жажды тобою не выпито!»
И услышал Михайла эти слова,
Из уст жены идущие;
И припомнил он все,
Приключилось что с ним,
100 Что должен он ехать на рынок.
И собрался уж было он сесть на коня,
Приоткрыл помутневшие очи,
Но увидел друзей на крыльце кабака,
Разгулявшихся добрых молодцев.
105 Подходили они к Михайле
И слова таковы выговаривали:
«Поднимайся, Михайла, с сырой земли
Да пойдем в кабак опохмелимся.
Скинемся мы по денежке,
110 По денежке по серебряной,
Купим вина, полтора ведра,
Да выпьем, Михайла, по чарочке».
И выпили они сперва по одной,
Затем по второй, за ней третию.
115 Разгорелась душа у Михайлушки,
Говорит он друзьям таковы слова:
«А не поехать ли нам, братья,
В гости к нам, к моей Марьюшке.
То жена моя, честного рода дочь,
120 Напоит она нас и накормит».
Недолго добры молодцы думу думали,
Собралися они и поехали...
И подъехали к крыльцу самому.
А на нем уж стояла Марьюшка,
125 Дожидалась мужа любимого.
Посмотрел на нее Михайлушка,
Поднапряг глаза опьяневшие
И сказал, сильно озлобившись:
«Сгинь с глаз моих, чудо нечистое!
130 Как попала сюда лань златорогая?»
Заговорила лань златорогая
Человеческим чисто голосом:
«Я – не чудо, не лань златорогая,
Я – Марья, жена твоя верная».
135 Но не понял тех слов Михайлушка,
Оттолкнул жену свою Марьюшку,
Прошел в горенку столовую,
Позвал и друзей, добрых молодцев.
Рассадил их на стулья дубовые,
140 Рассадил на скамейки высокие
И сказал богатырским голосом:
«Говоришь, что не чудо нечистое?
Говоришь, что не лань златорогая?
А подай нам тогда побольше вина,
145 Да подай нам калачиков пшенных!»
Не поверила Марья глазам своим:
Неужели таким стал Михайлушка?
Припала она на мужнюю грудь,
Стала ульщать, приговаривать:
150 «Что ж наделал ты, милый Михайлушка!
Посмотрел ли ты шубы соболиные,
Сапожки сафьянные,
Да себе рубаху разошитую?
Купил ли ты пшена белоярого?»
155 Отвечал ей на это Михайлушка:
«Ничего мне этого не надобно,
Покупал я одно зелено вино,
Не имею я аль на то право?
Аль не я был за славным синем морем,
160 Порубал поганых татар,
Защищая земли святорусские?
А ты, жена, – глупая, неразумная!
Хоть бы раз ты мне хорошее сделала,
Покормила вкусным хлебом или ужином!
165 Мало ль шуточек ты шутила со мной!
Да еще как-то тебе это с рук сойдет!
И зачем на тебе я посватался?»
Горькими слезами заплакала Марьюшка,
Зарыдало сердечко обиженное.
170 Но не сжалилось сердце богатырское,
А разыгралось пуще прежнего.
Хватал Михайла скамеечки высокие,
Бросал их в окошечко гостиное;
Раскачивал стульчики дубовые,
175 Бросал их в посуду стеклянную.
Успокаивали Михайлу друзья его верные,
Умоляла Михайлу жена его Марья.
Но не остывала кровь горячая,
Не утихало сердце молодецкое.
180 Пришлось вызывать дружину княжеву,
Избежать чтоб кровопролитья великого.
Увидел Михайла дружинников,
Рассвирепел пуще прежнего.
Выскакивал он на скотный двор,
185 Но не нашел там сабли острые,
Не нашел там меча-кладенца...
Хватал он тележку деревянную,
Поднимал осище железное,
Да начал этим осищем помахивать,
190 Слова таковы выкрикивать:
«Порублю я поганых татар,
Постою за веру христианскую!»
Славно бился храбрый Михайлушка:
Одному дружиннику руку вывернул,
195 Другому ногу выломал,
Третьего хватил поперек живота...
Но навалились на него дружинники,
Связали руки, ноги толстыми веревками
И увезли из дома родимого.
* * *
200 Как вставал Михайла проспавшийся,
Открывал глаза прохмелевшие,
Оглядывал стены незнакомые,
Да вопросы задавал недиковинные:
«Ай же братья вы мои крестовые,
205 Скажите мне добру молодцу,
Куда жизнь меня позабросила?
Где есть я? Как попал сюда?
Где Марья моя, лебедь белая?»
Говорили ему братья таковы слова:
210 «Ты находишься в тюрьме княжеской
За проступки, тобой учиненные.
Ай же, Михайла, сын Иванович!
Нет у тебя дружной семьи,
Нет любимой Марьюшки!
215 Вышла замуж она за Окульева,
Дружинника красивого и непьющего».
Как услышал слова те Михайлушка,
Закричал он отчаянным голосом,
Что тюремные стены осыпались:
220 «Эй, Михайла, что ж наделал ты!
Брал ты полону народу многи тысячи,
Разбивал ты лютых врагов разбойников!
Но зачем ты поехал во царев кабак?
Зачем пил там зелено вино?
225 От него помешалась твоя головушка,
От него помутились очи ясные,
От него попал ты на место позорное,
От него потерял ты свою Марьюшку!
Не глядеть тебе на ее красоту,
230 На кудри ее белоснежные,
На очи ее прекрасные».
Долго думал Михайла,
Повесив голову, потупя глаза.
Голову как пивной котел,
235 Глаза как пивные чаши.
Послесловие
Всякая находка исторических документов, а тем более литературных произведений, становится литературным событием в науке. Но всегда находятся скептики, которым удобнее усомниться в подлинности документа, чем согласиться с тем новым, что говорит нам источник о минувших временах. Прежде всего поэтому о подлинности. Документ написан на плохой помятой бумаге без водяного знака. Это указывает на то, что он написан в IX – X веках. Почерк разобрать трудно, следовательно перед нами – скоропись XIII – начала XVI веков. Точнее можно датировать былину, исходя из ее содержания. Можно заметить, что в ней упоминается и царь (в связи с кабаком), и татары. Следовательно, события происходят в конце XV – в начале XVI века. Заметим, что кабак несет отрицательную эмоциональную нагрузку – «царев». То есть мы встречаемся с явными антимонархическими тенденциями. Знаменем борьбы сепаратистов стала антиалкогольная пропаганда. Но, к сожалению, победа центральной власти была обусловлена исторической необходимостью.
Историк Роев.
С первых же строк былины в нашем воображении возникает живой образ средневекового славянина. В ходе повествования, в постепенном развертывании событий раскрываются новые черты его сложного характера. Наконец, мы с некоторой долью удивления, а иногда даже восхищения (вспомним хотя бы сцену борьбы Михайлы с дружинниками) замечаем, что перед нами не просто образ славянина, а образ славянина-алкоголика. Уже в этом проявляется актуальность произведения, написанного, как заметил мой коллега-историк, не позднее XVI века.
Несомненно, что в целом Михайла, или, как его ласково называет автор, «Михайлушка», имеет положительный характер. На деньги из своего подсумка он не только пьет сам, но и угощает своих друзей. Он честно выполняет супружеские обязанности, заключающиеся в том, чтобы «коня поить да за двором следить». Он в состоянии горевать, когда от него уходит жена. Иначе он не сидел бы в княжеской тюрьме, «повесив голову, потупив глаза».
Мы видим, что у Михайлы большая сила воли. Несмотря на трудности, «во все стороны пошатываясь», он пытается сесть на коня! И если бы не случайно подувший ветерок...
Не может не восхищать огромное патриотическое чувство Михайлы. «Аль не я порубал поганых татар, Защищая земли святорусские?» – спрашивает он. И мы вынуждены признать, что именно он, а не кто другой.
И только одно, мелкое, недостойное его самого желание напиться погубило его сильную и благородную натуру.
Какие же пути борьбы предлагает автор с «живой водицей», которая лишь сначала, как кажется Михайле, оживляет, но потом бросает его, бесчувственного, на «сыру землю»? Один такой путь связан с образами дружинников, которые наваливаются на Михайлу, вяжут ему толстыми веревками руки и увозят из дома родимого.
Но вряд ли сам автор представлял такой путь единственным. Иначе он не уверял бы нас, что любоваться «белоснежными кудрями, прекрасными очами» своей Марьюшки, ходить с нею если не в кино и театр, то хотя бы на рынок значительно интереснее, чем валяться бездыханным возле «кабака царева».
Филолог Разбираев.
Вспоминая классиков
Пародия на стихотворение А. Твардовского «Ленин и печник»
Как-то в горках отдыхая,
Воздух чистый в грудь вдыхая,
Весь в делах страны Советов,
Строя план своих заветов,
Случаем забрел на луг
Раз однажды Ленин вдруг.
Но решенье принял вмиг:
«Без дороги, напрямик!
Часть дороги сокращу,
Путь вперед я упрощу.
А траву помну, так то
Не увидит здесь никто».
Все бы было хорошо,
Не случись оказии:
Здесь печник куда-то шел
Мимо безобразия.
И пошел рубить с плеча
Печник, местный старожил...
В завершении вождя
Трехэтажным обложил.
От смущенья тот пригнулся,
Виновато улыбнулся,
Ростом еще меньше стал,
– Я не буду.., – пробурчал.
– Он не будет! Ты косил?
Ты хоть раз траву сушил?
Что ты лысиной светишь?
Что, уставившись, молчишь?
Сукин сын социализма!
Ты еще пожар устроишь!
Вот с такими коммунизма
И вовеки не построишь!
От таких вот и беднеет
Вся советская земля!
Отвечай, буржуй, скорее
Как фамилия твоя?
Ленину что делать было?
В такт ответить так же «мило»,
Вроде как-то неприлично:
Пойман все же он с поличным.
– Ленин, – скромно отвечает, –
– Ленин я, и я не прав.
Лет через пятнадцать, двадцать
Нe нашел бы печник прав.
Пародия на стихотворение В. Маяковского «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом, на даче»
Когда ночами я творил
В тиши рабочих буден,
Когда пророчески хвалил
Отечество, что будет..,
То солнце так мешало мне
Жарою нетерпимой,
Что крикнул: – Нежишься в огне?
Довольно шляться мимо!
Каков бездельник, дармоед!
Такой большой конструкции,
А пользы ни малейшей нет
Для дела революции!
И вот само, верь иль не верь,
Как только ухитрилось?
В мою открытую чуть дверь
Ко мне домой ввалилось!
И к самовару... Вот хамло!
Бывают наважденья!
– Гони, – сказало, – раз зашло,
Чаи, поэт, варенье!
Увидел бы все это кто,
Не рад уже я дружбе!
– Но может быть, покрепче что?
Да вроде мы на службе!
Я «радий добываю» свой,
Труд адский, не поверишь!
Ты слабовато хоть зимой,
Но тоже вроде светишь...
Щипнув себя, уж не во сне ль,
Бью солнце по плечу я:
– А вот скажи, брат-солнце, мне
То, что спросить хочу я.
Ты видишь все, всегда, везде
На Марсе и Юпитере...
Капитализм еще жив где?
Нужна ли помощь Питера?
Небось, светило, ты не знаешь,
Что грея за экватором,
Ты на руку играешь
Буржуям – эксплуататорам?
– Ну все, поэт, пора идти,
Уж время вроде спать.
– Решим на том: всегда свети,
Я буду рифмовать!
И попроси уж заодно
Луну зайти в субботу.
Открою ночью ей окно:
Все ж женского та рода!
Вспоминая Пушкина
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
* * *
Люблю я бешеную младость
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! Долго я забыть не мог
Две ножки...
(А.С. Пушкин. Евгений Онегин)
Пародия
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
Тем самым деньги сэкономив для питья;
Главою выше б он вознесся непокорной,
Когда бы меньше забавлялся я.
Отдашь, бывало, лепт последний
За чашу крепкого вина;
С старушкой нянею намедни
Я кружку пил свою до дна.
Зима. Что делать в эту пору?
Читай, ешь, спи; и завтра то ж...
На содержанье взять корову?
Крестьянам делать тогда что ж?
Вот летом лучше: тут и балы...
На славу отдохнете вы!
Красавицами полны залы,
Но только ножки их кривы!
Что до коленок, ровно вроде,
Смотри смелей и не робей,
А выше в девичьем народе
С большим отклоном, хоть убей!
Я взглядом точно мерю ножки,
Куда б меня не занесло.
В Твери, скажу, ровней немножко
И то, наверно, повезло.
«Пародии возникли от огромной любви Алкогоголя к дорогим его сердцу именам, от желания улыбнуться и не более того».
(Автор)
Любителям «мыльниц»
Вера
Пародия на любовный роман в стихах, написанная пятнадцатилетним автором сразу же после прочтения пушкинского «Евгения Онегина». Написанная паршиво, написанная с прямым участием любимого пса Шарика породы дворняга (мопсов автору не досталось). Но что ж теперь, выбрасывать? Одна – все-таки не сто.
Глава 1
Какой-то негр-африканец
Поэтам русским фору дал.
И гений он, и добрый малец,
Как душу русскую познал!
Черт побери, слегка досадно:
Подумаешь, Онегин-франт!
Герой такой уж? Бросьте, ладно?
Убийца, бабник и педант!
А ведь читается! И кстати,
Школярам долбят каждый год.
Рискну и я, так, шутки ради,
Свой приготовить вам компот.
Кому-то что-то он подскажет.
Кто улыбнется, загрустит...
Любитель «мыльниц», может, скажет:
«Сойдет, товарищ наш «пиит»!
Воскликнуть: «Не сойдет!», – желаю.
Поэтам всем бросаю клич:
Не надо, перцом посыпая,
Гноить предпраздничный кулич!
Без наворотов разъясняю:
Какого черта рифмовать,
Башку хореем забивая,
Коль можно прозою сказать?
Рифмую чисто шутки ради,
Раб разленившийся софы,
Неотпускающей кровати,
Но без онегинской строфы!
* * *
Проснувшись, Александр, зевая,
Недобрый мир в сердцах браня,
Подвел, еще раз проживая,
Итоги прожитого дня.
Он Веру не винил нисколько:
Она же Гале помогла!
Одно обидно было только:
Его б предупредить могла?
Нет, не могла. Ведь он внезапно,
Любимый Галин верный муж,
Вчера приехал и прохладный
Жене своей устроил душ.
Ну нужно ль изменить супруге?
Да на ее ж глазах? – Подлец!
Теперь их отношенья туги...
Да, ты, Владимир, - «молодец»!
Лишь только Вера поманила,
А он уж уши навострил.
Намеком скрытым посулила...
И Вова о жене забыл!
Своё вниманье лишь на Веру
Мерзавец быстро обратил;
И, обнаглев сверх всякой меры,
Рукою Веру обхватил...
Что Александру оставалось?
Ах, если б знать сговор подруг!
А так на Веру злоба вкралась,
И тут уж думать недосуг!
Желая искренне признанья
Придумать Гале на ходу,
Собрав всю волю и все знанья,
Сказал ей все же ерунду...
Галина видела мученье
И Александра поняла.
Плюс вдруг ожившее стремленье
Желать супругу только зла!
Так быстро роли поменялись
(Всему виною Вова был);
Уже друг с другом целовались
Те, кто друг друга не любил.
Обидно очень было Саше!
Теперь одно решенье – «Нет!»
Обидно Гале было так же;
Суров готов ее ответ!
Активно Саша начал думать:
«Пора всех ставить на места!
Вову, конечно, надо сдунуть...
А Вера? Пусть живет сама..!»
Уж Александр совсем решился
Осуществить скорей план свой,
Но потому остановился,
Что Галя молвила: - Постой!
Ты думаешь о Вере хуже.
Она – порядочна. Клянусь!
Хотели испытать мы мужа...
А он... Нет, я сейчас взорвусь!
– Не надо! – сказал Саша тоже. –
Себя уже он наказал!
Ему мы отомстим попозже,
Ведь завтра – новогодний бал?
* * *
Однако время – уже восемь!
Довольно в праздности лежать!
И резко одеяло сбросив,
Решает Александр вставать.
Идет он быстро умываться,
Вливается в людей поток,
Где сразу хочешь улыбаться:
Студентов весел городок!
- Идешь на первую ты пару?
- Ну что ты, у меня ж болит...
- Еще с весеннего загара..?
- Нет, честно. Ем, в ушах трещит.
- Сдаем сегодня курсовую...
Готов? Пришел последний срок!
- Конечно. Написал такую..!
Но чувствую, мог лучше! Сжег!
- А если два на ноль помножить,
То будет вроде ничего?
Декана бы на ноль умножить!
- Твою стипендию еще!
Из комнат всех остроты льются,
Накопленный за ночь задор.
Но все на улицу тянутся,
И тут – о деле разговор.
Кого-то формула тревожит:
Здесь точным должен быть подход!
Для сообщенья кто-то сложит
Набросков тезисных листок...
Но к Александру все ж вернемся,
Последуем за ним мы вслед;
И на этаж вверх заберемся –
Гуманитаров факультет.
Звонок пронзительный уж льется,
Спешат студенты за столы.
Пока им материал дается,
Присмотримся к студентам мы.
Один напыщен, - во вниманьи!
С боязнью слово упустить,
Строчит, забыв о пониманьи:
Ему б «под солнцем» в жизни быть!
Другой имеет цель иную;
Как хочет превратиться он
В «энциклопедию» живую:
Всегда вниманьем окружен!
Девичью добру половину
Нетрудно так же нам понять.
Задача их совсем безвинна:
Стипендию не потерять!
И многих тех понять несложно,
Рисует кто значки, крючки:
Убить им время б только можно,
Они от лекций далеки.
И Александр почти не пишет,
Как, впрочем, и сосед Андрей.
Но нужное он все услышит,
Запишет, что сочтет важней.
Они с Андреем уж решили
Себя лишь школе посвятить;
И потому всегда спешили
Сухие факты оживить.
Сомненьям часто подвергали,
Что всеми признано без слов;
И в споре часто навлекали
Вниманье строгих докторов.
- Не слишком рано ли колхозы
В стране решили создавать?
Коль нет сознанья, больше пользы
Хозяйства личных... отставлять?
- А не исчезнут ли желанья
При коммунизме у людей
Все силы отдавать и знанья,
Коль все бесплатно, а, Андрей?
-Максималист ты с задней парты. –
Бурчал Андрей, сам Голиаф. –
Тебя забрать или уж сам ты
Проводишь год, меня забрав?
Тут Александр стулом скрипнул,
Тотчас же вспомнив про «вчера»,
И, оглядев Андрея, вскрикнул:
«Идея найдена, ура!»
* * *
К концу уж близятся занятья:
Последний семинара час...
Когда ж закончится? Проклятье!
На воздух свежий бы сейчас!
Кому «под солнцем» место надо,
Тот слово взял. О горе всем!
В последний года день – «награда»:
Треп глупый слушать минут семь!
А пустоты-то в речи сколько!
Как пыжится, смешной павлин!
За семинар расскажет столько,
Вся группа меньше, чем один!
Все вроде. Вызвали Андрея.
Вопрос - труднейший! Молчат все.
Тот сочиняет, не краснея,
Вот уж талант-то, право, где.
Не дрогнул, не повесил носа.
Хоть под рукой – тетрадь одна,
Не зная сути всей вопроса,
Из мухи все ж слепил слона.
Ну, впрочем, тут картина – ясна;
Кто был студентом, с ней знаком.
Не тратя боле слов напрасно,
Закончим разговор о том.
Уж завершился день учебный,
Последний в нынешнем году.
- Послушай, что ты, Сашка, бледный?
Опять с подругой не в ладу?
Друзья на улицу выходят,
Теряясь в снежной пелене;
По городу счастливо бродят
В волшебной зимней тишине.
* * *
И мне признаться были милы
Пейзажи зимней красоты;
И хоть от стужи ноги ныли,
Гулял до самой темноты.
Сравнить, конечно, можно вряд ли
Деревню с городом зимой.
А то и вовсе невозможно:
Различны очень меж собой.
Там сельская дымится баня,
Угрюмо, молча спят леса;
А здесь трамваи, люди, зданья...
Хлопоты, вечно – суета!
И все ж все время любовался
Я, зиму города любя,
В толпе всегда куда-то гнался,
Со всеми белый снег клубя.
Вот хлопья падают, кружатся.
Кругом лишь снег и облака!
С знакомым сложно повстречаться...
«А, это ты? Ну будь. Пока».
Все в белом, и все словно в сказке!
На шапках – белый каравай.
А вот вдали светятся глазки...
Не зверя, нет. Ползет трамвай.
Зажглись огни, цветов скопленья,
Зеленых, красных, всех других...
Зовут изведать равзлеченья
В кино, на спорт, на цирк иных...
Уж раз ушли мы в отступленья,
Менять пока не будем фон.
И молча в те сооруженья
Заглянем, первым – стадион.
Охота раньше, сейчас спорт:
Бассейн, площадка, трамплин, корт...
Стихия страсти захватила,
В секунды жизнь всю превратила!
И все же если чуть отвлечься,
Забыть хоккей и приглядеться
За пестрой публикой живой,
То каждый видит смысл свой.
Болельщики... Понятно дело,
Они дружны все: - Бей налево!
- Отдай ты пас! – Судью на мыло!
И что б стиральным оно было!
А вот в углу, вдали от страсти,
Раскрыв в пожаре свои пасти,
Душою нищие ребят
С стеклянной ценностью сидят.
В другом углу, другой трибуны
Шепчут, совсем не слыша гулы,
Прижавшись, sancta simplicitas1!
Красавица и с нею – витязь.
А там внизу ломают клюшки,
Стреляют шайбой как из пушки.
Стараясь из последних сил,
«Спартак» победный гол забил.
Он победил. Но спорт суров!
Закон в нем никогда не нов:
Сегодня в славе засыпаешь,
А завтра место уступаешь.
Болельщики большой толпой
Бредут тихонечко домой.
О спорте жарко поболтают
И о работе вспоминают.
Немного дольше не уходит,
С мешками по трибунам ходит
Та кучка пьяная ребят
(«Почистить» стадион хотят).
Но вот он – пуст и странно тихий.
Так кто же самый был счастливый?
Нет, он – не пуст! Те двое – там!
Завидую, признаюсь, вам.
* * *
Наш бурный век не обличаю,
Но все ж невольно замечаю:
Чем больше развлечений в нем,
Тем все скучнее мы живем.
Все что-то ищут, не находят,
В себя уходят и проходят,
Желаний часто не имея,
Картинной мимо галереи.
А посетители! Зевают...
Девицы кудри поправляют...
Картины смотрят для того,
Чтоб отразило их стекло.
Боровиковский иль Орловский,
Судковский или Айвазовский...
Бредут себе из зала в зало,
Вникая в имена те мало.
Что им какая-то сосна,
Что на обрыве, что одна!
Что из последних сил стоит!
Но слышно же: она скорбит!
А сзади - небо, сзади - жизнь!
Ты не умрешь сосна, держись!
Ты будешь жить, как вечно жив
Творец, тебя изобразив!
Из зала Куинджи – в зал, что Репин
Трудом и гением отметил.
Его простые бурлаки
Нам камнем на сердце легли.
Нет! Он стремился не за славой!
Когда писать не мог он правой,
То начал левой как дитя;
Здесь равнодушным быть нельзя!
Джоконда! Вечно молода!
В ней величавость, простота;
В ней и насмешка, и печаль,
Взгляд на тебя, но взгляд и вдаль!
Чем больше на нее смотрю,
Тем чаще я себя ловлю
На мысли, что она – ценитель:
Каков ты, рядом, посетитель!
Уже не ты, она глядит!
Она насквозь тебя «сверлит»!
О боже! Больше не могу!
Быстрей в кино! Там отойду...
Кино – целебное лекарство,
Свободных чувств и мыслей царство,
Сопоставлений созерцанья
С мышлением, плодом мечтанья.
Спокойно сядешь, гаснет свет...
Уж полон зал и мест уж нет;
Приятно занавес шуршит,
И публика уж не гудит.
Здесь можно просто разрядиться,
От всей души повеселиться;
При напряжении ума
И важное найдешь всегда.
О, если б жили Байрон, Пушкин!
Кино сменило бы им кружки!
И Гоголя б минул загиб:
Так рано б, может, не погиб...
Скажу серьезно, не шутя,
Возможно, здесь – судьба твоя!
Ты сзади девушки садись,
За ней немного присмотрись...
Обоих что-то огорчает,
А всем смешно? То вас сближает!
И если вы смеетесь вместе,
То дружбу временем проверьте...
* * *
Однако, Александр! Гуляя,
Не в силах все в себе хранить...
Не утаив, не прибавляя,
Решил Андрею боль излить.
Не знал надежнее он друга
С желаньем искренним помочь,
С душой, готовой на услугу
И в утро раннее, и в ночь.
Хотя на первый взгляд не скажешь,
Андрей что добр... Наоборот!
Когда в глаза его ни взглянешь..,
Полны угрюмости забот.
Но взгляд-то тот уже не первый:
Они знакомы так давно!
И потому Андрей был верный,
Что стоил Александр того.
С утра за Сашей наблюдая,
Смекнул Андрей: «Хаос в душе!»
Красот зимы не замечая,
Рассказом занят был уже...
Читатель даст нам позволенье
Оставить то, в чем нет нужды?
То все – в начале сочиненья...
И вновь к друзьям вернемся мы.
Они сошлись в нелегком споре.
Ну этим им не удивить:
Случалось с ними и дотоле...
Но тема! Спором не решить!
Кто прожил жизнь и тот не в силе
Сказать: «Так что же есть любовь?»
Уж вечный б двигатель открыли,
А здесь все зря... из носа кровь!
Андрей упорно повторяет,
Что может обойтись без ней;
И ничего не потеряет,
И даже будет веселей.
- Ну что ты, Александр, неймешься?
С утра грустишь. Из-за чего?
Ведь сам же после рассмеешься
И на себя, и на того...
Ну изменил, знакомо дело.
Да нет ее совсем, любви!
Вот попривык и надоело!
Тут хоть зови, хоть не зови...
Сейчас на пальцах растолкую:
Ты – в море, волны – впереди;
Но вот в минуту роковую
Желанный видишь брег земли.
Восторга нет в тебе предела;
«Земля! – кричишь. – Спасен! Земля!»
Подплыл... И радость улетела:
То островок, где жить нельзя.
И здесь: «Нашел! Как все прекрасно!
Теперь навеки мы с тобой!»
А дальше... все однообразно,
Тоскливо так, хоть волком вой!
- Ну если выть, любя, настроен,
Тогда, Андрюшенька, - труба!
Обломов ты: влюблен, - спокоен.
Любовь – есть жизнь. Везде борьба!
Конечно мы ракеты строим
Не только для любви своей;
И все же где-то втайне кроим
Понравиться одной лишь ей.
- Я, Саша, ничего не крою:
Мне так спокойней и вольней.
А план твой так и быть устрою,
Что хочешь ты, то мне важней.
- Тогда вперед, теряем время!
Устроишь и свою судьбу...
И если не сочтешь за бремя,
То просьбу выполни мою.
- Твои излишни беспокойства:
Я сделаю, как ты просил...
Но мои зная души свойства,
Не трать напрасно своих сил.
* * *
И вот друзья спешат к Галине,
Встречают там своих друзей.
Все приглашенные прибыли,
Герои наши – попоздней.
Средь приглашенных – все студенты,
Вскользь коих уж коснулись мы;
Их выделить найдем моменты
Из праздничной сей кутерьмы.
Накрыт уж стол, стоят бокалы;
Всех марок – пестрое вино.
Неужто вечно (ладно, балы...)
Не быть веселью без него?
Ох! Если бы весь яд сей люди,
Изгнали б, были б молодцы!
Ведь помнит Русь простоналюдья:
С весельем пили чай купцы!
Но все слова, стоит посуда!
От ней печальный взгляд отвел,
И время есть еще покуда,
Глазами Саша все обвел!
Все как обычно. Все – не ново:
Не что нужней, что красивей;
Все сделано по сердца зову:
Не хуже, что б как у людей!
Где стол, над самой серединой,
Люстра висит из хрусталя;
Прибита на стене картина:
Великий Ленин. Фон Кремля!
Стоит у стенки телевизор
Как и у всех людей, - цветной!
Магнитофон, а с ним – транзистор.
Все, кажется, сулит покой.
Ковер занял стену другую:
Узор узора красивей!
И он ведет на мысль такую:
Не хуже, что б как у людей!
Загружен книжный шкаф доцела.
Фамильи встретишь всех веков!
Здесь все три серьи БВЛ-а
Великой прозы и стихов!
Так в чем же дело, в чем причина?
Где все, как и у всех людей.
Живут Владимир и Галина
Не как все люди, а скучней?
Не так относятся друг к другу
(Галина, правда, ни при чем).
Но Вова предает супругу.
Не любит? Ладно, разберем.
Тайком на Веру Саша смотрит:
Спокойна, как всегда, скромна.
А вот в Галине что-то ходит...
И злом, и местью вся полна.
Владимир, как ни дашься диву!
То – не простой один покой.
Не в меру все самолюбиво...
Себе позволит все такой!
Красив! Глаза полны горенья!
Спадают кудри черны ниц!
Все создано для обольщенья
Безвинно верящих девиц.
Но первый тост! Желает страстно
К себе вниманье обратить
Тот самый, цель кого всечасно
Быть на виду, эффектно жить.
И голос, оживший от хмели,
Перебивая всех, звенит...
На семинаре не успели...
Уже, однако, говорит.
- Последний год мы с вами вместе,
Мои любимые друзья!
(Ну хоть бы в жизни раз без лести)
Всегда вас помнить буду я!
Признаюсь в честном откровенье
(Как любопытно! Это в чем?)
Нам в ВУЗе быть всего мгновенье!
(Нет, ты устроишься при нем!)
И разлетимся мы по свету:
Огонь души другим дарить;
Всю подлость, лживость звать к ответу
И святость истины хранить!
Все чувства доброты безбрежной
Всенощно в людях воспалять;
Бесчинство в оболочке нежной
В бою бесщадном различать!
В такой же вычурности дале
Высокопарну ведя речь,
Ей вызвал отвращенье в зале,
Желание ее пресечь.
Ну, право, о каком там бое,
Какой там пользе толковать?
Стремленье коего не боле,
Чем выгоду себе желать!
Поняв всеобщее желанье,
Его уж Саша разрешил:
Он – хоть оратор без призванья,
Но тему ту переменил.
И вот уже другие речи
Текут за праздничным столом:
Воспоминанья первой встречи
И встречи, бывшие потом...
Кому и как зачет сдавали:
Рассказы льются всех гостей...
Мгновенья все припоминали
Приятных старых новостей.
А Александр мигает другу,
Мол, «помни, должен быть ты смел!»
И вот бочком- бочком, по кругу
Андрей к Галине пересел.
И четко, для других безгласно,
Галину быстро в дело ввел.
Услышал только: «Я – согласна!»
И речи длинные повел.
Читателю что б ясно стало,
Пора план Саши предъявить.
Мудреного тут, впрочем, мало:
За Галю Вове отомстить.
Андрей был должен приударить
За Галей. Галя же должна
Поверить Вову в то заставить,
Андрея любит что она.
Тут Вова должен был взорваться!
Здесь можно их и помирить.
Несложный план тем и кончался
Стремленьем их соединить.
К чему придет его затея,
Ах, если б Саша знал тогда...
До нас дошла б его идея
Уж верно вряд ли бы когда!
Но смотрит на Андрея Галя
Глазами, полными любви...
Идет все по сценарью дале.
Эй, кто там, Вову позови!
А вот и Вова. Бодро входит
Он в залу и что видит вдруг?
Жену любимую находит
В объятьях чьих-то мужских рук!
И гнев в душе его вскипает,
И непомерна его злость!
Андрею показать желает,
Кто здесь хозяин, а кто гость!
Сильнее пульс, он чаще дышит,
Впервые в жизни – сам не свой!
Но Александра голос слышит:
- Володя, не спеши, постой!
Припомни, вел себя не так ли
Недавним вечером и ты
В тобой устроенном спектакле?
Но все не унесешь цветы!
Андрей! Ну, хватит! Да довольно!
Володя все уж осознал:
И как Галине было больно,
Он на себе сейчас узнал.
Андрей послушен, но Галина...
(То Саша не предусмотрел)
С любовным трепетом, невинно –
К Андрею... Тот уже не смел.
Но Галя все еще ласкает
Целует, нежностью пленя,
Сама Андрея обнимает;
А тот бурчит, весь свет кляня.
Галина ж будто и не слышит,
Андрея за руку ведет;
Уж тот замолк и едва дышит:
Она гулять его зовет.
Она? Галина? Звать другого?
Пусть не врага – Андрюху. Но
Но поворота все ж такого...
Нет, это слишком уж чудно!
Казалось Саше: «Все продумал.
Во-первых, сам он отомщен!
Помог и Гале, как задумал!
А-а-а! Ею муж все ж не прощен!»
Себя лишая размышлений:
Ему все ж Галя – не жена,
Решает Саша от сомнений
Вернуться к Вере. Где ж она?
Она все так же тихо, скромно
Сидит за праздничным столом.
И все случившееся словно
Ее не тронуло ни в чем.
Подходит Александр к Вере,
Заводит с нею разговор...
Но в тоне, жестах и манере
К себе он чувствует отпор.
Ее он просит разъясненья:
В чем дело, в чем он был не прав?
Он страстно жаждет выясненья,
Где мог затронуть и чей нрав?
Ответ у Веры был не краток,
Отчаянного полон зла,
Для Сашиных ушей не сладок...
Он горечь испытал сполна!
- Ты думал, - Вера заключила, -
Посредством друга все решить?
Его понадобилась сила
Свое бессилие прикрыть?
Недавно был ты малодушен!
Да! Галю легче целовать!
Когда ж мужской твой шаг был нужен
На месте Вову наказать,
То где твоя мужская твердость?
- Но Вера, я... – Не обещай!
Мне не позволит бабья гордость,
С тобой остаться что б. Прощай!
На том оставим мы героев
И предадим самих себе.
Свиданье с ними вновь устроим,
Пожалуй, в следующей главе.
Глава вторая
Как странно человек устроен:
Он любит время торопить;
И с понедельника настроен
На выходной, хоть столько жить...
Прошла неделя, день желанный
Уж – на пороге. Мы ж бурчим!
В своих желаниях – профаны:
Не знаем сами, что хотим!
- Весь день – свободный. Безобразье!
Томиться надо целый день!
Туда - сюда ходить... Вот счастье!
Уходит цель, приходит лень!
Так часто очень рассуждаем
И, суетясь сюда – туда,
Мы в выходные забываем
Остатки навыков труда.
А время что же? Ждать не будет.
Оно бежит и день, и ночь...
И тот, кто это не забудет,
Себя кто сможет превозмочь,
И смыслом каждый день наполнит,
И будет жить не тля, - горя!
О цели жизни будет помнить,
Себя, не время торопя!
Тот будет прав и что важнее:
В согласьи полном жить с собой!
А это нам всего нужнее,
Согласен кто-нибудь со мной?
Но это – не моя забота;
Имейте мнение свое!
Продолжить есть еще охота
Моих героев бытие.
Быстрее ветра пролетел
Студенческий последний год;
Увидеть Сашу ждал удел
Поток журчащих сельских вод.
Наш Александр в деревню едет
(Ну чем – не пушкинский герой?!)
Куда же автор это метит:
В Онегина с его хандрой?
Он, может, жил бы как Евгений:
Казался б странным для людей,
Ни сил, ни знаний, ни стремлений
Не проявляя для друзей.
Но бытие сейчас иное:
Понятье «лишний человек»
Для уха нашего – пустое:
Его не встретишь в этот век.
Наш Александр работал в школе:
Детишек сельских обучал.
О греках, о «Народной воле»...
О многом разном повещал.
И был хоть Александр взрослый,
С детьми он общее имел:
Их любопытное проворство
Ценил он больше важных дел.
А говор хоть их беспрестанный
Ему подчас надоедал,
Себя за ними неустанно
Он ежедневно подгонял.
Сначала было все же трудно:
Что надо, успевал едва!
А иногда к тому же – нудно:
Лежал, скучая, день и два!
И потому хандрил он часто:
О Вере мысли душу жгли!
Хоть говорил себе: «Все, баста!»
Из головы они не шли!
Да гнать их он и не пытался:
Где есть мученье, - есть любовь.
Пусть ты один как перст остался,
Но прежни мысли движут кровь!
Так в забытьи сидел он часто,
Был непонятен для людей.
Им было ну никак не ясно:
Как можно жить так без друзей?
Он мог. И день свой отработав,
Вновь становился нелюдим.
Его терзали те заботы,
Что были вытканы самим.
Читатель, это все читая,
Пожалуй, что к чему поймет:
«Уж не к Татьяне ли героя
Нас автор скоро приведет?»
Скажу, и рад бы. Но не скрою,
Мне грустно признаваться тут:
Татьяны русскою душою
Исчезли. Ольги же живут.
Быть может, бытие иное:
Танцульки, шманцы и кино
И все подобное такое...
В наш буйный век... Да все равно!
Мы вспомним Веру. Часто очень
О ней наш Александр вздыхал
И ей писав в бессонны ночи,
Все ж ничего не посылал.
Он – и поэт тут, и мыслитель;
И томной грусти был налет...
Кто отступлений не любитель,
Тот пусть страницу пролистнет.
* * *
«Давно, - писал, - я – труп живой,
Как мы рассталися с тобой!
То на тебя, то на себя,
И часто вовсе без причины
(«Вот, - скажешь, - признак дурачины!»)
Сержусь, и сам я тут не свой:
Добрее реже, чаще – злой!
Да, злой. Хоть вовсе не похоже
Такое на меня. И все же
Я злюсь, себя я презираю
И знаю, потому страдаю:
Мужчина сильным должен быть,
Пуста, излишня моя прыть.
Нет, в жизни сильным я бываю
Тебя ж увижу, забываю,
Каким быть должен. Вот мой бич!
Хоть Эскулапа в помощь кличь!
Я, видно, просто ненормальный,
То – бешеный, то вдруг – печальный,
До безрассудности бурливый
И безудержно говорливый.
А то в депрессию впадаю;
И делать что с собой, не знаю.
Да что ж я только о себе?
Так лишь дворяне о судьбе
Своей писали в прошлом веке,
Томясь в бездействии и неге.
Бывает в жизни всем ведь трудно,
А иногда и вовсе нудно...
Я это все пишу к тому:
Тебе со мной быть ни к чему!
С таким, как я, признаюсь все же.
Быть вместе я не смог бы тоже!»
* * *
Тех строк, исполненных признанья,
И чувств, коим любовь названье,
В себе не мог он заглушить
И долго продолжал хандрить.
Вот год и два уж пробежало…
Не то, что б стало проходить
Любовью пущенное жало,
Чуть-чуть, но легче стало жить.
В начале «надо» было слово;
Затем в «хочу» переросло.
И от волшебных «еще», «снова»
Смысл очень важный обрело.
Вот раньше лишь была забота
О Вере думать. Интерес
Не вызывала в нем работа.
Но мало–мальски все ж воскрес...
И Александр мыслит шире,
Про то расспросит и про се...
И кто в какой живет квартире...
Его интересует все!
В общении он стал бодрее,
Походку изменил и ту:
Идет раскованней, вольнее...
Придал ей легкость, красоту!
Он избегал (так было прежде)
Беседы все о тракторах,
О быте, о жилье, одежде
И просто глупых пустяках...
Теперь же сам узнать желает,
Что за надой, что позади?
Что жизнь в совхозе представляет,
Как сев, и что же впереди?
Он выступает в местном клубе,
Пропагандист и атеист.
От холода спасаясь в шубе,
Он там и лектор, и артист.
* * *
А что же Вера?
Нам быстрей,
Во всем не забывая меры,
Уже пора вернуться к ней.
Себе позволив разрешенье
Однажды автор мысль сказать...
За что и просит извиненье:
Татьяны есть. Трудней искать
Их только очень к сожаленью.
Святая книжек тишина
(Ни танцы, фильмы развлеченья)
Куда как больше им нужна!
И местом первой встречи с Сашей
На ресторан, ни пир, ни бал...
Им был у героини нашей
Простой всего читальный зал.
С его открытием спешила
Любимый Вера стол занять.
А уходила лишь с закрытьем...
Стал это Саша замечать.
Бросая взгляд на стол соседний,
Трудней все было отрывать...
Когда ж звонок звенел последний,
Боялся, что хотел, сказать.
Но все же как-то раз решился
И буркнул. Что, не понял сам.
И на себя лишь разозлился…
«Ну, - дескать, думает, - пропал!»
Сейчас ответит: «Что, - мол, - надо?
Я – замужем! Не приставай!»
Но вдруг услышал: «Что же, ладно.
Назвался груздем... Провожай!»
Так каждый день они читали,
Ходили вечером в кино...
Да просто воздухом дышали!
И так почти пять лет прошло...
Пока не вышло этой ссоры,
Когда любовь не сберегли,
Когда лишь начались раздоры,
А Галя с Вовой... помогли.
Пора вернуться к обещанью…
Спешу о Вере сообщить:
Ей надо прилагать старанье
Учиться, как людей лечить
Еще год нужно в институте;
В разлуке то – немалый срок!
В познаньи медицинской сути
Нашла и смысл она, и прок.
Друзей она не избегала,
Но в гости тоже не звала.
Врачом хорошим быть желала:
Все знанья, что нужны, брала.
Но как ни нравилась наука,
На сердце руку положа,
«Вся медицина, - скажем, - скука!
Болезни, больше ни шиша!»
Уместно здесь деталь отметить,
Она большую роль займет:
Учился в институте вместе
С советским и другой народ.
Учился эфиоп Абебе
И доля правды есть процент:
В самой он жил Аддис-Абебе.
И имя то на континент
На африканский весь звучало,
Когда «Бикила – наш герой!»
Почти вся Африка кричала:
Рекорд его был мировой
На марафоне! Но Абебе
Рекордов мировых не бил,
Певцом он не был и поэтом...
Врача науку он учил.
Вдали от родины, от дома
Конечно, часто тосковал;
И хоть глотал запойно томы,
Но в грусти часто пребывал.
Как Александр в деревне – часто.
Но часто, все же, - не всегда!
И видя грусть свою напрасной,
В себе он сильным был тогда.
Он эфиопского народа
В себе все сохранил черты.
А государство это сроду
Страдало от врагов, нужды...
Век прошлый – злые итальянцы
Укорениться здесь могли,
Затем фашистские германцы...
Но все они перенесли!
Абебе и похож был внешне
На родичей, но все они...
Все их сейчас и много прежде
От негров отличить могли.
Всегда – в одежде элегантной,
Красивы карие глаза!
Цвет кожи светло-шоколадный,
И потому-то неспроста
Тот парень приглянулся Вере.
И часто только лишь вдвоем
Учились и гуляли в сквере;
И паренька мы тут поймем.
Шесть лет. То срок – совсем немалый!
Хоть книги книгами, но все ж
Какой бы ни был разудалый,
Но без друзей ты пропадешь!
От скуки. Так и подружились
И прогоняли прочь тоску.
Все годы вместе проучились...
- Нет! Без тебя я не могу! –
Сказал Абебе. И событья
Здесь развиваются быстрей.
Пришел уж срок его отбытья:
Ответа требует скорей.
Мы здесь одно всего заметим,
Что б не затягивать сюжет:
Где лучше русской девы встретим?
А то француженки... О, нет!
Конечно, Вера – в затрудненье...
Любовь-то есть, но тьму преград
Как избежать? Грызут сомненья!
И их стоит немалый ряд!
Бросать ей родину придется!
Родителям какой удар!
И Вера очень долго мнется...
- Да хоть потоп, и хоть пожар!
Любовь всегда всего сильнее;
Не буду счастлива я здесь!
Все решено! И вот уж с нею
Внутри Абебе счастлив весь!
К себе, на родину он едет.
К тому же Вера – рядом с ним.
Едва она уже не бредит:
Ей жаль родителей. Ведь им
Случилося большое горе:
Не видеть дочь им суждено!
Но решено! И через море
Ей с новым встретиться должно.
И все ее здесь поражает:
Деревья дивны, баобаб,
Чей крон от солнца всех спасает:
Простых мужчин, таких же баб.
В листве пестреющих акаций
Заметны стаи чудных птиц...
Минуя ряд различных станций,
Она немало черных лиц
В окно довольно рассмотрела.
Все непривычно! Но она
Не смущена. Ей что за дело?
Абебе лишь она верна!
Тот счастлив так же откровенно.
Он Веру любит, спора нет;
Все будет хорошо, наверно:
Любви границ на свете нет.
- Цыц! – громко вдруг Абебе вскрикнул,
Увидев стадо обезьян.
-Ты их спугнул! Зачем окликнул?
Наверно ты сегодня пьян!
Абебе громко рассмеялся:
- Они потопчут все поля! –
И с Верой нежно он обнялся. –
Посевы нам губить нельзя!
В таком забывчивом веселье
Их путешествие прошло.
А вот уже и новоселью,
Знакомству время подошло!
Отец – не очень фермер крупный,
Зато он добр и встрече рад.
Восторг исторг довольно бурный,
Узнав, что сын его женат.
А дальше что? Одно лишь счастье.
Все прошлое из жизни – прочь!
Язык английский не напрасно
Учила Вера раньше в ночь.
Согласье полное с супругом,
Любовь, работа – то все есть,
Взаимопониманье с другом,
В каком дано ей жизнь провесть.
Вот так и жили. Но довольно!
Картина вроде бы ясна...
Ошибок – много. Но невольно:
Чужая мне та сторона!
Чужая – автору, не Вере:
Привыкла здесь уж ко всему.
Но как-то на прогулке в сквере
Девчушку встретила одну.
Стройна, как лань! И как красива!
Вниманье Веры привлекла.
К ней подошла... Но молчаливо
Девчушка мигом в дом ушла.
И так не раз ее встречала
У дома, где она жила.
Но так же грустно та молчала
И, Веру видя, мимо шла.
В раздумье – Вера. Ей не ясно:
Все дружелюбны. Лишь одна...
Все думает, и все напрасно...
- Скажи, Абебе, кто она?
Вздохнув, Абебе, чуть краснея,
Все честно Вере изложил:
- Дружил, - сказал, - я раньше с нею,
Но я про то давно забыл!
Поверь, люблю тебя сильнее!
Не жить теперь мне без тебя!
Ты жизни для меня важнее
Мне без тебя не выжить дня!
Я знаю, думаешь ты только,
Что «я, предатель, всех подлей!»
Что «Нора...» Лет прошло уж столько..!
Поверь мне, Вера, жизнь сложней!
Шесть лет не виделись мы с нею!
Я думал, замужем давно...
Ан нет же! Но тебе виднее!
Решать тебе все суждено!
* * *
Устал уже, читатель, право
В одно и то же ум вперять:
Героя два всего... Забава!
О Саше с Верой лишь читать.
Он прав, конечно, но что делать?
Двоим вершить все суждено!
И третий – лишний. Что поделать?
А впрочем пусть еще одно
Лицо войдет в повествованье,
О коем речь еще не шла.
Ему Любовь дадим названье,
К замужеству она вела
Героя нашего. И что же?
Сомнений ряд встают тому:
Любил он Веру... Но негоже
И трудно все же одному.
Семейной жизнь он представляет,
Женатых всех своих друзей...
И так, и этак размышляет...
Но будет мыслям ли вольней?
Наверно б было, если б Вера
Была согласна быть женой.
А так во что быть может вера?
Предстанет жизнь теперь какой?
Непониманье, раздраженье,
Ни общего, ни спорных дел!
Но Веры нет! И вот решенье –
Жениться! Всех такой удел!
О Любе. Было девятнадцать.
Всегда беспечна, весела!
А Александру чуть за двадцать:
Она уже и без ума!
Да, впрочем, так ли? Нет, скорее
Не от него была она
Уж «без ума». Сказать точнее:
В себя была лишь влюблена!
Легко краса ее манила,
Хоть голова была пуста!
Она уж многих окрутила,
Даря всем пылкие уста.
Любила Люба быть любимой!
Добиться что б любой ценой,
Когда б на час лишь кто-то милый
Ей клялся в верности одной!
Любви добьется, и ей скучно:
Уж новых приключений ждет,
Того, кто снова в час докучный
Ее любимой назовет.
И вдруг тут он! Для многих – странный,
Увеселений всяких чужд...
«Ты должен быть моим, желанный,
В услугу чувств моих и нужд!»
Решила так, да и за дело:
Начала кружева плести
Своей любви. В груди кипело
Скорей до дела довести.
Как вечер, Люба – с Александром
К нему влетает впопыхах...
И с тонким, чисто женским «жанром»
Болтает и о париках,
О моде, вкусе одеваться,
О куртках, разных кружевах,
Чему немодному продаться...
И прочих «важных» пустяках!
И хоть была большая пытка,
Ее он слушал, скрыв зевки.
А перебить ее попытки
Довольно были нелегки!
Так Люба каждый день ходила,
И вот уже на Сашу злясь:
К тому любовь не приходила!
Она совсем уж извелась!
Вздыхала, охала. Напрасно!
Впустую все! Все было зря!
Ей было ну никак не ясно:
Что красоты лишь мало для...
Ее его холодность злила;
Он чувств ее не замечал.
И больше то ее бесило,
Что с ней упорно он молчал!
Но то понять ей трудно было,
Что то – не гордость, а печаль;
Что то от грусти сердце ныло,
Зовя в неведомую даль!
Однако свадьба! Так желает
Невеста. Хоть жених хотел
Без всякого... Но та порхает!
Не виден радости предел...
А Сашу автор понимает:
Где свадьба – слезы, шум и звон!
Ему она напоминает
Скорее сцену похорон!
Везде: и здесь, и там – машины;
В костюме траурном – жених,
Мамашины печальны мины,
Куда бы спрятаться от них?
Но надобно еще кататься
К войной оставленной местам...
Герои гибли. Но влюбляться
Все ж непонятно, нужно там!
Но кончены показа сцены,
Спешат все к праздничным столам...
Пока не держатся за стены,
Недолго мы побудем там.
Все ломится от угощений...
Не пир в Кремле. Но не беда!
Здесь пища – чаще без печений:
Картофель – первая еда!
Она – и первым, и второе,
И не приестся никогда;
В мундире иль пюре простое:
Скромен запрос людей труда!
Всех запылали лица красны;
Виной – обильный сей обед...
И песни... как они прекрасны,
Поют их хоть десятки лет!
Одни приходят и уходят
О них – негромкая молва!
А эти с уст никак не сходят:
Пленят их плавность и слова!
Проходит скованная робость,
Две трети дня давила что.
Кипит разбуженная бодрость,
Последствие не граммов сто...
И снова – долгие беседы;
Все – в группах, в кучках: не одни.
Свои удачи, свои беды...
О всем, чем в трудовые дни
Нет времени, да и желанья
Делиться с кем-то нам подчас...
И Александр свои знанья
Кому-то щедро в этот час
Дарит, забыв и о невесте,
О всем, что было и что ждет...
Все вроде как на своем месте;
Так пусть же жизнь вперед идет!
В беседе он рукой махает,
Ведет горячий разговор...
Но вдруг в окне..! Он замирает!
Лицо мелькнуло..! Нет же, вздор!
Откуда Вера может взяться?
Конечно, - бред! Вина удар!
Но все ж не может он уняться.
Объят то холодом, то в жар
Его бросает! Он – из дома...
А вдруг все ж это – и не бред?
Но так, сгорает как солома,
Уже простыл и Веры след.
По-спринтерски, то бишь стремглав,
Бросается к своей калитке.
И выбегая впопыхах,
Не то машину, то ль кибитку
Он видит. Что же, значит, точно
Не показалось. Снова – в дом
Он входит. Другу молвит: - срочно!
Расчет за мною! Но потом!
- Еще так скажешь, и обижусь!
- Молчу, молчу! Прости, молчу!
Я только с нею лишь увижусь...
Сказать немного я хочу!
О многом Саша размышляет,
От мыслей пробивает пот!
На мотоцикле обгоняет...
Кричит водителю: - Стоп! Стоп!
Тот – в тормоз... Александр – к Вере,
Еще не зная, что сказать...
В спокойной слышит он манере:
- Не стоит речь нам начинать!
Другого Александр ответа
Конечно, и не ожидал.
Но глас внутри: - Ты должен это!
Ее уж раз ты потерял!
Поднапрягися! Постарайся!
Все объясни! Настрой себя!
Попробуй сызнова! Признайся!
Начни сначала все! С нуля!
Машины дверь он открывает...
Неловко улыбнулся ей...
И быстро, страстно начинает
Признания любви своей.
- Ты думаешь, - так начал Саша, -
Уже я многое забыл?
Раз ты там - в Африке... Да я же...
Да без тебя я волком выл!
Ну да, конечно, я женился.
Точней сказать, сейчас женюсь.
Но верь – не верь, а я молился
На фото, ты – где. И молюсь!
И каждый день так! Еже-днев-но!
А мне осталось что еще?
К тебе идти? Так ты, наверно...
Да ты сама сказала: «Все!»
Ты умница и вновь красива!
Что я несу! Башка как ночь!
С тобою лишь мне жить счастливо!
Рискнем еще раз превозмочь?
И снова жизнь начнем! О боже!
Скажи, ты ехала ж ко мне?
Тебя люблю одну я тоже!
Я весь горю в любви огне!
- Не стоит! – Вера так сказала. –
Того, что было, - не вернуть!
Не нужно начинать сначала!
Меня ты навсегда забудь!
Тебя я вовсе недостойна!
Я не смогла любовь сберечь!
Теперь же я совсем спокойна!
Тебя увидев, гора с плеч
Моих слетела. Ну довольно!
Живи счастливо много лет!
Тебе ж я сделала лишь больно:
Мой помнишь в Новый год ответ?
Сказала Вера и умчалась.
А Саша встал с открытым ртом.
Вот так свиданье то кончалось,
И я остановлюсь на том.
Глава третья
Да, не прошли то испытанье
Герои наши в первый раз...
Последствия – непониманье
И гордый девичий отказ.
Но время – главное лекарство:
Оно поможет, даст понять,
Где – истина, а где – лукавство,
Где – действовать, а где – смолчать!
* * *
Стоп! Николай Васильевич Алкогоголь прерывает Колюню Малышева, то бишь собственное произведение и не сосчитать скольколетней давности. Там еще где-то страниц столько же! Думаю, надо пожалеть и работников типографии, и читателя.
Самому дотошному скажу. Далее Вера рожает от Абебе уже на своей родине. Саша разводится с Любой:
«...месяц прожив,
Он поругался уже с ней:
Ей вещи только подороже
И тряпки только помодней!»
Женится на Вере, усыновляет мальчика. Тот вырастает, интересуется причиной разного цвета кожи своей и папы. Уезжает в Африку искать настоящего папу, где находит свою любовь, женится и остается.
Вера с годами усматривает в отношении к себе усиление расизма со стороны мужа – Саши. В его тоне она постоянно усматривает обиду на свое прошлое, связанное с Абебе. Вконец изведенному Саше и в самом деле не всегда удается поддерживать любезный тон любящего мужа.
Истерзанная своими больше придуманными подозрениями ревнивого к ее прошлой любви Саши, Вера попадает в психбольницу. Саша ее часто навещает.
* * *
«Но Сашу просят – из палатки...
– Да, да, конечно, я пойду,
Но знайте же, пока припадки
Не кончатся, я не уйду.
И жить я буду у больницы,
Хоть на крыльце, хоть на земле.
Я буду плакать и молится,
Но что в ее там голове?
– Теперь дела все на поправку,
И приступов уменьшен счет.
Даю Вам точную я справку:
Главврач Вам никогда не врет!»
* * *
И как по жизни человек веселый, а иначе, ему непьющему (почти непьющему), никогда не быть бы Алкогоголем, автор уже сейчас додумывает.
Александр, пытаясь спасти Веру, под видом психбольного проникает в больницу. Там знакомится с декабристами – Рылеевым, Одоевским, Кюхельбекером, которые и приводят его сначала к восстанию на Сенатской площади, а после посещения палаты номер шесть и к штурму Зимнего.
Да и самому автору заниматься литературным творчеством некогда. Пора замерять глубину Москвы – реки на вопрос прохождения крейсера «Авроры». Его выстрел был бы хорошим шпагатом Задорнова после своего концерта. Еще бы крикнуть перед выстрелом по рупору: «Что вы, уважаемые предприниматели абрамовичи, в жизни сделали, изобрели, придумали, предприняли? С какой радости так жируете?»
Но главный итог рифмотворчества молодого Алкогоголя не в этом. Когда он писал, абрамовничества таких размеров не было, а было стремление к порядочности и справедливости. Главный итог – в ответе всяким виторганам, табаковым, которые влюбляются неоднократно так, что «дышать не могут». Ответ – предложить не запретить.., нет, только подумать: «Будет ли та радость, которую вы обретете в новых отношениях, больше того горя, которое оставите в старых?» Они же, отношения старые, до конца жизни могут так и не отпустить!