Читая с амвона, он был интересен тем,
Что с долей смущенья касался высоких тем.
Был внешне рассеян. Порой нарочито строг.
И Господа славил, как будто хвалил пирог.
О нем говорили, что он не совсем в уме.
Что в юности был шпаною и срок в тюрьме
За что-то мотал, в одночасье слетев с пружин.
Затем поумнел. Но пьет вечерами джин.
Он пил вечерами, но только не джин, а ром,
Разбавленный колой. При этом строчил пером
Какую-то проповедь, с тем, чтоб благую весть
Как завтрашний выпуск приходу с утра прочесть.
Жена не любила его, но была нежна,
Насколько быть может нежна, не любя, жена.
Пока он писал, она, отупев с тоски,
Смотрела ти-ви и вязала ему носки.
Он эти носки охотно носил, когда
Сюда, заблудившись, наведывались холода,
Поскольку казалось, что только сбившись с пути,
В подобную глушь зима могла забрести.
Он зиму любил. Зимою земля была
Пускай не свята, но всё же белым-бела
И верилось, глядя на крытую снегом твердь,
Что с жизнью в гармонии сосуществет смерть.
Однажды, порцию рома хлебнув с утра,
Он в церковь явился , чувствуя, что пора
Менять судьбу. Или что-то менять в судьбе.
И крест поставить – видимо, на себе.
«Послушайте, – произнес он, – пусть каждый сам
Решит, для чего он надобен небесам.
Порой восхищаясь, порою в сердцах браня,
Я в Господа верю. Но верит ли Он в меня?
Готовые якобы душу отдать и плоть,
Вы верите в Бога. Но верит ли в вас Господь?
И что же наш мир? Колыбель или саркофаг?
Короче, аминь». И, подумав, добавил: «Фак!»
Его, говорят, увезли в сумасшедший дом.
Он всем был доволен. И только жалел о том,
Что та, с которою были они близки,
С приходом зимы не вяжет ему носки.