"Гуляют там животные невиданной красы..."
Из песни
В тот год нам удалось снять дачу недалеко от моря. Проснувшись ночью, я услышала ровный и мощный гул, так непохожий на гулы и шумы, столь привычные уху городского жителя. Ветер? Но верхушки деревьев едва покачивались И вдруг догадалась: Море!
К рассвету гул неожиданно стих, словно кто-то выключил его легким
нажатием пальца
Домик, в котором мы поселились, был светлый, дощатый, весь увитый бутонами душистых роз. Увидав его в первый раз, я ахнула, Неужели такое может быть в жизни? В этом домике могли бы жить разве что Кай и Герда или какая-нибудь фея, умеющая волшебной пилочкой превращать тыкву в карету .
Но судьба оказалась к нам благосклонной, и мы поселились тут. Жизнь :потекла, окутанная вязкой тягучей жарой, не посягавшей только на свежую 'прелесть утра И с рассвета до темноты над домиком висела стойкая томительная тишина Даже море, пошумев сперва, угомонилось, словно и оно не хотело мешать покою.
Но вот как-то мы стали замечать, что каждый день пополудни в нашем небольшом садике, там, где особенно густо разрослись кусты и деревья, кто- то шумно и энергично возится, сильно и резко ворошит листья, шуршит| ветками. Сначала я подумала, что это человек, потом, что какое-то животное И была немало удивлена, когда из кустов показалась большая темная птица что-то вроде грача или вороны.Она вспорхнула на дерево, огляделась и вскоре улетела.
Птица стала прилетать ежедневно — всегда в одно и, то же время, громко возилась в кустах и потом улетала, тоже всегда в одном направлении Скажу сразу, что мы так и не разгадали загадки ее прилетов и сколько не вглядывались, не поняли, что делала она в кустах. Скорее всего, лакомилась какими-нибудь ягодами или мошками.
Однажды я заметила, что наш сиамский кот Мурзик — ТОЛСТЫЙ ленивый, разомлевший от жары — тоже наблюдает за птицей Он даже попытался залезть на дерево, поваленное видимо случающимися тут норд- остами, и теперь этакой гипотенузой протянувшееся от земли к верхушкам-деревьев.
Мурзик полз медленно, неуклюже прижимаясь толстым животом к стволу Не знаю, какие у него были намерения — то ли он хотел схватить птицу, то ли просто рассмотреть ее поближе Только она, увидев ползущего в ее сторону кота, страшно возмутилась, долго кричала на него, прекрасная в своем гневе, и, выска¬зав все, что она о нем думала, вспорхнула и скрылась в густой листве высоких деревьев, окружавших наш дом. Мурзик, очень смущенный, с трудом сполз на землю.
Вскоре я застала его за другим, не менее увлекательным занятием: он пытался лапой перевернуть опрокинутую черепаху Черепаха — огромная (конечно, не такая, как на Галапагосских островах, но все же с долю крупного арбуза) -
прятала голову и лапы в панцирь и перевертываться явно не хотела.
Я отобрала у кота черепаху и отнесла ее к ручью, или маленькой речке, протекавшей позади нашего дома. Эта бедная речка, прозванная детьми прости, читатель! — речкой-вонючкой за весьма неблаговонные запахи, исходящие от нее, была темно-бурого цвета — так загрязнила и запачкала её бездумная людская деятельность Но даже, несмотря на это, в речке, продолжалась кипучая жизнь По ее поверхности скользили какие-то жуки и комарики, в воде мокли головастики Вспугнутые лягушки прыгали в нее ловкостью и стремительностью спортсменов-прыгунов с вышки А однажды мы видели, как по ней проплывала большая змея
Положив черепаху на бережок, я отвернулась в поисках травки, чтобы угостить ее. Но когда я — буквально меньше, чем через минуту, повернулась обратно, черепахи не было Как она могла исчезнуть с такой скоростью ума не приложу!
Где мы только ее не искали — ее не было нигде. Вот вам и черепаха — символ медлительности' А что бы вы хотели — жизнь то кому не дорога?
Много подобных приключений происходило с нами, пока мы жили в увитом розами дощатом домике. Но главные чудеса начинались вечером, когда я, садясь за свой дневник, зажигала настольную лампу. Ко мне на огонек начинали слетаться удивительные гости. Когда я пишу «слетаться», то употребляю это слово совсем не в переносном смысле, потому что мои гости были действительно крылаты.
Много взволнованных слов нашел человек, воспевая хрупкую прелесть цветов: лилий, хризантем, орхидей, роз. Даже названия их ласкают слух, вызывая в памяти образ трепетный и нежный Мир, открывшийся мне под светом настольной лампы, по красоте и прелести мог бы посоперничать с миром цветов, только он был настолько мал, что невооруженным глазом трудно было разглядеть спрятанную в нем красоту.
А она была! Глядя сквозь очки, я буквально каждый раз вздрагивала от неожиданности этой красоты, и мне вспоминались строчки поэта Евтушенко «Они так ослепительны, как залпы », сказанные им, правда о девушках Парижа
Вот прилетел один — совершенно изумрудный, этакий огонек ночного гакси — с прозрачными крылышками и нежнейшим тельцем А вот и другой — цвета речного песка или кофе с молоком- изящный, весь «гармония и ливо», с длинными тонкими лапками, украшенными какими-то веточками и мощными по отношению ко всему телу крыльями, торчащими в разные сторо¬ны, как рог. Прилетел мотылек, совершенно перламутровый, поставил одну
лапу на книгу и замер уставившись на огонь, словно глубоко задумался Вот и новый гость — серенький но линии так совершенны, как вычерченные геометрические фигуры — художественная графика да и только!
Возможно, мои наблюдения покажутся кому-то наивными — они далеки от научных, но красота, открывшаяся мне в мире насекомых, была неожиданна и так совершенна что захотелось рассказать о ней.
С тех пор прошло уже много времени — ведь время тает так быстро, как летом мороженое. И я забыла о своих летних крылатых гостях. Но неожиданная встреча напомнила мне о них.
Однажды, когда осень уже шла на убыль, но было еще тепло, холода лишь изредка напоминали о себе короткими дуновениями. Как-то я, проснувшись поутру в своей городской квартире и подойдя к окну, вдруг увидела на стекле с другой стороны странное существо, которое тоже, как мне показалось, увидело меня и смотрело без страха, но с легким опасением.
Схватив лупу, я бросилась рассматривать ее. Почему- то я твердо решила, что это «она». Потому, наверное, что в ней было так много трогательного, женственного.
Она была длинненькая — сантиметров шесть или семь. Нежно зеленого цвета с головкой чем-то напоминающей голову лягушки, с круглыми, сидящими высоко на лбу, глазами шариками. Ее большой «лягушечий» рот был обведён оранжевой полоской, совсем как у молодой модницы. Пережатое в талии тельце делилось на две половинки нижняя, более длинная, напоминала юбочку, сшитую колоколом. Крылья были спрятаны за спиной, поэтому я их и не видела. Но что меня сразило окончательно, так это лапки. Их было шесть: четыре задних были одинаковые, тоненькие и предназначались явно для передвижения. А пара передних — значительно толще остальных, были подвижны и имели на концах какие-то зазубринки в виде пальцев Боже! Ведь это были ручки Этими «ручками» она хваталась за невидимые мне бугорки и выступы на стекле и подтягивалась кверху.
Я не принадлежу к тем любителям природы, которые ловят бабочек и насекомых и накалывают их на булавки. Опасаясь как бы мою гостью не покалечили, открывая рамы, я тихонько столкнула ее вниз, где она тут же исчезла, слившись с пожухлой травой.
Теперь зима. И каждое утро, бросая хлебные крошки синичкам и воробьям, я поглядываю на стекло: нет ли там моей осенней гостьи? -
прекрасной пришелицы с глазами-шариками. Ее нет, конечно. И я все думаю: как она там, в своем крылатом Зазеркалье?