Леггис

   
    Леггис - производная от Олега. По всем признакам - маменькин сынок. Белый воротничок в школе, прилизанные волосы в институте. Всё-то он знает, везде он первый. На последнем курсе в институте он уже знал, что будет учиться в аспирантуре. И не ошибся. Он вообще редко ошибался.
  - Леггис! - разводили руками друзья. Такое положение нравилось ему и тешило его молодое самолюбие.
    Исключительная честность не позволила ему ответить отказом даже в том случае, когда потребовалось показать квартиру должника. Уж больно вежливыми и обходительными были эти люди. А какой искренностью и душевной болью светились их глаза! Нет! Им невозможно было отказать. И он пошёл. Но, что самое удивительное, ему совершенно не было стыдно за свои действия. Это потом пришло и раскаяние и осмысление. А сейчас была лёгкая дрожь от предстоящего "приключения".
    Он быстро нашёл нужный подъезд и приметную дверь, хотел уже ускользнуть по-быстрому, подсознательно, наверно, чувствуя не совсем порядочные действия со своей стороны, но не тут-то было. В пролёте между этажами остался стоять молодой человек весьма недружелюбного вида. Такого, что Леггис даже не стал делать попытку. Так и остался стоять около двери лифта как зачарованный, как заворожённый. Здесь его и обнаружили прибывшие вскорости сотрудники тогда ещё милиции. И, без долгих разговоров, посадили в машину, услужливо открыв дверцу. Как и молчаливого молодого человека с лестницы, Леггиса определили в комнату временного содержания, в просторечии именуемой "обезьянник". Молодой человек на поверку оказался очень даже разговорчивым. К тому же, он обладал и хорошей памятью. Это именно он вспомнил, что никто иной как Леггис показал им эту злополучную квартиру должника, попутно присовокупив к своим показаниям и ещё некоторые, как потом оказалось, не маленькие мелочи.
    Тюремная жизнь была Леггису в тягость. Привык он к другому отношению и к другим соседям. А в своей обыденной жизни просто старался не замечать, что совсем рядом живут люди более низкого социального статуса. И вдруг, все они оказались рядом с ним, в одной камере, в маленьком и тесном, со множеством неудобств мире. С этими людьми надо было не только разговаривать и отвечать на многочисленные вопросы, но (и это самое неприятное) сидеть с ними за одним столом и питаться тем же, чем и они. Кстати, своё питание они находили очень даже вкусным и питательным. Особенно их умиляли чистые простыни, которые без напоминаний меняли раз в неделю. Я умышленно не употребляю слово "белые". Словарный язык русского человека определяет этот цвет как "слоновая кость" - благородное название неблагоприятного вида. В просторечии можно столкнуться с наименованием "грязно-белый" или же (что реже) "лунно-белый". На мой взгляд, ближе всех к передаче истинного цвета подошло определение "грязно-белый". Но, вернёмся в камеру с простынями, которые никогда не знали утюга, были оборваны и обтрёпаны по краям, обрамлены ржавыми подтёками и не всегда были нужного размера, но они были. И этим своим присутствием в арестантской жизни они приобретали вполне поэтические формы некоего подобия домашнего уюта. Но, даже названная красивым словом, не перестала она оставаться тем, чем была  на самом деле и, естественно, восторгов не вызывала.
    Взяться здесь за перечисление всех тонкостей тюремного бытия, ежесекундно подмечаемых незамыленным глазом обывателя - дело не простое и, я бы даже сказал, неблагодарное. Его тяготило и обременяло всё. Абсолютно всё причиняло ему душевные страдания и доставляло невероятные муки. За время не очень долгого пребывания в "местах лишения"(по тюремным меркам), Леггис старательно выполнял все требования "тюремной жизни". Однако, было это не только в тягость, но и весьма обременительно. Особенно для человека никогда ранее с этой самой "жизнью" не соприкасавшимся. Привыкнув всегда и во всём быть первым, Леггис вынужден был довольствоваться своим новым статусом "зека". Слово это, в официальной орфографии отсутствовавшее, значило для него сейчас очень много. Оно вместило в себя многовековую боль русского человека, обречённого (в отличие от других наций) жить в постоянном соседстве с сумой и тюрьмой. Но именно в тюрьме понял он и по-настоящему полюбил истинное значение слова "свобода", его действительный смысл и подлинное содержание, оценить которое вне тюрьмы не получится. Вкус суррогатной подмены обязательно будет присутствовать и сопровождать Вас всегда. О тюрьме долны писать люди сидевшие там, своей спиной и своим сердцем прочувствовавшие тяготы и лишения той жизни, на себе испытавшие глубину страдания семьи и близких людей.
   Тюрьма не прощает ошибок и осознание к Леггису приходило быстро. В его теперешней повседневной жизни уже не было оговорок и лишних слов, он практически уже не испытывал страха перед окружающей действительностью. "Не верь, не бойся, не проси" - эту истину он уяснил сразу, ещё не до конца понимая тогда смысла всей фразы целиком, но принимая её всей своей сущностью, он чувствовал глубокий смысл заложенного в неё величия.
    Не по годам чуткий к нюансам и тонкостям жизненных коллизий, Леггис постарался максимально усилить слух, чтобы не пропустить малейшего замечания по поводу своих аристократических привычек, наклонностей и устремлений. Много запоминая, от природы умный и сообразительный, он очень быстро научился отличать плохое от хорошего, разумеется с поправкой на теперешнюю среду своего обитания. И, что очень важно в тюрьме, да и в жизни вообще - он научился делать выводы и анализировать. Сопоставляя свои действия с действиями тех людей, кого он небезосновательно считал для себя авторитетом, он понимал многое из жизни этого странного на первый взгляд сообщества. Он мало спит и мало ест - это тоже замечается и приветствуется окружающими. Проходит совсем немного времени и, вот он уже сам посмеивается и подтрунивает над "много спящими кишкоблудами" и "неумелыми пассажирами".
    Он быстро пришёлся "ко двору". Так врождённая разговорчивость и общительность, грамотность и пунктуальность снискали ему уважение и доверие тюремного люда, а постоянная продовольственная помощь и поддержка из дома - помогли сохранить независимость и даже некоторое превосходство.
    Сейчас он дорого отдал бы за то, чтобы вернуться в тот злополучный вечер, когда он так опрометчиво согласился быть проводником у абсолютно незнакомых людей, с которыми он не был связан никакими обязательствами. Сегодня он нашёл бы что сказать им на завуалированную просьбу стать соучастником преступления. Судьба сделала ему подарок, разобравшись наверное с его степенью участия в этом деле. Суд, неожиданно для него, заменил меру пресечения на "подписку о невыезде": целых  три месяца, три огромных летних месяца провёл он дома, пока, по приговору того же Суда, снова не был помещён в СИЗО. Срок, полученный им, был вполне реален, хотя, по местным понятиям - не суровым. Один год колонии-поселения - не самое страшное, что можно было ожидать в его случае.
    Как и все он написал "кассатку" в "Мосгорсуд" на несогласие со своим Приговором. Это позволило ему ещё четыре месяца пробыть в Москве, но момент отъезда неумолимо приближался. Посёлок ему достался тяжёлый, около Соликамска. И, потому, оставшиеся четыре месяца показались ему годами испытаний и унижений. Леггис не любил вспоминать их. Мы не теряли с ним связи и там, но о том периоде его жизни нам известно мало. Знаем только, что работал он там на должности связиста-электрика (несмотря на своё академическое образование). В "зонах", да и в "посёлках" тоже излишняя образованность не приветствуется. Это не тюрьма. Коллектив большой и, в массе своей, малограмотный. Не глупый, нет. Но малограмотный. С этим фактом приходится мириться и воспринимать его как данность, не пробуя что-либо исправить и переделать на свой лад.
    Первое время после возвращения Леггис никак не мог перестроиться и продолжал воспринимать действительность по-своему, "по-зековски". Со временем он оттаял, смог вернуться на прежнюю работу и, что очень важно, смог снова полюбить жизнь. Вопрос "А зачем она такая нужна?" - больше не стоял. Он смог. А сотни тысяч таких же как он - не могут. Уж слишком велика пропасть между "теми" и "этими". Работодатель, в большинстве своём, предпочитает с людьми, побывавшими "там", не связываться. Хотя законодательно на это, вроде как, указаний нет. Но, самое главное, что большинство обывателей продолжают пребывать в убеждённости, что все, кто там - плохие люди. Что наказаны они справедливо и за дело; ни на мгновение не допуская мысли о возможности ошибок, излишней суровости, безграмотности, в конце концов, и в предвзятом отношении прокуратуры. Осознавать это больно и горько.
    Завершая рассказ, хочу здесь привести слова блокадника-ленинградца. Они сказаны давно и несколько по иному поводу, но они так точно вписались в нашу действительность, так точно отражают оценку и понимание "того" мира, что я не могу удержаться от того, чтобы не привести их полностью: "В первую очередь погибают физически слабые и по здоровью и по возрасту. Затем погибают честные и великодушные, не способные примениться к обстановке, где ожесточение и окаменелость души есть необходимое условие выживания." Сказано это было ещё в ноябре 1941 года. Трудно что-либо добавить к этому. Слова, сказанные более семидесяти лет назад, как никогда лучше подходят к действительной реальности происходящего. Я не буду призывать Вас менять устоявшиеся стереотипы и убеждения. Человеку свойственно ошибаться. И в том нет ничего предосудительного. Главное, не бояться своего мнения поменять. Это тоже естественно. И давайте же будем добрее к людям так или иначе оказавшимся "там". Пусть знают они, что дорога им в "наш" мир не заказана. Добро пожаловать!