Друг мой чувство большое постиг
к ёжке в ступе, подверженной лоску.
Эта пешка прошла в дамы пик,
утвердив себя шпильками в доску.
Я бровями ему шевельнул
на неё, изогнувшись вопросом,
когда он предоставил ей стул,
теребя её свитер с начёсом.
Вожделённо ноздрёю сопя,
проявил разумения мизер,
И зубами повлёк на себя
с её плеч златостёганый бисер.
Он пожарною пеной журчал,
слюноточа прибоем флюидов,
И, светясь, восхищенье вещал
из себя и из прочих пиитов.
Я сидел, беспрестанно кляня
её выступы все и уступы.
Ну, подумаешь - вся из себя!
Ну, подумаешь - белые зубы!
Эко диво - волос вороха?!.
Я зловещую скорчил гримассу
на предмет как девица плоха,
И съязвил, но позднее, чем сразу.
Пряди связок ссучив тетивой,
загундосил под стать муэдзину.
Но мой друг уже в мясо с травой
развенчал арманьяка корзину.
Без ушибов, контузий, бируш
был он глух словно навзничь корыто.
Я скорбел, что не мальчик, но муж -
кур во щи на поверку в либидо.
Когда он соль мажор во всю прыть
застучал по столу неуклюже,
я схватил его, чтоб утащить,
рассудив :"Это лучше, чем хуже!"
Отмахнувшись в истоме благой
пятернёю рассыпанных клавиш,
"Не борись за меня. Я плохой, -
он поведал, - ты разве не знаешь?!"
И загадочный кукиш связал,
оттопырив коряво мизинец.
И услышал танцующий зал:
"Греховодник! Подлец! Проходимец!"
Шар зеркальный игрался огнём,
при вращенье искрясь по щепотке.
Я своё отражение в нём
клял вовсю из - за этой красотки.