О, память! Ты – скряга, хранящая клад,
И в книге судьбы дней моих вереницы
В который уж раз ты листаешь назад –
Затёртые, милые сердцу страницы.
И вот снова та, что всех прочих милей,
С загнутым (для верности) уголочком
И даже с закладкой ненужной на ней –
Багульника белым невзрачным цветочком.
Забуду ль: под сумрачным пологом туч
Чёрт знает какого скончания света,
Почти на куличках – прибежище чукч –
Крадётся, в конец облажавшися, Лето.
Продрогшей собакой дрожит возле ног
На губке водою набрякшего моха,
И пьяница – Мир, обмочившись, продрог
По воле – в умат тоже пьяного – Бога.
Но вижу я: щёки пылают твои,
И нет для тебя злополучней момента
От глупого пусть, тривиального и
Случайного всё ж моего комплимента.
Не надо бы было тебе так краснеть,
(И как же на лесть эти женщины падки!)
Чего не умеют уж – где им суметь! –
Преюные нынешние акселератки.
Не надо бы было – дурак дураком –
Стоять гордо мне, тем любуясь пожаром,
На близком к тебе расстояньи таком,
Что сердце моё тоже вспыхнуло жаром.
Коснёшься лица, - руку лишь протяни,
Но в виттовой пляске беснуются снова
На кончиках пальцев моей пятерни
Огни полоумные Эльма святого.