-- О, настоящей любви не существует. Возможно, когда-то она и была в
давние времена, но в современном обществе, где культивируются
собственнические чувства, она трансформировалась в нечто иное, в суррогат,
в жалкое подобие. Я не желаю быть частью такого общества. - Крохин так
и сочился желчью из-под маски глубоко разочарованного в жизни человека.
Жабий рот искривился, уголки губ опустились ниже некуда, неподвижные,
навыкате, глаза походили на пару безжизненных липких зефирин, или, скорее,
на два сырных ошмётка с голубой плесенью. Он разлеплял губы неохотно и
с натугой выдавливал слова. Капитан Сомов даже представил, будто слова – это
куриные тягучие желтки, и обвиняемый Крохин продавливает эту слизь через
кусок марли. Капитан с нескрываемой победоносной миной потёр свой капризно
зудящий нос, напоминающий упругий баклажан средних размеров. Некоторое
время назад они с коллегами и мечтать не могли, что к ним явится
с повинной «Кровавый Купидон» собственной персоной, зверь, совершивший
как минимум четырнадцать убийств обычным кухонным ножом. Сценарий всегда
был один и тот же: в поздний час в черте Игнатьевского или Чеховского Парка
изувер нападал на влюблённую парочку, скрывающуюся подальше в зарослях
от возможных редких прохожих. Жертве перерезалось горло, а затем бесцеремонно
вскрывался живот с извлечением внутренностей наружу, словно преступник,
одержимый некоей идеей, изучал человеческое тело изнутри, или практиковал
антропомантию. Производилось это неумело, небрежно, из чего следствие
сделало вывод, что человек, совершающий данные немыслимо ужасные
преступления никак не связан с хирургией и определённо имеет психическое
расстройство, вкупе с недюжинной физической силой, а это, хоть и не на много,
но сужало круг поиска. Объектом агрессии становились
исключительно влюблённые пары, и в следственной группе маньяка прозвали
«Кровавым Купидоном». Четырнадцать убийств за три с половиной месяца.
Зацепок – кот наплакал, несмотря на неумелость в обращении с холодным
оружием, преступник работал крайне осторожно, и оставленных им следов
хватило лишь на то, чтобы установить количество убийц (т.е. один убийца) и
разглядеть его индивидуальный почерк в каждом отдельном эпизоде. Сотрудники
прошерстили всех стоящих на учёте в псих.диспансере, недавно освободившихся
из мест лишения свободы, искали и среди лиц, приехавших на заработки из бывших
союзных республик, но тщетно.
И кем в итоге оказался монстр? Интеллигентным и немногословным энтомологом
с богатырским телосложением, забившим свою халупу огромной
коллекцией бабочек.
Капитан поморщился, вспоминая распотрошенных жертв этого ублюдка,
сидящего напротив и строящего из себя непонятого гения. Четырнадцать
отнятых молодых жизней, толпы обезумевших от горя родственников, семь
не созданных семей, потенциальных ячеек общества. А этот самодовольный
тип пытается говорить о любви! Сомов героическим усилием воли подавил
желание вцепиться маньяку в открытую манящую носорожью шею. Такую он
вряд ли обхватил бы, но попытаться стоило. Но что это даст? Он живо
представил заголовки завтрашних газет: «Сотрудник следственного отдела
восстановил справедливость, прикончив серийного убийцу в следственном
изоляторе». Нет. Пусть эта скотина гниёт до конца своих дней в одиночной
вонючей камере, не видя солнечного света, улыбающихся лиц и не слыша
доброго слова.
Крохин вышел из состояния угрюмой задумчивости и заплямкал отвратительными
слюнявыми губами:
-- Любви не существует… мне жаль их.
-- Да что вы говорите? – поднял бровь капитан. – Жаль?
-- Да, я сожалею, что всё так вышло.
-- Но на вашем постном лице я не вижу и тени раскаяния. Просто вам
сейчас тяжело от мысли, что остаток своей никчёмной жизни вы проведёте
в тюрьме или, если повезёт, в психиатрическом стационаре.
-- Я сожалею, - снова выдавил Крохин, опустив глаза, – Можете обвинять
меня во всех вселенских катаклизмах, но это не приблизит вас ни на йоту
к истинной добродетели. Общество достигло низшей ступени своей деградации,
как я и предполагал. О, насекомые разительно отличаются от людей; насекомые
не способны лгать, не способны вуалировать свои истинные помыслы.
Сомов, представив Крохина в виде гигантского тошнотворного насекомого
с гипертрофированными лапами-клешнями, нетерпеливо заёрзал на стуле.
Сегодня энтомолог на редкость разговорчив. Желая поскорее закончить беседу
с одиозной личностью, он попытался вытянуть информацию, ради которой пришёл:
-- Для чего это всё? Четырнадцать смертей. Молодые люди, ещё как следует
не познавшие жизнь. Вы так и не ответили нам на этот простой вопрос за время
следствия. Скажите хотя бы мне, пока есть такая возможность. Для чего?
Выражение лица маньяка не изменилось, и ни единый мускул не дрогнул:
-- Я ошибался. Я думал, у молодёжи самые искренние чувства, оказалось,
я зря искал то, чего уже нет, и никогда не будет. Всё без толку. Моя мечта
детства обращена в прах. – Несмотря на то, что капитан едва не запрыгал
на стуле от раздражения, будто тестируя предмет мебели на прочность,
обвиняемый, издевательски растягивая слова, вещал далее:
-- Меня воспитывала бабушка-англичанка, благодаря ей, я владею английским
языком и латынью в совершенстве. Бабушке нравилось читать любовные романы
в оригинале, мне тоже, именно после одного такого произведения,
проглоченного в десять лет, я увлёкся лепидоптерологией, это наука
о бабочках, и их коллекционирование, этих удивительнейших созданий, стало
целью всей моей жизни. Бьюсь об заклад, вы не прочли ни одного любовного
романа, вам по душе принципиально иные жанры?
Сомов, опасаясь выслушивать полную классификацию бабочек или, не дай бог,
погружаться вместе с «Купидоном» в болото самоанализа, проигнорировал вопрос,
как пролетевшую неказистую муху, и настойчиво повторил:
-- Для чего? Что вы хотели сказать своими кошмарными деяниями? У каждого
маньяка, каким бы невменяемым он ни был, должно иметься объяснение
совершённым преступлениям. Всякая жестокость должна быть обоснована идеей,
рациональной или бредовой.
Потрошитель оторвал взгляд от своих опухших сарделеподобных пальцев и
уставился кусками плесени на первое попавшееся – на любопытный капитанский нос.
У здания следственного изолятора переминался с ноги на ногу краснощёкий
сотрудник с папкой подмышкой и то и дело яростно затягивался сигаретой.
Увидев появившегося в дверях носатого человека в капитанских погонах, он
с хрипотцой в голосе коротко спросил:
-- Ну что, Лёнь? Зачем?
Капитан, всматриваясь в набухающие равнодушные облака, неторопливо полез
в растянутый внутренний карман куртки и вытянул пачку сигарет с таким трудом,
будто это был кованый сундук. Затем, слегка наклонившись к сотруднику,
какое-то время что-то приглушённо бубнил. Проходящий мимо гражданин
с острым слухом, мог бы при желании разобрать последнюю фразу, после которой
мужчины долго и молчаливо курили: «Он всего лишь хотел пополнить свою коллекцию».