В блистательном ряду русских писателей XIX века – Гоголь лицо уникальное. Все – реалисты – в большей или меньшей степени. Только не он. Принято считать Гоголя сатириком или фантастом. Хотя самому автору «Мертвых душ» явно хотелось быть проповедником и моралистом.
Писательская природа и авторское кредо у Николая Васильевича мало сказать не совпадали: между ними шла война не на жизнь, а на смерть.
Замысел «Мертвых душ» – впечатляет. Три тома, как три этапа духовного взросления души: ад – чистилище – рай. Души России, общества, но не только – главное – собственной. Сам автор признавался: «Никто из читателей моих не знал того, что смеясь над моими героями, он смеялся надо мной… Необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передать собственные дурные качества моим героям». Произведение – как фильтр, пройдя через который, написав которое, автор становится праведником, а вместе с ним преображается и – читатель. А значит – всё общество. Такого еще в мировой практике не было! Такого не случилось и на этот раз. Все кончилось на первом томе. Всё кончилось адом. Гоголь трижды (за 9 лет) сжигает второй том, последний раз – накануне смерти. Правда, остаются отдельные главы, из которых можно составить определенное впечатление. Не знаю, как вам, но на мой взгляд – чем их читать – уж лучше вновь взять в руки том первый.
Вообще невозможность завершения – удел главных произведений наших классиков. «Евгений Онегин», «Братья Карамазовы»… Можно еще вспомнить Ивана Шмелева с его «Путями небесными». Причем, кроме Онегина (сугубо светского произведения) все остальные – напрвленности православной.
Так что же все-таки помешало Гоголю осуществить основной замысел жизни. Я думаю, законы литературы. Уж ему ли их не знать! Смотрите, что ни образ первого тома – литшедевр. Имя нарицательное. Мы так и говорим: «Прямо Ноздрев какой-то!» Или: «Ну, ты и Плюшкин!..» Можно ли представить Коробочку в развитии? А ведь в третьем томе Гоголь хотел вновь показать нам Плюшкина, но уже совсем иного, произносящего важные праведные слова.
Но главная фигура поэмы – Чичиков. Неприятный тип, правда? А собственно, почему. Что он делает такого нехорошего. С людьми учтив, с каждым находит общий язык. А что души крестьянские скупает – так кому от этого плохо. Помещик денежку ни за что получает, да еще от налога освобождается… И все-таки пугает этот Чичиков своими предложениями. Какие-то странные инфернальные ассоциации вызывает. Душа, она Богу принадлежит. Бог ее вдувает в человека, Бог и забирает. А скупает души – альтернативная сторона. Чичиков – дьявол? Помилуйте! Никакого сходства. Разве что – высмаркивается чрезвычайно громко. Да и то, где сказано, что это черта рогатого? Хорошо пусть не дьявол, а простой бесенок. Но стараться превратить его в положительного героя – не стоит и бумагу марать – всё равно потом в печку.
Итак, Гоголь пытался написать православное сочинение. Чтобы понять его неудачу – надо разобраться, чем отличается православная литература от светской. Разумеется, шкалой ценностей. В православной главное мерило – Христос. В светской – что угодно: коммунизм, гуманизм, либерализм… Но это не все. Принято считать Достоевского православным писателем. А давайте, представим его роман («Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы») в руках монаха*. Как-то не получается. Потому что – страсти так и кипят у Федора Михайловича. Он может, и правильно расставляет акценты, да слишком художественно живописует образы земной жизни. И это еще не всё. В православной литературе нет места вымыслу – другими словами сочинительству. Ведь есть образец – Евангелие, где всё подлинно. Или жития. Могу привести примеры православных произведений. «Лето Господне» и «Богомолье» Ивана Шмелева. А вот его недописанный роман «Пути небесные» – по сути светская литература (хотя там главные герои и имеют реальных прототипов, но страстей и вымысла – хватает).
Так что «Мертвые души» никак не могли входить в разряд православной литературы. Для басни или притчи первый том был явно великоват. А тут еще намечались второй и третий.
Как известно сюжет «Мертвых душ» подарил Гоголю Пушкин. Он же советовал молодому писателю собрать воедино все пороки и несуразицы тогдашней России и заодно высмеять их. Гоголь прекрасно справился с поручением своего великого наставника. Но, увы, не сумел вовремя поставить точку.
Были еще знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями». Лишь ленивый не высказал тогда свои критические мнения по поводу этих писем-проповедей. Удары сыпались на Гоголя и справа и слева. О статье Белинского мы помним со школьных лет. Вот слова святителя Игнатия (Брянчанинова), в ту пору архимандрита, настоятеля Троице-Сергиевой пустыни близ Петербурга, одного из авторитетнейших духовных писателей России: «Автор издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия не определены, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного… Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешано. Желательно, чтоб этот человек, в котором видно самоотвержение, причалил к пристанищу истины, где начало всех духовных благ». В заключение святитель советовал своим друзьям читать святых отцов, «стяжавших очищение и просвещение, как и Апостолы, и потом написавших свои книги, из коих светит чистая истина и кои читателям сообщают вдохновение Святаго Духа».
В православии Святые отцы именуют подобное поведение автора как непрошенное учительство. Именно такую оценку дал «Выбранным метам…» духовник Гоголя о. Матфей. Личность этого священника заслуживает, чтобы на ней остановится. Тем более, что этот образ представлен в гоголеведении в очень искаженном виде. Достаточно вспомнить рисунок Ильи Репина, на котором Гоголь стоит у письменного стола, наполовину освещенный светом из окна, наполовину погруженный во тьму, исходящую от мрачной и зловещей фигуры, сидящего о. Матфея. Религиозный фанатик, заставлявший писателя отречься (страшно сказать!) от самого Пушкина, доведший его до умопомрачения, при которой бесценные страницы второго тома было преданы огню. Таким принято изображать этого человека.
Отец Матфей был известным и авторитетным подвижником православия того времени, одним из наиболее ярких проповедников тогдашней России.
Знакомство Гоголя с о. Матфеем началось заочно по рекомендации графа Толстого. В начале 1847 года П.А. Плетнев по просьбе Гоголя послал священнику в Ржев «Выбранные мест из переписки с друзьями». «Я прошу вас убедительно прочитать мою книгу, – писал Гоголь о. Матфею из Неаполя, – и сказать мне хотя два словечка о ней, первые, какие придутся вам, какие скажет вам душа ваша. Не скройте от меня ничего и не думайте, чтобы ваше замечание или упрек был для меня огорчителен. Упреки мне сладки, а от вас еще будет слаще. Не затрудняйтесь тем, что меня не знаете; говорите мне так, как бы меня век знали». Отец Матфей ответил Гоголю, и с этих пор между ними началась переписка, которая вскоре приобрела доверительный характер.
А вот ответ о. Матфея (уже после смерти Гоголя) на вопрос: «Говоpят, что вы посоветовали Гоголю сжечь второй том «Меpтвых душ»? «Непpавда и неправда… Гоголь имел обыкновение сожигать свои неудавшиеся произведения и потом снова восстановлять их в лучшем виде. Да едва ли у него был готов второй том; по крайней мере, я не видал его. Дело было так: Гоголь показал мне несколько разрозненных тетрадей. Помню, на некоторых было надписано: глава I, II, III, потом, должно быть, 7, а другие были без означения; просил меня прочитать и высказать свое суждение. Я отказывался, говоря, что я не ценитель светских произведений, но он настоятельно просил, и я взял и прочитал… Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них. В одной или двух тетрадях был описан священник. Это был живой человек, которого всякий узнал бы, и прибавлены такие черты, которых… во мне нет, да к тому же еще с католическими оттенками, и выходил не вполне православный священник. Я воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить. В другой из тетрадей были наброски… только наброски какого-то губернатора, каких не бывает. Я советовал не публиковать и эту тетрадь, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями». Также о. Матфея упрекали в непонимании Гоголя как писателя. Говорили, что он запрещал ему писать светские произведения. Отец Матфей отвечал и на это: «Неправда. Художественный талант есть дар Божий. Запрещения на дар Божий положить нельзя; несмотря на все запрещения, он проявится…»
Во время своей последней встречи с Гоголем о. Матфей исполнял свои священнические обязанности. Как духовный отец писателя, он заботился о его вечном спасении. Более того, будучи, по свидетельству многих, пpозоpливцем, он, по всей видимости, пpедвидел смеpть Гоголя и стаpался приуготовить его к ней. Проводив священника 5 февpаля, Гоголь на следующий день послал ему покаянное письмо – последнее в своей жизни, из котоpого видно, что беседы их пpоходили, вероятно, не гладко: «Уже написал было к вам одно письмо еще вчеpа, в котоpом пpосил извиненья в том, что оскоpбил вас. Но вдpуг милость Божия чьими-то молитвами посетила и меня, жестокосеpдого, и сердцу моему захотелось вас благодаpить кpепко, так кpепко, но об этом что говоpить? Мне стало только жаль, что я не поменялся с вами шубой. Ваша лучше бы меня грела». И подписался: «Обязанный вам вечною благодарностью и здесь, и за гробом весь ваш Николай».
И вновь возвращаясь к теме «Мертвых душ» можно сказать, что ни одна из незавершенных книг в истории литературы не возымела на читательские души такого воздействия, как эта. Вообще незавершенность – очень русская черта. И ценность гоголевской поэмы именно в том виде в каком она дошла до нас, чем если бы Никой Васильевич ее дописал до последней строки. И главное произведение Гоголя – он сам, его жизнь и судьба. Удивительный был человек: ведь он хотел писать главное произведение своей жизни всем миром, как общее дело, которое бы фактом своего создания преобразовало бы Россию, «воскресило» ее.
В «Выбранных местах…» Гоголь писал: «По поводу «Мертвых душ» могла бы написаться всей толпой читателей** другая книга, несравненно любопытнейшая «Мертвых душ», которая могла бы научить не только меня, но и самих читателей, потому что – нечего таить греха – все мы очень плохо знаем Россию. И хоть бы одна душа заговорила во всеуслышанье! Точно как бы вымерло всё, как бы в самом деле обитают у нас в России не живые, а какие-то мертвые души. И меня же упрекают в плохом знании России! Как будто непременно силой Святого Духа должен знать я всё, что ни делается во всех углах ее – без наученья научиться! Но какими путями могу научиться я, писатель, осужденный уже самим званьем писателя на сидячую затворническую жизнь, и притом еще больной и притом еще принужденный жить вдали от России, какими путями могу я научиться? Меня же не научат этому литераторы и журналисты, которые сами затворники и люди кабинетные. У писателя только и есть один учитель – сами читатели. А читатели отказались поучить меня. Знаю, что дам сильный ответ Богу за то, что не исполнил как следует своего дела; но знаю, что дадут за меня ответ и другие. И говорю это недаром. Видит бог, говорю недаром!"
* кстати, в келье пр. Амвросия Оптинского был томик басен Крылова, которого он любил перечитывать. Казалось бы, странно: басни, сатира… Нет бы Пушкина держал, которого так боготворил Гоголь. Но Пушкина преподобный не любил. А басни – другое дело: это те же притчи. А сколько их в Евангелии!.. Так что хорошая праведная басня – очень даже православный жанр. Да и сам преподобный иногда говорил басенными стихами: «Где просто – там ангелов со сто, а где мудрено – ни одного».
** другими словами Гоголь видел в творчестве – общее дело. Кстати, самое последние его произведение называлось «Размышления о Божественной Литургии».