С лёгкой руки Николая Константиновича Старшинова в журнале «Юность» опубликованы два стихотворения Анатолия Чикова. В 1962 году стараниями Василия Субботина в издательстве «Советский писатель» вышла его первая книга «Синица». Затем – учеба в Литературном институте имени А.М. Горького на заочном отделении, который успешно закончил (1968), за год до окончания которого (1967) в том же издательстве издана вторая книга стихотворений «Янтарь». В 1974 году увидела свет третья – «Берестяная грамота».
Сокурсники – Николай Рубцов, Алексей Селиванов…
Казалось бы, жизнь поэта складывалась согласно его призванию. Однако по мере развития дарования ему всё чаще приходилось сталкиваться с непредвиденными и даже чудовищными неприятностями. По словам Анатолия Филипповича, в Доме творчества в Голицыно на него «натравили литераторов» и «обвинили в страшных делах», так называемом «заговоре», после чего упрятали в лечебное заведение…
Неоднократно, в разные годы, он несколько раз пытался заговорить со мной о проведенных опытах по управлению его мозгом на расстоянии и адских болях, которые он испытал тогда, и которые до сих пор его преследуют, называл громкие имена, вспоминал, как кошмар, посещение им академика Бехтеревой, заведующей институтом психиатрии. Сильно болела голова. Просто разламывалась…
Для меня услышанное не укладывалось в голове, но, учитывая его возбуждённое больное состояние, видя перед глазами упаковки психотропных лекарств, я старался не поддерживать разговор, не развивать тему, чтобы не усугублять нарушение его психики. Полагал – очередная фантазия поэта.
В письме Н.К. Старшинову 5 февраля 1988 года он признавался: «От потрясения, негодования, гнева и боли, и оттого, что меня кололи как подмётку, у меня действительно случилось расстройство рассудка и смешение психики… Я съел несколько ящиков химических таблеток… Никто, кроме тебя, который всегда защищал меня, не поверит, что книжки «Сердце камня» (1978) и «Магнит» (1988) написаны во время душевной муки и расстройства рассудка».
В свете этого признания поэта абсолютное молчание критиков выглядит как соучастие в заговоре. Ведь маловероятно, что они в отличие от поэтов не ведали о трагедии А.Ф. Чикова. И, следовательно, сознательно молчали, ибо любой серьёзный разбор творчества являлся прямой реабилитацией его как здравомыслящей личности.
В один год «Литературная газета» развернула дискуссию по творчеству Анатолия Чикова – я прочитал четыре статьи, отложил газеты, но со временем по непонятным причинам они исчезли…
Шли дни литературы на Загорской земле – состоялся литературный вечер в ДК имени Ю.А. Гагарина. Виктор Боков, Роберт Рождественский, Римма Казакова, автор нашумевшей «Памяти» Владимир Чивилихин и другие. Около десяти человек. Анатолия Филипповича, единственного члена Союза писателей СССР на Загорской земле, её жителя – не пригласили.
Хотя уже тогда о нём в литературных кругах ходили легенды. Любимец Поэзии и детворы. И в городе он пользовался заслуженной славой. Но чиновники, местная власть не хо-тели его признавать.
И когда после вечера мы (Владимир Сосин, Надежда Коган, Люба Сметана, Людмила Тихомирова и я) пришли к нему, он был в чёрной спортивной рубашке. Оконное стекло раз-бито и вместо него торчала подушка. На улице зима, лютый холод, и Анатолий Филиппович кричит, точно заезженная долгоиграющая пластинка: «Проклятые коммунисты... Всё продали... Красные помещики…» Он – пьян. Смотрю, все по одному оставляют комнату. Словно корова языком слизала. Осуждать их не берусь. Время было такое! И остался я и Анатолий Филиппович. Он постепенно начал трезветь и приходить в себя. И я, как мог, его успокаивал. Уехал я в этот вечер на последнем автобусе, прочувствовав всё его одиночество и неприкаянность и обиду…
Владимир Сосин:
* * *
Что шумишь, горемыка? Чего ты бунтуешь?
За окошком метель, ты пред нею ничто.
Как она, не завоешь, во всю не подуешь,
чтобы недруг шатался и падал ничком.
Потому понапрасну разбил ты окошко,
в звон мгновенный ударом стекло обратив.
Одинока душа. Ей и душно и тошно.
Ей и гневно. И в гневе ты варвар, ты скиф.
На столе,
на пустынном,
стакан да бутылка.
Да сверкает грошовой рыбёшки скелет.
Словно прорезь, лицо исказила ухмылка
над собой, над судьбой, над нашествием бед.
Мне ль тебя утешать и надеждами кутать?
Мне ль тебя исцелять? Я и сам нездоров.
Так запуталась жизнь, что никак не распутать.
Каждый день прибавляет всё больше узлов.
Что шумишь, горемыка? Чего ты бунтуешь?
За окошком метель, ты пред нею ничто.
Завтра
трезвый
проснёшься, на пальцы подуешь,
Молча рану
окна
занавесишь пальто.
Как Анатолий Филиппович не принимал вырубку лип и на их месте возведение памятника революционеру Загорскому, отношения к городу не имевшему! К чему? Зачем? Но местные власти глухи. И, вообще, местные власти его не замечали, хотя он, единственный поэт в городе и член Союза писателей СССР, автор нескольких книг. И когда он обратился к власти по вопросу выделения ему однокомнатной квартиры, встретил непонимание.
Привели его в очередной раз в приёмную первого секретаря районного ГК КПСС сердобольные жители. Вышли два молодца, два упитанных краснощёких мордоворота, иначе не назовёшь, подхватили под мышки «хилого» поэта, вынесли со второго этажа на улицу и пинком в пах сопроводили словами: «Мы же тебе говорили: «Не ходи сюда!..»…
Непосредственное обращение комиссии Союза писателей СССР, письма в коридорах власти положительного решения не находили, после долгих мытарств, после вмешательства баснописца Николая Бухарина, к тому времени занимавшего должность председателя ЖБК профкома НИИХИММАШ и работающего совместно с районными властями, и моего участия Анатолий Филиппович получил однокомнатную квартиру в микрорайоне Углич. В новом доме на втором этаже. В период отделки дома в ней находились строители со своим имуществом и материалами. Поэтому квартира – обшарпанная, со старым унитазом и несу-разной, залитой чёрной краской, и в отдельных местах нарушенной эмалью ванной и другими неурядицами. Но он и этой был рад. Постепенно он довёл её до нормального состояния, обставил. Но входная дверь не закрывалась. Приходили все, кому не лень, не думая о нём. Не спрашивали: «Можно ли?». В любое время суток. Замок не сдерживал. Его часто приходилось менять, а дверь – ремонтировать. Наконец, терпение лопнуло – всё прекратилось, и к нему стали приходить только его друзья - и он обрёл покой. Сюда, как и раньше на улицу Валовую, приезжали из разных мест поэты, чтобы услышать его слово, поговорить с ним. Николай Дмитриев, Григорий Калюжный, Геннадий Красников, Геннадий Касмынин, Николай Старшинов, Марина Кудимова, редактор «Молодой гвардии» Татьяна Чалова и многие другие.
В квартире он установил проигрыватель и слушал в записи с долгоиграющих пластинок голоса Фёдора Шаляпина, Ивана Козловского, Вадима Козина, Изабеллы Юрьевой, Петра Лещенко, Елены Образцовой, русские народные песни, современные и даже песни на свои слова. Но музыка на свои слова им не воспринималась.
Дом стоял на возвышении, квартира – на овраг, где по весне свыше недели бушевали черёмуховые страсти, жаром любви настоян воздух и свищут соловьи – не до сна!.. Летом – зелёный ковёр из трав и цветов, кустарник, деревья, бездонное небо… Осенью – ярмарка листьев, пожар их прощальный…Зимою полосы далей и теней, уходящие за горизонт…
Рассказывает Анатолий Чиков:
«У меня было раз вот, иконы я собирал, понимаешь ли, ходил, платил деньги, набрал 40 штук. Ну, я ждал квартиру, чтобы повесить как-то, сделать исторический уголок. А потом, понимаешь, никому не говорил, крепился. И вот - чёрт его знает! - поддал я и спустился в, это, погребок - знаешь, возле милиции? А там стоит Борис Крылов (художник) и жалуется, что у него плохие отношения с женой, … туда - сюда. И мне, действительно, жалко его стало. И думаю: подарю ему икону. Я говорю: «Борис, я вижу, что тебе тяжко. Давай тебе икону, значит, подарю!». А он: «Неужели есть?» Я, дурак, проболтался, повёл его, а он схамил: «Слушай – эту!» И самую такую ценную. Теперь он потащил её: «Толя! Я тебя ограбил!» и даёт мне 50 рублей. Ну, скажем, вот Евтушенко пишет, что выбросил это самое. Все деньги не выбросишь! Я тоже так сделал. Я беру и говорю: «Забери!» А он не берёт: «Нет-нет, я должен! Я обязан!». Я взял 5 рублей, разорвал, а 45 рублей бросил на снег. И он встал на колени и собрал их. Я говорю: «Так-то. Дело не в деньгах, понимаешь?» А потом начал меня спаивать и выпрашивать остальные иконы. …Ребятам он отдал. Несколько икон я сам дал художникам Якову Потапову, 3 иконы – Женьке Журухину. …раздавал, понимаешь? Интересные иконы!..».
Личное знакомство состоялось в феврале 1967 года в «Клубе молодых», который вёл Владимир Смолдырев. Он представил поэта всем собравшимся, а потом и персонально каждого из нас.
Обычно поэт садился сзади, как говорится, на галёрку, и во время заседания – выступлений, прений молчал и по окончании – уходил незаметно, тихо…
Знакомство переросло в бескорыстную дружбу, и он мне стал и друг и брат.