* * *
«Все в порядке…» –
так врут обреченным врачи.
Но я знаю наверно, что неизлечим.
Мысли – бред, настроенья – припадки,
Трепет первых свиданий и то, что потом –
Не причина болезни, а только симптом,
лихорадка.
И слова, точно кашель грудной, изнутри
Не сдержать, а потом их попробуй сотри –
Пятна крови в тетрадке.
* * *
Как будто бы фонарь горел,
Не помню точно.
Мы танцевали во дворе
Той зимней ночью.
И тени в свете фонаря
Густы, как вакса.
И ты, и холод января,
И дактиль вальса…
На свет – и снова в темноту,
Полет, мельканье…
Снежинкой тает на лету
Воспоминанье.
* * *
В кузнечиках и светлячках,
В сирени пене –
Ночь, притягательная, как
Сирены пенье.
Сирень белеет мне сквозь сон
Сорочкой нимфы.
И луг весь – точно небосклон,
Как ночь, как мифы.
И Млечный Путь стрекочет весь
На небе луга
Мне песню вечную, как песнь
О нибелунгах.
* * *
Слишком уж много лени,
Слишком уж много лета,
Только совсем нет денег
И не уснуть до рассвета.
После ночного бденья
Обыкновенно снится
Сад, где ныряют птицы
В пену белой сирени.
* * *
Люди по полкам разложены.
Дремлет ленивый плацкарт.
Серые мысли дорожные –
Словно белье напрокат.
Трав полевых топонимия:
Кашка, багульник, рогоз –
Словно лапша растворимая
Тает под рокот колёс.
В тапках прошаркал до тамбура
За кипячёной водой.
В окнах закат и степь там бура.
Волга, Ульяновск, Валдай…
Как умещается полземли
В список формата А -5?
Мало мы, что ли, отползали?
Вот остановка опять.
На горизонте ощерилось
Солнце в багровых лучах.
Странное всё ж ощущение -
Просто курить и пить чай,
С будничной матерной фразою
В чей-то плевок наступить
Посередине Евразии
В сердце великой степи.
* * *
От черники синими губами
Пить из родника,
Все – костру, и ни клочка бумаги
Не отдать стихам,
Слышать, как на озеро упала
Бомба тишины,
Как передает морзянку дятла
Станция сосны,
Тихо, налегке, идти по лесу,
Напевать под нос…
Вот уже и выпорхнуло лето
Птицей из-под ног.
* * *
На медленном огне заката
Готовится грядущий день.
А повар отошел от дел.
Когда? - никто не помнит даты.
Трава кобылками кипит,
Опара белой ночи пухнет…
А повар… он придет на кухню
Потом, когда все подгорит.
* * *
В парках чадят костры,
Ветер листву волочит
И пустота внутри,
Как после жаркой ночи.
Помню травиных жал
Вкрадчивые уколы –
Я на лугу лежал
Потным и полуголым,
Сильным и молодым.
Лето лежало возле.
Этот осенний дым –
Как сигарета после.
* * *
Как звучанье перемотки
Старой аудиопленки
Шелест голубей.
Тихой рябью притворился,
Троицкий собор троится
Неба голубей.
Неизменной качанье:
Опустилась на перила
Стая, чтоб опять
Над волнами на канале
Воздух мягкий, как перина
Крыльями взбивать.
* * *
На горизонте подъемные краны
Мерно клюют недостроенный дом.
Солнечный свет словно звуки органа,
Пахнет весной прокалённый бетон.
Мартовский, иссиня-чёрный котище
«Мавра» сыграл на кирпичной трубе.
Я отправляюсь слоняться по крыше
Тоже свой собственный, сам по себе.
* * *
Звуку разбившейся капли
Звук поцелуя подобен.
Пальцы дрожать перестали –
Дрожь притаилась в ладонях.
Тронув одежды, разбудим
То, что укрыто под ними.
Это мгновение – будто
Предвосхищение ливня.
* * *
На закате расстилает ночь
Сумерек зеленое сукно.
Ставлю до копейки все на красное
Полусладкое вино.
Вдохновенье, искренность, порыв –
Проигрыш и винные пары.
Игрока усилия напрасные,
В сущности, и есть процесс игры.
* * *
В лужах голубеет неба смальта.
От румяной корочки асфальта –
Котлетный чад.
Минералку предпочту чекушке:
Организм сегодня на просушке,
Как Летний сад.
Жидкокристаллическое небо
Старый матч транслирует нелепо –
«Надир-зенит».
Трудно из зимы выходит город:
В забубенных головах соборов
Во всю звенит.
* * *
Я апрель примерил, как пиджак:
По погоде да и по сердцу.
Год на антресолях пролежал –
Так на улицу и просится.
С удивлением наткнулся на
Всякий сор в карманах памяти:
Встречи, словно пробки от вина,
Впечатлений ярких фантики,
Мятая десятка бывших жен
(Кто же знал, что обесценится?) –
Я в воспоминанья погружен,
Не могу найти лишь медальон,
В нем портрет. Да полно, был ли он?
Был… Потерян… Пусть… Безделица…
* * *
Невозможно привыкнуть к зиме и
Не смириться никак…
Льдом гремят водосточные змеи.
Продолжаю свой шаг
По сверкающему переулку,
Но не вижу пути.
Держит жизнь, как ребёнка, за руку.
– Ненавижу, пусти!
* * *
Пресыщенность неутолима.
Безвременье проходит мимо,
И небо по утру бледнее.
А очень хочется опять,
Как было в детстве, ярче спать
И чувствовать больнее.
* * *
Знаю все. Могла б не говорить.
Этот взгляд ведет меня, как нить,
Но не к Ариадне – к Минотавру.
Как на трещинках глазури старой,
На ладони, словно на странице
Проступают, чтобы воплотиться
Очертания звезды-полыни,
Злая, бессловесная тоска.
Линии судьбы, любви и жизни –
Результат сжиманья кулака.
* * *
Устаревший инвентарь,
Никудышная метода,
Дней краплёная колода –
Прошлогодний календарь.
Конь фантазии вспотел,
Задний ум, как водка, крепок –
Он уже готовит слепок
С лучшего исхода дел,
Но не перещеголять
Жизнь, которую прошёл ты.
Тополя листвою жёлтой
Обналичат векселя.
Прошлое перевирать,
Проживая вторник в среду –
Запоздалая победа,
Бесполезная игра.
1.
Вот и март. Моросит еще с вечера –
Гадость, аж не верится, что с неба.
Фонарей поминальные свечи
В серенькой кутье из снега.
И ненужные кольца прогулки,
Словно старые покрышки.
Отдаются шаги мои гулкие
Комьями земли по крышке.
2.
Слишком холодно, чтобы совсем
Позабыть об избытке проблем,
Вытекающих из вопроса
Распределения времени,
как сопля из замерзшего носа.
Оттого что с собой не в ладах,
Говорю, как дышу: по складам.
Фонарей свет неровный и броский,
Тополей изумленное ню…
Нарезаю круги. Хоронюсь
От себя. И гнусавлю, как Бродский.
* * *
В пыльном сумраке прихожей
Спит невидимый прохожий
В очертаниях пальто.
А за вешалкой кривою
Спят в рядок вниз головою
Три нетопыря зонтов.
И к причалу полки боты,
Словно весельные боты,
На канатиках шнурков
Пришвартованы и дремлют.
Как в стенах темницы древней,
Гулок звук моих шагов.
Я здесь привиденье, призрак,
Не явление, а признак
Этой пыльной полумглы…
Я спешу к твоей кровати,
Чтобы вновь в твоих объятьях
Полупадать, полуплыть.
Ромео и Джульетта
Витает аромат, журчит вода…
Увы, не на лугу, а в туалете.
О чём-то спорят в кухне, как всегда,
Монтекки-свёкр и тёща-Капулетти.
Потуплен взор Джульетты от стыда –
Их видел муж с Меркуцио в постели.
Зачем они не умерли тогда,
Пока ещё не повзрослели?
* * *
Тебе привычен всем: своим теплом
И запахом, и видом неказистым –
Считай, что выдаю тебе диплом
Ведущего по мне специалиста.
Все лучшее, что было – позади
И не случилось все чего хотела,
Я надоел, но все же приходи
Ко мне на опознанье тела.
* * *
Кавалергарда век не долог,
Кавалергарду век не дорог,
Кавалергарду дорог миг,
В котором заключён весь мир.
Вся жизнь его как странный сон:
Порой он слышит сабель звон…
Тогда сквозь бархат бакенбард
Смеётся вдруг кавалергард.
Идиллия
Я на заре вернусь с войны
И принесу тебе цветы.
В спине – копьё и две стрелы,
А конь на костылях.
Я принесу тебе трофей:
Вшей, вычесанных из траншей,
Немного свежих новостей
И мертвого врага.
Я вновь отправлюсь поутру
На надоевшую войну.
Но знаю я, что не умру,
Ведь я люблю тебя.
Зверь
Этот зверь был когда-то моим, но в одну из ночей
Он бежал из случайно не запертой клетки.
И с тех пор я читаю во всех очертаньях теней
Его поступь, следов его черные метки.
И в бензиновой пленке на лужах, и в дыме костра –
Мне повсюду мерещится мускусный запах.
Надо мною нависла луна, так тонка и остра...
Но ничуть не острее, чем когти на лапах,
На которых когда-то кругами по клетке ходя,
Он так нежно рычал и мурлыкал, негодник.
Я по следу иду и надеюсь на встречу, хотя,
Я не знаю, кто жертва из нас, кто охотник.
Тот, кого убиваешь, роднее и ближе, чем тот,
Кто рожден и воспитан тобой, и, наверно,
Это знает мой зверь, ведь он тоже по следу идет
Моему… холодок пробегает по венам.
Я нашел его в парке. Вот он среди ласковых трав
Лунных зайчиков ловит пугливую стаю…
С наслажденьем стреляю в него и, все силы собрав,
Я слежу, как я сам умираю.
* * *
Что такое любовь?
Это – зубная боль в сердце.
Г. Гейне.
Случайный взгляд через плечо
Упал – несчастный случай, –
И чувства родился дичок,
И горький, и живучий.
Хоть с корнем вырвана любовь –
Она все зреет, зреет…
Какая тут зубная боль?
Фантомная, скорее.
* * *
Руки тончайший инструмент
Мне намекает странным
Рисунком изумрудных вен
На принадлежность к струнным.
Держу пари: наверняка
Не знали эти вены
Сверканья резвого смычка,
Что режет вдохновенно.
Они не знали под иглой
Холодного испуга,
И не текла по ним тепло
Морфиновая фуга.
Плывут наивные тельца
Под этой тонкой кожей,
Где на созвездие Тельца
Веснушки так похожи…
Весь мир вокруг как будто смолк
И замер, удивленный.
Пульс бьётся, словно мотылёк
В плену моих ладоней.
* * *
Солнце косматое ломится в окна.
– Вам не сюда: к Маяковскому – выше.
Ветер за окнами воет утробно
– Есть тополя. А меня не колышет.
Сонмище ангелов? – Это к Толстому.
Ах, отказал? Ну а мне что за дело?
Надо уметь посылать по-простому,
Чтоб за живое меня не задело.
Прячу живое, чтоб не было больно,
Если какая-то глупая баба
Скажет с порога устало и злобно:
– Фу, накурил как! Проветри хотя бы…
* * *
Капля, как спелая груша,
Разбилась о мокрый асфальт.
Так научаешься слушать
Сквозь громкие клавиши альт.
Так на печатной странице
Вчитавшись, увидишь слова.
В элементарной частице
Скрывается суть вещества.
К дьяволу вирши про деву
И страсть молодого вождя!
Лучше ли эти напевы,
Чем капля в оркестре дождя?
Удивительный зверинец
Кальян – гремучая змея:
В толстеньком стеклянном брюшке
Бурлит, гремит и плещет яд,
Дым идет из погремушки.
Под окнами бездомный куст
Звонко лает воробьями.
Покрыт его пушистый хвост
Весь цветами, как репьями.
Дистанцию от сих до сих,
Миновав спондеев ямы,
Бежит четверостопый стих,
Иноходью хориямба.
Беседа о поэзии
И. Лазунину
Муза с ликом кукольным…
В пьяном споре кухонном,
Лучшие друзья,
Прячемся за фразами.
У Христа за пазухой
Дырка от копья.
В слово надо веровать,
Да не крепче вера ведь
Огненной воды…
Горькая ирония
Вяжет, как арония
Рты.
* * *
Болезни грустная картина:
Гидрохлорид дротаверина,
Нарзан и головная боль,
Дрожь, как при съёмке без штатива.
Я пил вчера, наверно, пиво –
Убийственная полироль!
О чудеса алкоголизма!
Какие силы организма
В нас пробуждает алкоголь!
И сколько милого сарказма
С неудержимостью оргазма
Высвобождается оттоль!
Активная жизненная позиция
Моя позиция – жить кувырком.
То тело в движении, то в покое,
То завлекаю, то сам влеком,
То – либо – нибудь – кое.
Пускай не буду я невредим:
Мне лишь бы ввязаться, а там поглядим,
Взвалить на спину побольше дел –
Вьючного зверя и хищника помесь,
Чтоб видели все, что силен и смел,
Чтобы не думать, не знать, не помнить
Себя…
* * *
В белый кафель погружу
Взгляд. В душе я гол, как в душе.
Шум воды заполнил уши.
Рефлексирую, сижу.
Совершаю странный труд:
Полный водяной нирваной,
Разбираю мысли в ванной,
Будто расчленяю труп.
* * *
Осенний вечер при свечах
Тенями зыбко колебался,
И золотилась калебаса
Горячим яблоком в руках.
Как поцелуй обжег губу
Янтарный черенок бомбильи.
А облака дождем бомбили
И мрачную несли пургу…
Уже я слышу, как скрипят
На небесах обозы снега.
Готовится ударить с неба
Зимы передовой отряд,
Но терпкий привкус на губах
Дикарского, чужого лета
И запах лиственного леса
Рассеивает липкий страх.
Пьянящий пар! Его тепло
Как батарея паровая.
Покрыли джунгли Парагвая
Окна замерзшее стекло.
СОНет.
Сон подкрался ночью, точно вор,
Гулким лабиринтом вен ярёмных.
Голова, как радиоприёмник,
Ловит чей-то тихий разговор.
На инопланетном языке
Кратеров луны и солнца пятен
Он, как небо, прост и непонятен
И всегда как будто вдалеке,
Хоть близка небесная обитель.
И сновидец, будто бы строитель,
Рухнул с вавилонской башни сна
На растрёпанный постельный ситец.
Нерадивый радиолюбитель…
Навсегда потеряна волна.
* * *
Проснулся. Вот передо мной
Огромный, длинный выходной
Змеиные свивает кольца.
В себя неосторожный взгляд
Парализует, будто яд.
Лежи, любуйся – микрокосмос.
Бессмысленная суета
Нейронов мозга. Пустота
Саму себя возводит в степень.
Не шевелись, лежи, смотри,
Как извивается внутри
Жизнь длинная, как бычий цепень.
Венера Боттичелли
Религиозный компонент был весок
В капелле Сикста, при созданье фресок.
Но как писать языческую тьму?
Захваченный неведомым теченьем,
Отходит от мольберта Боттичелли
И бешено бросается к нему.
В ушах творца не ангельское пенье, –
У губ его – божественная пена,
И копошатся пальцы в бороде.
Душа в сомненьях, но рука умела,
И вот, пеннорожденная химера
Идет, как бог библейский, по воде.
* * *
Сроднился со спокойствием немым
Паук часов, без устали прядущий.
Ведь каждый миг таков, как предыдущий,
И не таков, и вовсе и не миг.
Ничто я ни на что б не променял.
Любые измышления излишни.
А время незаметно и неслышно,
Как пуля, что уже летит в меня.
* * *
Вот человек. Он что-то говорит.
В ушах – наушники, в носу – ринит.
Нелепо и смешно кривится рот
И суета сует в глазах снует.
И он прекрасен в этой простоте.
Вот за таких и умирают на кресте.
* * *
Когда в кошельке не найти ни рубля, ни копья,
Тогда понимаешь, гуляя без дела день целый,
Насколько сознанье зависимо от бытия:
Отсутствие средств означает отсутствие целей.
Взгляд остр и тонок.
Насквозь им проспекты сверлю,
Дома, светофоры, народа поток равнодушный…
Не нужно доказывать больше, что я не верблюд –
Весь город открыт предо мной, как игольное ушко.
* * *
Аппарат бессмысленный движется в пространстве
Так же, как во времени, – слепо и вперед.
Центр вычислительный –
чувства, мысли, страсти –
Навсегда заклинило на автопилот.
А когда сломается – аппарат зароют.
В самописце бортовом – чушь, тоска, стихи…
Черный ящик черепа даже если вскроют,
Обнаружат лишь комок серой требухи.