1
Намеком на беду
бульвара — ал
цвет исступленный
средь лавины звуков,
у яблони полупечальный бард,
издалека, по-ангельски
досуха,
мелодии, которую пила
Елена, такт ловя, вслепую,
смутно,
семь струн ветров едва перебирал,
а на запястье тонком, слишком смуглом,
блестел браслет, на нем сквозь мглу овал,
весь в точках дымно-серых перламутра,
был виден лунный, из-под рукава
моста струилась Яуза, как будто
«Порги и Бесс» тихонько напевал
в честь Дебюсси сам Гершвин, и под утро
небес звенел невидимый кимвал.
2
Есть обаянье тайное и власть
в метафоре ноги девичьей и усталой.
И миф лугов там напрямую всласть
тек с патокой ночной, как сусло, варом
к владеньям улицы, которой нет, стремясь,
подобно судну флибустьеров, махом
на абордаж берущему, — напасть —
и словно бы писал все это Кафка
из ритуала древнего — опасн
был в Атлантиде он, а позже арьи
таили в городах его как раз.
3
Когда же вверх по линии косой
изгибом бедер выполнен до дрожи
его рисунок, и Дали кольцо
поднять Нимврода у реки не сможет,
то, словно крылья, плащ взметнется в синеву,
наскоро обводя наитьем Сальвадора
Садовое кольцо. Я свой билет порву,
и темнота лизнет ступени камень голый.
И алых мандолин клубящаяся плоть
текуча и заведомо кровава.
И вместо пирамид вдруг изнутри лоб в лоб
скрижаль вокзала в полнолунье стала
сто раз одной волной —
и после —
снова сто.
Столица пирамид, белея словно голубь,
расплавит медь тоски,
и все что есть закласть
велит из глубины,
где слова суть бесспорна.
4
А у вокзала гарь,
автомобильных масл
причудливые пятна,
блюза соло,
бутыли из-под пива,
хлебный квас...
Но Ангелы трубят
здесь в эллинские горны —
и вмиг забыто все…
Всплеск весельный — и лик,
такой любимый лик.
Еще чуть-чуть — подоле
повремени, мой Бог,
у вечности украсть
так и не смог тебя,
а сам себя — у боли.
Садовое кольцо,
опять совсем один,
и синее «Рено»,
что добрая пролетка,
и белое крыло у Ангела…
Кому
несет он миг огня,
скрываясь в дымке легкой?