Все было сказано до нас.
И новых мыслей ждать так тщетно,
Что, кажется, любой из нас,
Быть должен мудрым; беззаветно
Он может радоваться, жить
Себе и близким на отраду, -
Но – нет! Стремится каждый на осаду.
Я поясню: быть может, я не прав,
Что вижу лишь пороки в людях,
Что эгоизм и вздорный нрав
Мне видятся яснее главных,
И даже более ужасных пороков всех.
Но убедить кто сможет тех несчастных,
Что ставят выше всех других себя?
Ехидничая, радость не тая,
Смакуют промахи других, ошибки,
В своем глазу не видя и «бревна»?
Не спорю я: имеет право каждый
Жить, мыслить, рассуждать о многом.
Но скажет кто: зачем
При этом ближнего хулить?
Кто скажет, почему так много
Значения словам мы придаем?
Не видя главного, не чувствуя душою
Того, что может сказано порою
Быть взглядом, жестом, существом?
Ведь этим не ближнего – себя мы предаем.
Мы жаждем славы, доблести, успехов,
Громадны наши планы, мы блестим!
Но что наш блеск в сравнении с Шекспиром
Иль с Моцартом?
Ведь сказано все ими, раньше – им.
О чем хотел писать? В чем жаждала душа моя излиться?
Не в сплетнях мерзостных, не в шуме бытия.
Хотелось лишь «гармонией упиться»
Забыть о всех невзгодах и, любя
Всех страждущих, хоть чем-то поделиться,
Пусть кто-то скажет, пустомеля я…
Но в этом весь и смысл того, о чем писалось,
О чем хотел я раньше умолчать:
Коль глупость лезет на рожон
Не надо давать ей ходу,
Просто нужно моду ввести на «камертон».
Как только мысль чужую
Ты высказал и «умное лицо»
Вдруг озарилось наглою ухмылкой,
Так сразу кто-то скажет «камертон»!
И ясно станет всем, сколь глуп по сути
Наш рассказчик пылкий,
И может что-то шевельнется в нем,
Переосмыслит он свои деянья,
Всю жизнь свою, и детям в назиданье
Он скажет: «Не считайте никогда
людей других глупее самого себя!»
Хотя…. Слова, слова…
1995