Совсем седая, обвисли щёки,
Но ещё светел старухин взгляд.
Живёт бобылкою одинокой,
А годы – что их считать – летят.
Взгрустнулось бабке, слеза скатилась,
За ней другая бежит слеза.
- Зачем я плачу, скажи на милость?
Утёрла бабка свои глаза.
Зашла соседка: «Ну, ж что такое?
Откуда слёзы твои взялись?
- Садись-ко рядом, секрет открою,
И про свою всё пробАю жизнь:
Уж такая моя доля-долюшка,
Родила мама в чистом во полюшке.
Пуповину серпом перерезала,
И в подол завернула болезная.
Вскоре сгинул родимой мой тятенька,
И за старшего в доме стал брателко.
А сестрица со мною водилася,
И, как рыба об лёд, мама билася.
А как десять годков мне исполнилось,-
На роботу меня, да на сенокос.
На коне сено к копнам возила я,
За дугу удержаться б: «Но, милая!»
А весною пахать пары вешние,
Как сумеем… Ох, бились сердешные.
Жито жали, копали картошечку,
Колоски собирали подросточки.
Началася война распроклятая,
В обороны роботы «сосватали».
Мне шестнадцать годочков исполнилось,
А ломила, трудилась на совесть я.
После в лес на делянки отправили,
И роботать, роботать заставили.
Не хватало порой моей силушки,
Не жалел ведь никто, не звал милушкой.
Не ходил воевать мой-то брателко,
Дали бронь. Он женился на Катеньке.
И пошли у них детки малые…
Я родную деревню оставила.
Я водилась у брата с ребятами…
Тут война перестала проклятая.
Я в контору роботать устроилась,
И опять же трудилась на совесть я.
Жизнь летела, неслась. Не заметила,
Как пол-сотни годочков отметила.
Тут и пенсия. Я воротилася
На родную сторонку, прижилася.
Дом построила – рядом смородина,
Тридцать пятый годок я на родине.
Нет в живых и сестрицы и брАтелка,
Умерла и жена его Катенька.
Не сложилась моя жизнь семейная,
Не нашла себе мужа на Севере.
Коротаю одна дни остатние,
Пролетают годочки закатные.
Сколь отмеряно, столь и буду жить,
И судьбу за то я благодарить
Прожила одна, не оставлю жаль
Своей поросли – в том моя печаль.
В том моя печаль, боль сердечная,
Одиночество бесконечное.