«Всего у меня одиннадцать сыновей». – Кафка. «Одиннадцать сыновей».
«…кто-то должен быть найден, ибо все, что случается, должно иметь кого-то, с кем оно случается…» – Беккет. «Безымянный».
============================================
БЕГСТВО И ПОИСКИ
если это и были поиски, то наугад, да и вообще, можно ли говорить о поисках, когда не известно, что ищешь, такие поиски похожи на бегство, праздношатание, послеполуденный отдых и на многое другое, ибо отличительный признак поисков тот, что они направлены на искомое, нет поисков без искомого, хотя искомое в каком-то смысле может существовать и без поисков, и если ты не знаешь, что именно ищешь, как можешь ты знать, что ищешь, а не длишь рутинную жизнь, жизнь прежде всего рутина, и лишь временами, благодаря стечению, превращается в квест, здесь же было налицо лишь недовольство рутиной, маловато, чтобы завести речь о поисках, тысячи недовольны, но ничего не ищут, какие же основания, никаких, и все же, нет, никаких, а как же все эти его увлечения, разве они не позволяют, не оправдывают, ведь увлекался и надеялся, пусть даже потом разочаровывался, потому что не достигал, чего же он стремился достичь, не в том ли и состояли его поиски, чтобы найти достижимое, скорее, недостижимое, потому и не достиг и не нашел, хотя, если недостижимое было тем, что искал, поиски удались, как только понял, что ищет недостижимое, но все это вымыслы, предположения, гипотезы, парящие в пространстве малых вероятностей, как облака в небе и медузы в море, приятно отдохнуть на сравнении, пусть и таком нелепом, мы же знаем, время сравнений ушло, в цене только прямая речь, без эвфемизмов и экивоков, сравнивая, мы уходим от сути дела, так вернемся же и спросим, есть ли какие-то основания называть его бегство квестом или чем-то похожим, если предмет поисков не был определен, цель не задана, если он просто хотел найти что-то, чего-то достичь, не понимая, что ищет ненаходимое и стремится к недостижимому, ясно ли, нет ли здесь притаившихся экивоков, почему бы не сказать: это был квест под названием «Иди туда, не знаю куда, и принеси то, не знаю что», вот и сказано, вот мы и определились, вместо бесцельного парения – уверенное движение по колее традиции, и это как раз то, нужно для правильного начала, – уверенность, что направление выбрано за тебя.
–––––––––––––––––––––––––––––––
«…надо только искать, искать без всякой надежды, чтобы в конце концов наверняка найти, методом исключения». – С. Беккет. «Безымянный».
ВИБРАЦИИ В СВЕРХТОНКИХ МИРАХ
поначалу-то он думал, что знает, что' ищет, он даже это и поисками не называл, потому что ясно видел и знал, чего хочет, противоречит ли это сказанному выше? может, да, а может, и нет, все зависит от тонких интерпретаций, вибраций в сверхтонких мирах, тонкое это дело – выявлять противоречия, чтобы их сгладить и устранить, как будто жизнь сама по себе не есть одно сплошное противоречие, будучи тем, чего она быть не может: путем вверх и вниз, концом и началом, началом конца и концом начала, но довольно, к делу, придерживаясь хронологии, следовало бы начать с груди, потому что хронологически это первое, чего он хотел и к чему стремился, ясно это осознавая в своем бессознательном, которое появляется до всякого сознания, что бы ни говорили психологи, утверждающие что бессознательное не может появиться раньше сознания, подобно тому, как чердак нельзя выстроить раньше дома, имея в виду, скорее, подсознание, напоминающее больше подвал, который можно выстроить раньше дома, но будет ли он подвалом? не предполагает ли слово «подвал» нечто, возвышающееся над? но к делу, что он помнил о материнской груди, ее размеры, форма соска, вкус молока, рано ли его отняли от груди, часто ли ему предлагали вместо груди соску-пустышку, не потому ли позднее он так страдал от ощущения пустоты, что еще в раннем детстве познакомился с пустотой, какое изобретение! в раннем возрасте он втягивал в себя пустоту, радуя окружающих тем, что его внимание было поглощено пустотой, и постепенно приучился к мысли, что пустота – субстанция мира, никаких страданий, он считал такое положение вещей само собой разумеющимся, вещи, по сути своей, пусты, учение Нагарджуны о пустотности он впитал с молоком матери, если допустима такая игра слов при обсуждении столь серьезной темы, но довольно об этом, не станем уточнять, какими были эти пустышки, физиологическими или ортодонтическими, и какой расцветки, констатируем, что в младенчестве ему не хватало материнского тепла, уюта материнской груди, что и послужило источником, прообразом всех дальнейших разочарований, верно ли это обобщение, если кто-то решит, что он всегда и всюду искал материнскую грудь, он (решивший) поступит поспешно, хотя другого вывода из сказанного сделать и невозможно, тем не менее попытаемся и, забегая вперед, покажем возможность альтернативы.
–––––––––––––––––––
«…услышать отголоски прежних молчаний...» – С. Беккет. «Безымянный».
ТОЧКА ВЕТВЛЕНИЯ
каким же был его первый всепоглощающий, исключительный интерес, на что он был направлен, к чему его побуждал, на что подталкивал, это уже о том времени, когда материнская грудь отошла в прошлое, бессознательное, в ту глубокую темень, где сложено самое дорогое, из чего она, вероятно, была первой, сложенной там, где, а потом появятся и другие, течение времени заключается лишь в перемещении самого дорогого из сознания в бессознательное, из акта в потенцию, которая при благоприятных (для нее) обстоятельствах может снова перейти в акт, что означает регрессию для носителя, согласно распорядку, установленного кем, неважно, за фазой груди следует анальная фаза, интересовался ли он своими испражнениями, никаких воспоминаний, испытывал ли он трудности с дефекацией, покрыто мраком, рассеять который можно косвенно, спросив, отличался ли он скупостью, увлекался ли коллекционированием, но все это окольные пути, на которые лучше не сворачивать, ночное недержание, про это тоже ничего неизвестно, принимая всерьез такого рода теории, рискуешь никогда не добраться, а ты уже знаешь, к чему стремишься, нашел критерий, пробный камень, может быть, уже предвидишь конец, или окончание, так расстраиваются благие намерения, торопливость – основная помеха, и есть множество мелких, не наткнулись ли мы на точку ветвления, первую, за которой последуют и другие, итак, разберемся, не торопясь, с этим, чтобы иметь право заявить: ничего не упущено, все предусмотрено, рассмотрено пред и после, приятно сознавать, что мир, который ты строишь, известен тебе до мельчайших уголков, и все они на месте, озарены светом сознания, гуляй – не хочу, а уж если хочешь, тем более, истинное просвещение совершается параллельно творению, и по-настоящему знать можно только то, что ты сотворил.
–––––––––––––––––––––––––––
«Но Червя не следует путать с тем, другим, хотя это на самом деле и не имеет никакого значения». – С. Беккет. «Безымянный».
ИНТЕРЕС ПРОБУЖДАЕТСЯ
различая уверенность и неуверенность, смелость и робость. энергию и отсутствие, предприимчивость и бездеятельность, интерес к девочкам, дошкольный возраст, сексуальность пробуждается еще в младенчестве и в дошкольном возрасте дает о себе знать открыто, явно и без стеснения, чем же он занимался, устраивал игру в доктора, приходи ко мне лечится и ворона, и волчица, и они охотно приходили, уже в этом возрасте налицо различие в поведении: девочки любят показывать, мальчики – разглядывать, но, может быть, девочкам не хватает смелости, чтобы признаться в своем желании, настоять и организовать этот спектакль взаимного обнажения, странно, но запоминается не вид, а запах, может быть, среди принимавших участие были и повзрослее, и это их возбуждало, возбуждало ли это его, нисколько, время еще не пришло, бескорыстное любопытство, а тот, другой, он робел и не участвовал, отношения с противоположным полом складываются еще в детстве, и даже в материнской утробе, все предопределено, и задача каждого – полнее реализовать заданную модель, если ты пользуешься успехом, то ни к чему тебе знания, умения, в самом важном ты – мастер, плоть поджидает тебя на каждом углу, в каждой постели, они чувствуют твой талант, не зарывай его в землю, подразумевался ли в этой истории и такой талант, какое нам дело до Библии, есть множество других книг, и эта – всего лишь исчезающее малая точка отсчета в релятивистском мире, «Три очерка» – вот наша Книга, мы уже в школе, чудесные годы, преимущества совместного обучения, некоторые полагают, что, когда устраняются барьеры между полами, жизнь превращается в танцпол или что-то похуже, но мы возразим, мы презрительно промолчим; мы улыбнемся, девочек можно хватить за локти, волосы, тискать и целовать.
УВЛЕЧЕНИЕ ФИЛАТЕЛИЕЙ
здесь было бы к месту начать его донжуанский список, рассказать, как он лишился девственности, такое милое старое словцо, да еще в применении к подростку мужского пола, сколько милого в старине, но если мы хотим двигаться вперед, в будущее, по крайней мере, будущее рассказа, нарративное будущее, а другого у нас и нет, вот до чего дошло, только это будущее и осталось, когда-то было совсем иначе, но все свелось к повествованию, мы-то знали, куда и зачем, и вот мы здесь, в краю нарратива, милое словечко, хотя и не такое древнее, а рассказ о потере девственности придется отложить, есть некая внутренняя необходимость, заставляющая что-то откладывать, а что-то начинать, и здесь начинается рассказ о том, другом, не похожем ни на сёрфера, ни на роллербоя, милые слова, если подумать, они нам нравятся, только слова нам и милы, какая малость, хотя, с другой стороны, но вперед, его сближению с лицами и телами противоположного пола мешало одно обстоятельство: в том возрасте, когда у подростков появляются на лице угри, не у всех, но у некоторых, у него стали множиться опухоли на коже, бородавки, родинки и т. д., папилломавирус атаковал его от шеи до пупка, и скоро дошло до того, что он не мог раздеваться на пляже, он и раньше был не в ладах со своим телом, а теперь и подавно, миллионы разных вирусов гнездятся в человеческих телах, вот подлинные хозяева биосферы, здоровые люди сходны в своем здоровье, но все больные больны по-своему, и хотя папилломы не особенно затрудняли его жизнь с чисто физиологической стороны, как это иногда бывает, зуд, кровотечения и прочее, но они оказали большое влияние на его психологическое состояние, склонный к уединению, он еще больше стал сторониться людей, а о том, чтобы подружиться с девушкой, не было даже мысли, о чем же он думал, куда перенаправлял поток либидо, еще одно милое словечко, возможно, оно появилось здесь не в последний раз, тут открывается простор для домыслов, пространство для сублимации велико, поля культуры обширны, и если несублимированные интересы плейбоя ограничены одним, сходятся в одном, то сублимированные интересы отшельника, не удалившегося в монастырь, а оставшегося мирянином, могут быть чрезвычайно многообразны, и от этого просто захватывает дух, область возможного намного обширнее реального, для начала нужно выбрать что-то знакомое, например, коллекционирование марок или изучение первобытной истории, впрочем, учитывая провозглашенное стремление к полноте, главное – это перечислить альтернативы, а с какой из них начинать рассказ – значения не имеет, предположим, первое, чем он увлекся, было собирание марок, и первой маркой, которую ему подарили, была марка Республики Гондурас с изображением президента Хулио Лосано Диаса, похожего на Капабланку, о чем он узнал чуть позже, когда увлекся шахматами, дойдет дело и до Капабланки, а пока – Гондурас, так зародилась в нем любовь к почтовым знакам и далеким странам, где эти знаки печатались и, подумать только, служили прозаическим почтовым нуждам, то есть потребностям в письменном разговоре, обмене посылками и так далее, что его вовсе не интересовало, он никогда никому не писал и ни от кого не получал писем.
ГЕРБ И ДЕВИЗ
чем-то Гондурас напоминал ему о Голконде, возможно, сходством названий, оба края представлялись ему Страной чудес, в одном добывали алмазы, в другом – золото и серебро, и когда позднее у него появилась игра «Герои меча и магии», он поразился сходству сказочного пейзажа с рисунком на гербе Гондураса, гномы стали его любимыми воинами, он предпочитал их даже единорогам, несмотря на медлительность и небольшую силу в атаке, ему нравились миссии, в которых рядом с городом располагались жилища гномов, посещая эти жилища раз в неделю, можно было бесплатно получить дюжину крепких воинов, и он всегда стремился разыскать Форт, чтобы произвести апгрейд и «улучшить» своих обычных гномов до боевых, разумеется, из всех городов он предпочитал Оплот, где гномы были коренными жителями, объективно, армия этого города была не самой сильной, для строительства Драконьих скал нужны были кристаллы, да и сами Золотые Драконы имели иммунитет лишь к заклинаниям ниже 5-го уровня, кентавры быстро бегали и так же быстро погибали, дендроиды хорошо защищались, но из-за своей медлительности ничем не могли помочь в нападении, у армии Оплота были и другие недостатки, лишь в малой степени компенсировавшиеся стремительностью и атакующей силой пегасов, но он всегда стремился захватить Оплот и сделать его своим главным городом, и все только потому, что когда-то увидел герб Гондураса с изображением зеленых холмов и входов в шахты, и этот пейзаж стал для него чем-то вроде Обетованной страны, девиз же Гондураса – «Свободный, суверенный и независимый» – стал его личным девизом, хотя он понимал его лишь приблизительно, не улавливая различия между тремя составлявшими его словами, президента же Диаса он воспринимал как героя 15 уровня, могучего воина, владельца множества артефактов, странствующего по горам и долинам в поисках главного сокровища, Грааля, – артефакта, который, водруженный на одном из холмов Оплота, сделает его армию непобедимой.
АВТОКАТАСТРОФА
а тем временем тот, другой, ведет жизнь плейбоя, откуда у него деньги? неважно, было бы скучно объяснять происхождение средств, настоящая жизнь начинается там, где о средствах не думают, они просто есть, как воздух, морская вода, пляжный песок, пальмы, рестораны, ночные клубы, девушки и все, о чем можно прочесть или догадаться, что можно вообразить, вот он каков, совсем не похож на того, первого, он его даже не знает, но случается непредвиденное – автокатастрофа, и он теряет зрение, хорошо, что не ногу, он бы этого не перенес, что мы знаем о пределах человеческой выносливости, очень мало, теперь он вынужден почти все время проводить наедине с самим собой, наказание, худшее, чем потеря ноги, и все же он это как-то переносит, как-то к этому приспосабливается, ясно, что и потеря ноги была бы переносимой, ко всему можно привыкнуть, некоторые бактерии живут в атомных котлах, а некоторые странствуют в космосе на метеорах и потом оживают, попав в благоприятную среду, жизнь цепляется за что угодно, как плющ или дикий виноград, так и я цепляюсь за любую мысль, чтобы задержаться, повременить, милое слово, может быть, все, чем я занимаюсь, – просто отыскиваю милые слова, повременить перед тем, как упасть в незрячесть, что-то вроде прыжка с утеса, но нет, не так мгновенно, он приходит в сознание и не понимает, почему темно, если бы ему отняли ногу, он точно так же поначалу не сообразил бы, сколько у него осталось конечностей, и попытался бы шевелить отсутствующей – так же, как сейчас пытается глядеть, может быть, он видит искры, цветные круги, на лице у него повязка, врачи еще надеются сохранить ему зрение, хотя бы четверть нормального в левом глазу, и сегодня ему снимут повязку, и попросят открыть глаза, зная заранее, что правым он ничего не увидит, но как насчет левого, хотя бы что-то расплывчатое, в тумане, но нет, он ничего не видит и левым глазом, хотя еще не понимает, почему, все не так, совсем не так, он приходит в сознание за несколько дней до того, и, конечно, ему должны объяснить, в каком он состоянии, почему на глазах повязка, значит, они пробуждают в нем надежду, сначала – отчаяние, а потом – надежда, может быть, один глаз будет видеть, четверть нормального, его это не утешает, он говорит, что предпочел бы, по накатанной колее, как все знакомо, воздержимся, остановимся, осмотримся, сосредоточимся на этом человеке, представим его себе, единственного, неповторимого, попробуем описать, найдем какую-то деталь, это происходит, когда к нему приходят друзья, у него нет девушки, приходят сразу трое, два парня и девица, они смущены, говорят «привет» или что-то вроде, голоса громче, чем нужно, они забирают его из больницы, и вот тут, в этой суете, когда его ведут по коридорам, он вдруг понимает, как-то так, внезапно, до него доходит, голоса больных, врачей, его друзей, больничные звуки, лифт, ступеньки, и внезапно, будто вся темнота мира, и все одиночество мира, вот так он почувствовал, так он понял, что слеп, среди белых стен, окруженный людьми, друзья подождали, пока он снова сможет идти, и повели его дальше.
––––––––––––––––––––––––––––––––
«Вперед! Легко сказать. Где перед? И почему?» – С. Беккет. «Безымянный».
ТРУДНОСТИ ВЫБОРА
то время, когда он был зрячим и, казалось, живет в ладу с самим собой и всем миром, это время теперь далеко, прошла неделя, но можно говорить о веках, тысячелетиях, так велико различие между тем временем и этим, в то время жизнь, казалось, открывалась ему в множестве самых экзотических возможностей, но на самом деле их было не так уж много, мнимое разнообразие, жизнь катилась по колее, мчалась на волне, летела, подхваченная порывом ветра, он всегда знал, чем занять себя, а если и не знал, то решение приходило быстро, и вот теперь, ослепнув, он открыл для себя, как щедра в действительности жизнь, сколько возможностей она предлагает, и выбор между ними – не то, что выбор между тем клубом и этим, между этой девушкой и другой, погруженный в абсолютную темноту, лишенный все привычных способов проводить, или убивать, время, он вынужден был искать новые, и вот тут оказалось, что этих способов очень много, гораздо больше тех, которые ему приходили на ум, когда он мог видеть, потому что тогда он думал о том, как провести досуг, вся его жизнь состояла из досуга, как чего-то достигнутого, благодаря трудам дальнего родственника, досуг этимологически предполагает некие достижения, и вполне может случиться так, что достижения будут принадлежать одному, а досуг – другому, и способов провести досуг (возвращаясь к сюжету) меньше, чем люди обычно думают, тогда как способов заняться какой-то творческой или какой-то полезной работой намного больше – например, массажист, картонажник, овощевод, скульптор, музыкант, программист, историк, юрист, шашист, шахматист и так далее, включая спортивные игры, а почему бы их не включить, можно поставить себе цель стать чемпионом Европы по шахматам среди слепых и упорно трудиться ради ее достижения, есть достижения, которые обеспечивают досуг, и есть досуг, который может служить достижениям, есть еще настольная игра го, да мало ли что, мало ли чем может занять себя незрячий, если он преодолеет отчаяние первых дней, первых месяцев, и в том случае, если он богат, богатство поможет ему и в слепоте, как помогало при отсутствии оной, нанять учителей, чтицу, человека, который будет катать его по паркам и улицам, богатство – первый друг в беде, а может быть, и вообще, опекун, нюансы не имеют значения, но если ты выбираешь всерьез, то не ради того, чтобы занять, то есть убить время, а с ним – убить и себя, нет, выбираешь, чтобы испытать свою силу, стойкость, узнать, на что ты годишься, узнать, что ты за человек, и тут, конечно, не безразлично, выбираешь ли ты музыку, программирование, юриспруденцию, шахматы, массаж или разведение роз, где-то среди этих занятий, таится одно, предназначенное для тебя, то, от которого ты бежал, когда мог видеть, и если ты снова пройдешь мимо, выберешь вместо него другое, то, к чему у тебя нет способностей, и воля их не заменит, это будет уже настоящая катастрофа, окончательный проигрыш, и он это понимал, теперь он понимал очень многое, и это делало его нерешительным, иногда он уже отдавал распоряжение, но потом отменял его, он словно потерялся в возможном, которое было так же обширно, как темнота, которая стояла вокруг него, стоят стены, уместнее будет сказать: простиралась, словно беззвездное космическое пространство, вот, кстати, еще один возможный проект – стать первым слепцом, побывавшем в космосе, несмотря на то, что в автокатастрофе он потерял не только зрение: у него не хватало большого пальца на правой руке.
–––––––––––––––––––––––––––
«Ничего не остается, как размышлять и размышлять, пока вдруг не осенит счастливая мысль». – С. Беккет. «Безымянный».
ДУША КОЛЛЕКЦИОНЕРА
он коллекционировал марки примерно так же, как тот, другой, коллекционировал женщин, сравнение неточное, если бы тот, другой был арабским шейхом и заботился о постоянном увеличении своего гарема, оно было бы безупречным, но тот, другой, никогда не имел больше двух любовниц, да и двух только изредка, слишком много хлопот, всегда начеку, и скоро все выходит наружу, поэтому он расставался с одной женщиной, чтобы заполучить другую, можно ли в этом случае говорить о коллекционировании, скорее, это что-то вроде забега на неопределенно длинную дистанцию, вояж туриста, коллекционирует ли турист места, где он побывал, если он ничего не снимает, не фотографирует, можно сказать, он собирает их в памяти, а если он не особенно заботиться о том, чтобы их там хранить, как его называть, туристом, странником, но не коллекционером, идея коллекции предполагает, что собранные вещи всегда в распоряжении того, кто их собрал, хотя бы в виде снимка или записи в дневнике, поэтому настоящим коллекционером был только первый, второго же мы называем коллекционером условно, а лучше вообще так его не называть, отмечая тем не менее сходство поведения, психологической ориентации, неспособности к доверию, серьезному общению, привязанности и, в конечном счете, любви, коллекционирование как замещение, чем меньше меломан слушает дисков, тем больше он их покупает, интересующиеся могут справиться у Бодрийяра, но не сейчас, позже, когда дискурс первого и второго подойдет к концу, исчерпав себя, полнота и еще раз полнота, вот наш девиз, не в этом ли смысл коллекционирования, всякая коллекция стремится к завершенности, и смысл коллекции придает тот предмет, которого ей не хватает для полноты.
ТОЧКА ОМЕГА
каждая марка была индивидуальной и в то же время – членом ряда, частью целого, полного собрания, которое было отдаленной целью, ирреальной, несознаваемой, и если бы его спросили, неужели он надеется собрать все марки, начиная с «черного пенни», он бы только пожал плечами, что за вопрос, но он часто слышал его от матери, ты хочешь собрать все марки, прочесть все книги, посмотреть все фильмы, эта ирония не оказывала на него никакого действия, потому что он думал: что за мысль, я хочу лишь приобрести эту марку, купить эту книгу, посмотреть этот фильм, а потом, может быть, какой-то еще, но не все, конечно же, и если бы она сказала проще: ты тратишь слишком много на свои увлечения, он бы воспринял такое замечание серьезнее, потому что в том возрасте он тратил карманные деньги, выдаваемые родителями, и часто просил еще, и ему почти никогда не отказывали, но ценой такой вот иронии, которая, хотя и не разубеждала его в правильности своих стремлений, своих увлечений и трат, но обижала, отдаляла, и со временем он стал свои покупки скрывать, чувствуя, что отдаляется не только от родителей, но и от морали, догадываясь, что бывает мораль личная и общественная, и между ними случаются неразрешимые конфликты, а ведь ирония матери имела в себе много истинного: его бессознательным желанием было собрать все марки, купить все книги, посмотреть все фильмы, он желал полноты, потому что в полноте была независимость, самодостаточность, сделать что-то окончательно, раз и навсегда, и сделать безупречно, без дефекта, тем самым преодолев несовершенство всего реального, нереальная цель, которая жила в нем подобно вирусу папилломы, давая о себе знать то тут, то там, чем бы он ни занимался, желание полноты было определяющим, полнота была единственным, чего он хотел по-настоящему, и потому достигал гораздо меньше того, чего мог бы достичь, не будь в нем этого желания, стремясь к слишком многому, не получаешь и малого, вот так текла его жизнь, от одного увлечения к другому, и все дальше от реальной жизни, в которой нет места полноте, которая всегда недостаточна, всегда в чем-то нуждается, как он нуждался в отсутствующей марке, но, может быть, и жизнь стремится к полноте, к точке Омега, никогда ее не достигая, может быть, однако то, что естественно для жизни в целом, болезненно для человека, то есть должно рассматриваться как болезнь, недостаток, желание устранить все недостатки само является недостатком, поначалу он решил собирать только марки Гондураса, потом расширил свою коллекцию до марок всех стран Латинской Америки, а кончил тем, что стал собирать все, включая проштемпелеванные конверты, открытки, лупы и зубцемеры, почтовые ящики, сумки и фуражки почтальонов, почтовые рожки, модели почтовых грузовиков и вывески с названием почтовых служб.
–––––––––––––––––––––––––
«…с тягостной обязанностью действовать и быть, что одно и то же для того, кто никогда не мог действовать, не мог быть». – С. Беккет. «Безымянный».
СЛЫШАТЬ ТОНЬШЕ
видимых вещей становится меньше, их число сокращается, их просто нет, зато область слышимого увеличивается, слепой слышит лучше и больше – это факт, установленный и непреложный, а мы занимаемся только фактами, никаких гипотез, умение отличать одно от другого встречается нечасто, нам оно встретилось, и с тех пор мы живем в мире фактов, хотя и говорим «мы» вместо «я», зная, что фактически дано только «я», или, осторожнее: наличествует, и еще осторожнее: говорит, здесь мы сталкиваемся с неопределенностью: может быть, говорят они, или даже оно, вопрос, в котором трудно придти к твердому мнению, как хорошо, что не нужно в нем разбираться, умение различать факты и предположения относится к другим сферам, приложимо совсем в других областях, не этих, он слышит теперь гораздо больше и тоньше, чем раньше, то же самое о прикосновениях, тактильных ощущениях, так их, кажется, называют, и вкусовых, словом, все остальные чувства, кроме утраченного, самые лучшие сомелье – это слепцы, они же – лучшие эксперты по запахам, «носы», и никогда он не получал столько удовольствия от прикосновения к женской коже, как утратив зрение, неужели он продолжает прежнюю жизнь, неужели все осталось, как было, и то, что говорилось об открывшихся горизонтах, все это только предположения, к тому же ошибочные, да, его состояние позволило ему иметь их возле себя, как и раньше, не меньше, даже больше, пусть он их не видел – он научился смаковать ощущения кожи, запахи, вкусы, никакого каннибальства, ничего вампирического, а ведь заманчиво – слепой вампир, Окровавленная Борода, тоскующие мертвецы приходят на рассвете, нет, вкус пота, слюны и, о них умолчим, может быть и крови, но не умышленно, случайный порез, никаких укусов, а голос, мы забыли о голосах, для зрячего мир женственности сводится к видимому, объятия, прикосновения не имеют и половины той сладости, какую они доставляют слепцу, и во всем прочем – запахах, вкусах, звуках, – он уступает незрячему, зрение подавляет все, жестокий тиран, другие чувства у него в подчинении, какая удача – избавиться от тирана! только тогда и познаешь мир, познаешь вкус, запах и голос женственного, да, он сделался сластолюбцем, еще большим, чем раньше, катастрофы меняют земной ландшафт, но человеческую природу изменить труднее, он не изменился, просто чувства его стали тоньше, так фанатик музыки мог бы ослепить себя, чтобы погрузиться в звуки, слиться с ними, стать частью виолончели, арфы, трубы, там-тама.
–––––––––––––––––––––––––––
«Неплохо, наверное, было бы ослепнуть, слепые лучше слышат…» – С. Беккет. «Безымянный».
В СТОРОНУ ОКОТЕПЕКЕ
никакой разницы, гладишь ли ты кончиком пальца марку из Гондураса или проводишь им пальцем по животу женщины, по ее ягодицам, по ягодицам мулатки из Гондураса или Сальвадора, странная это была война, от футбольных полей до полей сражений не так уж далеко, мы ехали на грузовиках, продвинулись на полсотни километров за пару часов, двигались в сторону Окотепеке, сопротивление было слабым, попросту незаметным, сопротивление отсутствовало, редкие выстрелы из винтовок, мальчишки бросали в нас камнями, мы смеялись и пели песни, перекидывались мячом, как футболисты турецкой сборной в ролике Turkish Airlines, на городской площади мы остановились поиграть в футбол, я был нападающим, играли без вратарей, никому не хотелось отбивать себе локти об асфальт, а площадь была заасфальтирована, к нашему удивлению, много удивительного повидали мы на той войне, но больше всего мне запомнился гол, который я забил на главной площади Окотепеке, метров с тридцати, ради этого стоило проделать такой долгий путь на военном грузовике, местные кричали и аплодировали, футбол понимает каждый, спорт объединяет людей.
ГЛУБОКИЕ ВОДЫ
теперь, когда обозначились основные линии, пунктиром, бледным, как зимний рассвет, можно передохнуть, нелегкий труд – намечать и протягивать, куда проще предоставить всему идти туда, куда оно бредет само по себе, не мешая, но и не подталкивая, и тут возникает проблема удельного веса, не случайно ведь о человеке говорится: держится на плаву, не случайно жизнь сравнивают с рекой или морем, редко – с озером, чаще – с лужей, вода имеет прямое отношение к человеку, даже если забыть о восьмидесяти процентах, но они удостоверяют, что человек – близкий родственник воды, и потому часто тонет в ее объятиях, родственные объятия самые крепкие, до сих пор тот и другой держались суши, их пути пролегали вдали от водоемов и водопадов, но от воды не уйдешь, если ты сам не идешь к воде, она придет за тобой, глубоки воды, омывающие Гондурас, и если ты задумал пересечь Атлантику, тебе их не миновать, но откуда эта мысль, две недели качки, всяческих неудобств, однообразие пейзажа, разве об этом он мечтал, глядя на марки, выпущенные в Гондурасе? но что-то есть в глубине, как и в высоте и в ширине, что притягивает человека, все большое его притягивает, и если ты прожил два года в Трухильо или Пуэрто-Кастилье, рядом с глубокими водами, на берегу широкого океана, то у тебя может появиться стремление покорить если не глубину, то широту, и тогда прощай отдых в прибрежных водах, прощайте пальмы, песок, сигары, джин, ром и загорелые девицы в стрингах, ты готов две недели жить среди соленой воды, голодным и трезвым, лишь бы преодолеть эту ширину, трудности перехода увеличиваются с плохим прогнозом, но это лишь добавляет остроты твоему желанию, и вот уже арендована яхта, набран экипаж, четыре часа на вахте, восемь часов отдыха, вперед, к Ямайке, Гаити, Мадейре, над котловинами и хребтами, против Северного пассатного течения, вперед, не оглядываясь, что ж, удачи вам, смельчаки! как говорят яхтсмены: поменьше лавировок, побольше полняков, – hasta luego, Гондурас! hola, Испания!
ТОТ, КТО ПРЯЧЕТСЯ
и был еще третий, младше первых двух, ничего примечательного, у тех первых характер отчетливый, а у него неопределенный, или, может быть, скрытный, как будто он с самого начала решил прятаться, притворяться таким, как все, хотя как это возможно, если эти все, то есть двое, были такими разными, следовательно, он ориентировался на других, эти другие все, кто они, толпа смутных лиц, хорошо спрятаться, bene vixit, bene qui latuit, молчи, скрывайся и таи, и он молчал, но так, чтобы не бросалось в глаза (или уши), прикрывая свое молчание речью, говорил, как все, чтобы не догадались, что он молчит, хранил молчание, хранить – значит прятать, он любил прятки с детства и всегда выигрывал, когда прятался, но что же он прятал в своем молчании, в глубине своего молчания, о чем он молчал, так глубоко – ничего не расслышать, а потом вдруг заговорил, но заговорил так, чтобы никто не слышал, и эту свою речь он прятал еще глубже, чем свое молчание, потому что это была его речь, а не речь других, и если уж он прятал молчание, то речь свою прятал еще глубже, еще дальше, но случайность вершит свое, делает явным, выводит наружу, и вот они – язвительные слова, человек без тайны, человек без тени, будто он – человек без кожи, как называется эта пытка, для всего есть названия, уж он-то знал, он и был тем, кто дает названия смутному, кто выводит наружу, но не в том смысле, вывести на чистую воду, это можно сказать и о них, и о нем, он тоже выводил пойманное на чистую воду, чтобы разглядеть и отпустить, и они вывели его, и не отпускали, ты на крючке, который сам для себя заточил, этот крючок – твой язык, и теперь, даже если ты замолчишь, от крючка не избавишься, поэтому он решил говорить, вслух и громко, делая вид, что ему нипочем, но чувствовал себя беженцем, лишенным убежища, эмигрантом, экспатриантом, может, в этом для него было благо, что-то вроде рождения, из уединения норы на свет публичности, из мрака норы на многолюдье света, отдаляясь от самого себя, заменяя себя речью, голосом, интонацией, тембром, удаляясь от них, снова в одиночестве, но другом.
ЗВЕЗДНЫЙ МАЛЬЧИК
и теперь ты решаешь – сосредоточить внимание на этом, на том, кто прятался, и продолжать вместе с ним, идти по следу, наблюдать, составлять отчеты, уж эти его прятки, поначалу занятно, а что будет дальше, не ведомо, хорошенькое словцо, милое такое, не ведомо, или забыть о нем, о том, кто прятался, пока он не выберется из тайника, не выйдет на свет, не появится во всей красе, чудный оборот, из троих он – самый красивый, когда был подростком (кто?), красивые мальчики восхищали, примерно так же, как девочки, даже больше, с девочками еще было – любопытство, влечение, но с мальчиками – обожание, поклонение, герои, кумиры, идолы, один картавил, замечательный профиль, и румянец на щеках, бледный с румянцем, может быть, знак нездоровья? нет, такая уж особенность, кровь с молоком, чудные обороты, употреблять почаще, несмотря на затертость, что тут затертого, кровь с молоком, такое не сотрется, никогда, если в тебе живет впечатление, живое впечатление, память о впечатлении, как же его звали, но он вовсе не прятался, наоборот, душа общества, чудный оборот, ложится на язык, будто пастила, девушки от него млели, и это хорошо, что бы ни значило, но тот, что прятался, был красив по-другому, вьющиеся волосы, он всегда хотел их распрямить, упрашивал, а она говорила: «ты не понимаешь, так даже лучше», но он и вправду не понимал, он ведь прятался, хотел быть как все, а таких кудрявых он никогда не видел, ни в школе, ни по соседству, даже в кино, попробуй спрячься, достижения химии, чудеса современной эпохи, можно сменить пол, пришить оторванную руку, ногу, а уж распрямить волосы – пустяки, но и с такими волосами он был красив, нос, губы, подбородок, глаза, лоб, уши, руки, вся фигура, мальчик-звезда, он и чувствовал себя звездным мальчиком, пришельцем со звезд, чужаком, трудно жить в семье дровосека, ходить в класс, заниматься физкультурой, а как насчет искушений, такой красавчик, но нет, ничего такого, может быть, позже? до этого далеко, очень далеко, сейчас он еще прячется, таится, и неизвестно, что с ним будет, когда прятки закончатся, куда его вывезет кривая, хромая на три ноги из четырех, вот как обстоят дела с этим третьим на данный момент, не лучше, чем с двумя первыми, но и не хуже, нет, не хуже, хотя, кто знает, молодо – зелено, где тонко, там и рвется, чудеса в решете.
ЗАПОВЕДНАЯ СТРАНА
их трое, а на подходе четвертый, и они еще не поименованы, дел по горло, незачем добавлять новые, тот, филателист, каким образом он попал в Гонудрас, по-видимому, выучившись на биолога и приняв участие в каком-то международном проекте, получив работу в одном из гондурасских заповедников, их там множество, страна заповедников, и глубоких вод, главное – знать, чего хочешь, и чем раньше узнаешь, тем лучше, есть шанс, что мечта твоя сбудется, и ты попадешь в Гондурас, заповедная страна, в следующий раз необходимо уточнить, где именно он работал, и в чем заключались его обязанности, где он снимал квартиру, как называется столица (Тегусигальпа), и сколько в столице футбольных клубов (не меньше пяти), полнота и обстоятельность, не пренебрегать мелочами, мелочи – это главное, внимание к мелочам рождает совершенство, но можно ли оставить за ним прозвище «филателиста», удалось ли ему пронести любовь к маркам через все эти годы, остался ли он верен своему детскому увлечению, да, он исправно посещает собрания Общества филателистов и недавно приобрел редкую марку «фиолетовый Гондурас».
БЛАГО ХОРОШЕГО СНА
все эти кондиломы, папилломы, бородавки облепили его, точно мухи, он был падалью, и мухи множились, удаление не помогало, по соседству возникали новые, более многочисленные, это была катастрофа тела, он жил в сознании катастрофы, и только филателия отвлекала его от мыслей о положении, в котором он оказался неизвестно по какой причине, не в наказание за какой-то проступок (хотя их было немало), но по воле судьбы, говоря проще, случая, занимаясь марками, он забывал обо всем, одного взгляда на альбомы ему хватало. чтобы перенестись мысленно в Гондурас или другую страну, да, со временем он начал собирать марки и других стран, трудно было удержаться и не купить марку Сальвадора, если тебе несколько недель не попадалась новая марка Гондураса, если коллекция не пополнялась, а она должна была пополняться, собранные марки значили меньше, чем те, которые он хотел бы найти, и область его филателистических интересов расширялась, не выходя, однако, за пределы Центральной Америки, а теперь о том спокойствии, с которым он рассматривал, изучал свои богатства, измерял, перекладывал, эта внутренняя тишина, и даже что-то вроде любви, настоящей любви, так влюбленный бывает спокоен, если видит любимую, если видит любимого, если находится с нею, с ним в одном помещении, держит ее или его за руку, слышит голос, и так далее, когда же он этого лишен, что за мука, ничего не выглядит настоящим, все – только мираж, призрак, перерыв, переход на пути к столу и альбомам, засыпал он легко, думая о марках, большое это благо – хороший сон, не у всех есть такие приятные предметы, чтобы подумать о них перед сном, и его не мучили кошмары, поэтому он охотно укладывался спать, он любил это время, когда можно думать о марках, о Гондурасе, и с этими мыслями засыпал, но пробуждение было нерадостным, утреннее и дневное время приходилось отдавать работе, повседневным делам, он уже выучился на биолога и работал в Ботаническом саду университета или в каком-то виварии, пусть эта работа приближала его к Гондурасу, но она не могла перенести его туда полностью, целиком, Ботанический сад был частью реального мира, хотя реальность здесь была не такой назойливой, и поэтому он решил добиваться места в Гондурасе, места, которого он в конце концов и добился, но это был не конец, тем более не конец концов, все только начиналось, хотя ему до этого не было дела, его мысли о будущем были связаны с марками, а что касалось реальности, ему было достаточно, что он дышит воздухом Гондураса, ходит по земле Гондураса, пьет воду Гондураса и получает зарплату в гондурасских лемпирах и сентаво.
ЧЕТВЕРО ИХ
их четверо, приблизительно, за вычетом остальных, число которых еще не определено, да и четвертый пока на подходе, возможно, задержится, и тогда бремя будет поделено на троих, время рассказа, бремя повествования, хорошо рассказывает тот, кому бремя не в тягость, кому бремя в радость, радуешься ли ты? все ли ты сделал для того, чтобы дать место радости? постучалась ли она к тебе? открыл ли ты ей дверь? может быть, ты заставил ее влезать через окно? радушный хозяин встретит гостью на пороге, хлеб-соль, танцы вприсядку, троекратное целование, и к столу, а тот уже ломится, по бородам течет, но и в рот попадает, питие у нас есть веселие, и жевать бетель есть веселие, и курить гашиш есть веселие, а если взять опиум, то благодарственные признания потянут на толстую книгу, почему же предпочтение отдано питию? проблемы с выращиванием? возможно, суровость климата, зима восемь месяцев, суп из топора – и то проще, к тому же последствия: сидеть обкуренным удобнее в жарком климате, не здесь, среди снегов, в снегу не посидишь, а если посидишь, то и не встанешь, все уходит корнями в климат, и эти трое – из одно ларца, одного поля ягода, три сапога – пара, корни их переплетены, и судьбы тоже, вопрос: отличается ли судьба от фатума? еще как, как же? примерно как самогон от опиума, или гашиша, больной умрет все равно, лечить его или не лечить, упразднение всех профессий, гашиш, только гашиш, ничего, кроме гашиша, и Великий Шарль – пророк его, вот он, с трубкой, на подушке, взбитой Сатаной-Алхимиком, свисток дан, паруса натянуты, да здравствуют роковые силы! ни семейных забот, ни служебных обязанностей, ни угрызений совести, ни терзаний неразделенной любви, только ветер и паруса, вперед, к островам! за ветер добычи, за ветер удачи! три мудреца в одном тазу, а четвертый на берегу, высокая фигура привлекает наше внимание, и мы забываем о тех, кто в море, кто мчится по морю, с ветрилами, но без руля, три мушкетера несут боевое дежурство, разберемся с гвардейцем, сколько же их всего? сорок пять?
––––––––––––––––––––––––––––––––
1. «Но как можно думать и говорить одновременно, как можно думать о том, что сказал или скажешь, и в то же время говорить, думаешь о чем угодно, говоришь что угодно, более или менее, более или менее, коря себя без оснований и оправданий…» – С. Беккет. «Безымянный».
2. «Время и рассказ» – книга П. Рикёра.
3. «вот он с трубкой, на подушке…» – см. Ш. Бодлер. «Читателю» («Цветы зла»).
4. «Свисток дан, паруса натянуты…да здравствуют роковые силы!» – «…у вас не должно быть ни обязанностей… ни семейных забот…» – Ш. Бодлер. «Вино и гашиш».
5. «за ветер добычи, за ветер удачи!» – Р. Стивенсон. «Остров сокровищ».
ПОСРЕДИ ПОЛЯ
четвертый, о нем пока ни слуху, ни духу, в виде проекта, проекции на стене, в поле воображения, одинокая фигура в поле, вроде чучела, одинокий, как чучело, которому некого распугивать, потому что уже давно, да и раньше, еще до этого давно, никого и никогда, кто же его поставил, он нашел себя поставленным, обращенным лицом к горизонту, печально это – глядеть в одну сторону? иногда так хочется узнать, что делается за спиной, пока не пришел к убеждению, что за спиной делается то же самое, то есть ничего, и никого, и тогда он закрыл глаза, и заткнул уши, чтобы не слышать ничего и никого, все это ничего, всех этих никого, слышал ли он себя? о да, и в избытке, развлекало ли это его в одиноком существовании? весьма, служило ли компенсацией? иногда да, иногда нет, а ветры, дожди? как он переносил непогоду? так же, как солнцепек, то есть ему не было до этого дела? никакого фенологического любопытства? интерес к погоде всегда казался ему ненормальным, он никогда не интересовался ничем вроде этого, чем же он интересовался? многим, когда нет ничего и никого ни впереди, ни позади, появляется множество интересных предметов для размышления, созерцания, вслушивания, но только закрыв глаза и заткнув уши, чтобы ничего и никого, все это ничего, всех этих никого, случались ли миражи? часто, особенно в первое время, кто-то и что-то, принимал за действительность, силился повернуться, шагнуть по направлению, протянуть руки, выговорить слова приветствия, но не удавалось, и мираж исчезал, как же он убеждался. что имел дело с миражом? да он и не имел с ним дела, хотел бы, но не получалось, следовательно, он не мог быть уверенным, что имеет дела с миражом, или, не имеет дела, безразлично, важен предмет, а не отношение, статус предмета, кого или чего, не умея различить, лишенный возможности проверить, удостовериться, махнул на все рукой и перестал обращать внимание, этот жест, вероятно, дался ему нелегко, о да, потребовал многих усилий, не только физических, но и волевых, можно сказать, что жест этот растянулся на годы, по крайней мере, два-три, такие перемены на происходят сразу, ну а потом? тишина и однообразие, ничего и никого, сам с собой, о самом себе, и в конце концов примирился? обрел свободу? чувство удовлетворения? вроде этого, если вокруг ничего и никого, то неважно, неподвижен ты или движешься, быть чучелом ничуть не хуже, чем быть вороной или мышью, в данном положении, а положение было дано ему вместе с прибытием, куда? его место было заранее подготовлено? прибываешь в уже подготовленное место, занимаешь его, получаешь то, что дано, кем же? никем и ничем, мир это совокупность фактов, то есть данного, и себя он принимал как факт, никаких фатических высказываний и ничего информативного, как же определить? он об этом не задумывался, далекий от дефиниций, одинокий как перст, чучело посреди бескрайнего поля, но не будем его жалеть, для этого нет оснований.
УТОЧНЯЯ РАЗЛИЧИЯ
если четвертый почти ничем не отличается от третьего, а третий весьма напоминает второго, тот же имеет общие корни с первым, то все вместе они похожи на плеть дикого винограда или плюща, куда-то ползущую, за что-то цепляющуюся, или наоборот, откуда-то свисающую, будто веревка, по которой нужно взобраться или спуститься, все листья одинаковы, поэтому, чтобы сделать узнавание более легким, безошибочным, наделим каждого опознавательным знаком, у первого и второго они уже есть, что касается третьего, он – говорун, а четвертый – молчун, этого достаточно, чтобы их не перепутать, в остальном они очень сходны, не считая того, что один (третий) обитает в городе, а другой (четвертый) в поле, последнее, конечно, лишь метафора, и, следовательно, разница между ними не столь уж и велика, если иметь в виду место обитания, в остальном же весьма значительна, поначалу они молчали вместе, но затем третий заговорил, почему? что было толчком? стимулом? триггером? это рассмотрим позже, а пока вернемся к четвертому, судя по описанию, он – аутист, вероятно, он вырос в дождливом климате, недостаток солнечных лучей, недостаток того-сего, генетические мутации, и вот вам результат, один в поле, как пугало, что говорить: на безлюдье и пугало – человек, в этом кроется проблема: расхождение с тем, что говорилось о нем раньше, ведь что-то о нем говорилось, отрицать невозможно, речь аутистов однообразна, словарь ограничен, но кто знает, что они проговаривают про себя, это пугало говорило много, и речь его была разнообразна, только никто ее не слышал, а то бы удивились, испугались, восхитились или и то и другое вместе, но его не слышал никто, даже птицы и полевые мыши, полевки, так их называют те, кто не страдает аутизмом, они дают названия всем животным, растениям, минералам и многому другому, не оставляя ничего неназванным, непоименованным, а в чучеле эти имена дают всходы, колосятся, цветут, плодоносят, вот только некому собирать урожай, бесполезная роскошь, всякая роскошь бесполезна, теперь различие между третьим и четвертым выявлено во всей полноте, обрисовано отчетливо, трудно будет их спутать, даже если кто-то захочет, но кому придет в голову, кто ими вообще интересуется, кроме того, кто, но посмотрим, что будет дальше, когда их число увеличится, а это произойдет с неизбежностью солнечного затмения, ибо сказано «умножайтесь», но мы еще не закончили с теми, кто уже появился, вот они, плечом к плечу, будто на смотре, хотя разного роста, добро пожаловать в музей восковых фигур, нужно переменить тактику, придать им немного жизненности, это не помешает, начнем с первого и будем переходить по порядку, никого не минуя, каждому уделяя внимание, чем-чем, а вниманием мы не обделены, единственное, можно сказать, богатство, потому то, наверное, так мало внимания в окружающем мире, мире читателей и читательниц, но не будем о грустном, внимание самодовлеюще, повествование самодовлеюще, и все, что хочет быть сказанным, будет сказано, в свое время и в свой черед, непременно.
ВРЕМЯ ВЫБОРА
чтобы придать жизненности, повернуться лицом к жизни, нужны сведения, информация, что и как происходит, происходило, что и как выглядит, выглядело, кому и что говорится, говорилось, все эти что и как, все эти подробности, мелочи, без них ничего жизненного, только интонация, много ли в ней жизненности, кто знает, а что, если интонация – самое жизненное, не что и как, а интонация, ритм, тот, который филателист, выберем какой-то момент, какой-то день, время детства, отрочества, юности, молодости, учения, школа, биологический факультет, да, здесь открываются широкие возможности, университетские годы чудесные, молодость, мечты, перспективы, и толпа сверстников, хорошо ли он чувствовал себя среди толпы, необщительная натура, но тем не менее, чувство свободы от родительской опеки, иду туда, куда хочу, делаю то, что хочу, у некоторых от этой свободы сносит крышу, отказывают тормоза, но он был не из таких, занимался прилежно, где? в Берлине? Карлсруэ? Риге? голова уже кружится, преимущества безвизового режима, многие, говорят психологи, да мы и сами это замечаем, неспособны к выбору, обилие возможностей их угнетает, приводит в столбняк, и они отказываются выбирать, хватаются за то, что поближе, но он, несмотря на изъяны характера, нашел в себе силы сделать выбор и, сдав вступительные экзамены, был зачислен на первый курс биологического факультета МГУ, получив визу, получив бюджетное место и место в общежитие на улице Шверника (так и не удосужился узнать, кем был этот человек, в честь которого), последний или предпоследний этаж, тринадцатая остановка трамвая двадцать шесть, считая от м. «Университет», комната на пятерых, специальность «ботаника», через шесть лет стал «интегрированным магистром», после чего поступил в аспирантуру и переселился в Главное здание на Воробьевых горах, добавилось ли персонажу реальности, сделался ли он более осязаемым, чем раньше, более плотным, живым, запоминающимся, если нет, у нас еще много времени впереди, мы добьемся своего, мы заставим его дышать, глотать, ходить, говорить, прорисуем во всех деталях, несмотря на сопротивление, к которому мы привыкли, стоит ли упоминать, что почти все деньги, всю стипендию и часть тех, что ему присылали, он тратил на марки, он снял ячейку в банке и держал там большой альбом, описать посещения банка и как он открывает ячейку, добавляет марку, но в этом есть один большой недостаток: он не может рассматривать свою коллекцию, когда захочет, тем явственнее она присутствует в его мыслях, что не мешает ему учиться, спрятанное сокровище даже помогает ему, как бы поддерживая, согревая издалека.
ГОРЫ И РАКОВИНЫ
пришло время поговорить о России, загадочная страна даже для того, кто говорит на ее языке, говорим и не понимаем, живем и не понимаем, слишком велика, все климатические пояса, кроме, может быть, самых экзотических, равнины здесь, горы там, и вместе им не сойтись, делятся на жителей гор, жителей равнин, жителей степей, жителей лесов, но снега уравнивают всех, снег – символ святости, и прислана была императором шапка татарской работы, два пали, а четвертому не бывать, Белое море, Белый город, христолюбче и боголюбче, правильное совершение крестного знамения – важнейший вопрос тактики и стратегии, как и вопрос о мужеложестве, женоложестве, темы на века, в то время, как там, на закате, гниют и закатываются, уравнивая всех, мужчин и женщин, старых и молодых, инвалидов и здоровяков, вопрос о правах – важнейший, там, но здесь – вопрос иерархии, избыток равнинных ландшафтов компенсируется стремлением ввысь, Главное здание на горах, Воробьевых, Ленинских, Воробьевых, иерархично, гармонично, в отличие от других, иерархичных, но не гармоничных, что же это за воробьи, спросим мы, гнездящиеся в горах, парящие над горами? стоит на семи горах, Рим, Константинополь и Вашингтон, преемственность семихолмья, еще Ижевск и Тутуев, и прислана была императором Мономахом шапка татарской работы, темы мужеложества не избежать, если их сорок пять, по данным опросов один процент, зависит, конечно, от места проживания, в Сан-Франциско, например, гораздо больше, до пятнадцати, но в чем необходимость затрагивать эту тему, почему не обойти вниманием, нам-то что, возьмем Вирджинию Вулф, никаких поцелуев, никакого секса, но не уступает и кое в чем превосходит, итак, он перебрался на Воробьевы горы, точнее, Воробьиные холмы, Главное здание, сектор Б, четвертый этаж, стандартный блок из двух тесных, узких комнат, кто его сосед? курчавый метис, выходец из Сальвадора.
ПОРА ЦВЕТЕНИЯ
это будет худшим изображением секса в литературе, это вообще не будет литературой, чистая экспрессия, много боли, почему к сексу часто примешивается боль, особенно, если секс однополый, неясно, то ли боль добавляет что-то к удовольствию от секса, то ли секс нужен, чтобы испытать боль, но если почитать все, что об этом написано, если посмотреть на Триптих Бэкона эротически (почему нет? проделывал ли кто-нибудь такой опыт?), если боль нужна, чтобы получить удовольствие от секса, можно ли тогда говорить о боли, неустранимое различие приятного и неприятного исчезает, будто различие между корпускулой и волной, в постгейзенберговском мире все перемешано, никаких границ, одно переходит в другое и возвращается к самому себе, какое же это имеет отношение к двум аспирантам биологического факультета, живущим на Воробьевых горах, один занимается биохимией, другой – ботаникой, химия, конечно, играет в сексе главную роль, она создает секс, секс и химия неразделимы, и есть в сексе что-то растительное, растительная жизнь – чистая химия, ничего, кроме химии, а что касается границ между государствами, то они условны, достаточно поражения с минимальным счетом в футбольном матче, и вот уже войска одной страны вторгаются в пределы другой, мяч на стороне противника, стремительный рейд к воротам, удар, гол, радость одних, горе других, и тот, другой, обещал отдавать ему марки с бандеролей, марки Сальвадора, так похожие на марки Гондураса, о котором они тоже говорили, много общих тем, начиная от химии и кончая футболом, славное время, пора цветения, и до листопада было еще далеко.
ТУР ДЛЯ НЕЗРЯЧИХ
бывает, что-то сломается, повредится, расстроится, оборвется, треснет, выйдет из строя, перестанет правильно функционировать, вообще перестанет, сложнейший механизм, множество программ, подпрограмм, и вот где-то сбоит, что-то выходит из строя, шаг вперед, шаг назад, идет само по себе, или вообще не идет, отказывается идти, работать, функционировать, остальные как ни в чем ни бывало, а в этой точке происходит сбой, тут все наперекосяк, например, треснувший зуб, ничего не болит, но зуб треснул, вышел из строя, и тревожит то, что когда-нибудь заболит, сейчас еще нет, и сейчас нет, но когда-нибудь обязательно, забываешь, и все вроде как прежде, когда было целым, гладким, красивым, работало, функционировало лучше некуда, и вдруг вспоминаешь, пути назад нет, теперь тебе придется жить с этим, или что-то серьезнее, бывают поломки серьезнее, есть кости важнее, чем зуб отличается от кости? сломанные кости срастаются, зуб – никогда, но пока кость срастается, пока еще не начала срастаться, пока еще сломана и не функционирует, чувствуешь себя скверно, забываешь, и все вроде как до того, но вспоминаешь, и все иначе, поломки в личной, семейно жизни, если тебя бросают, от тебя уходят, решительные слова, и вот они сказаны, слова ничего не решают, всегда можно сказать другие, все зарастает, эхо стихает, но есть что-то посерьезнее слов, окончательное, когда уже не повернуть назад, не вернуться, и вот так с ним произошло, когда он потерял зрение, какое-то время казалось, что это поправимо, хотя его уверили в обратном, но он забывал, когда просыпался или, бодрствуя, задумывался, а потом вспоминал, сколько в жизни терзаний, человек распят на плоти своей, интересно, как выглядят гвозди, никто не знает, загадка соединения души и тела, хорошо пуститься в домыслы, рассуждения, забываешь о том, что слеп, о том, что ты на кресте, ведь бывают случаи посерьезнее слепоты, еще какие, так что ему повезло, есть степени везения и степени невезения, даже среди отрицательных чисел есть большие и меньшие, подумать только, минус миллиард больше, чем минус миллиард один, если ты был красив, богат, молод, а теперь все это не имеет значения, или почти все, то к чему сравнения, человек привыкает ко всему, даже к поврежденной плоти своей, переставшей функционировать, расстроившейся, да, Paint, Photoshop и прочие вышли из строя, но текстовой редактор в порядке, аудиоплееры тоже, есть, вероятно, такие теологические системы, представления, взгляды, согласно которым, муки распятия не прекращаются и, в каком-то смысле, в прямом смысле, длятся вечно, ничем не отличаясь от адовых мук, только тем, что они незаслуженны, так как же проходил его день? в каких занятиях? разговорах – о чем и с кем? может быть, ему пришла мысль, совершить восхождение на Джомолунгму? для начала – на Килиманджаро, почему нет, если у тебя есть деньги, ты, и ослепнув, можешь проделать то, на что у тебя не хватило времени, когда твое зрение было еще при тебе, и многое другое было при тебе, и ты думал, что успеешь забраться на Эверест, прыгнуть с горы, заняться прагалайдингом, джампингом разных видов, современная жизнь предлагает столько способов риска, но для этого нужно зрение, без него риск уходит из твоей жизни, становится мелким, комическим, бытовым, но если поставить цель, если настойчиво работать в этом направлении, можно что-то придумать, пойти дальше Амара Латифа, кстати, допустим, что он решил поучаствовать в туристической поездке для слепых, и там познакомился с девушкой, в такие туры набирают поровну видящих и невидящих, и видящие патронируют тех, кто не видит, рассказывают им об увиденном, и вот так они познакомились, может быть, он был не богаче обычного инженера, словом, он купил пакет услуг, или как это называется, поездка по Южной и Латинской Америке, посещение древнейших поселений в Перу, осмотр достопримечательностей Сальвадора и Гондураса, если такие имеются, церковные здания, дворцы, музеи, галереи, площади и фонтаны, парки и заповедники.
НИША ДЛЯ ТРЕТЬЕГО
всякий вид ищет для себя нишу, и всякий индивид ищет нишу, даже если это индивид носорога, живое нуждается в нише, жизненное пространство, так они это называют, кювез – в случае недоношенных, человек ищет нишу, инкубатор, пример – скафандр, ниша – что-то вроде скафандра, где есть все для поддержания жизни, хотя бы самое важное, в его случае – язык, он погрузился в стихию языка, лингвостихию, как морских жителей помещают в аквариум, достаточно ли согласовано, кажется, нет, но попробуйте упрекнуть, родная стихия, для одних это – вода, для других – воздух, еще для кого-то – собирание марок, для него – язык, но в каком смысле, в самом исходном, энтомологическом, когда слова превращаются в насекомых, бабочек и жуков, водомерок и пауков, велико многообразие мира членистоногих, сродни коллекционированию, но без умерщвления, вместо бальзамирования – хороводы любви, на всех полянах, ближних и дальних, и егда же бысть 6 лет отроча и даша и в первое учение и научися всея грамоте, сотворил себе нишу, построил дворец, то есть вселился в уже построенный, и сиживал там один, и прохаживался там один, и пировал там один, чувствуя себя превосходно, замечательно, не нуждаясь ни в гостях, ни в прислужниках, ни в слушателях, ни в чтецах.
ГОНДУРАС, ГОНДУРАС
язык может привести в Киев, он может привести и в Гондурас, и скорее даже в Гондурас, чем в Киев, если ты владеешь испанским лучше, чем украинским, но предварительно нужно забыть все, что знаешь о Гондурасе, все, что слышал о Гондурасе, байки, куплеты, анекдоты, и тогда, из этого беспамятства, из глубоких вод беспамятства всплывут имена Хуана Рамона Молины, Оскара Акосты и других гондурасских поэтов, которых он взялся переводить, выучив испанский, для того, чтобы читать в подлиннике поэтов Испании, но со временем круг его интересов расширился, и он обратился к поэтам Латинской Америки, в его библиотеке появились книги, изданные в Гондурасе, ему даже удалось опубликовать подборку переводов в журнале «Иностранная литература», попутно выяснилось, что ни в Москве, ни в Киеве нет представительства Гондураса, далекая загадочная страна, и он стал искать возможности побывать в ней, и такая возможность скоро представилась, у него завязалась переписка с поэтом из Гондураса, и через него он получил приглашение на какую-то конференцию, какой-то семинар, какое-то культурное мероприятие, как переводчик гондурасской поэзии, единственный на всем русскоязычном пространстве, путь его лежал через Кубу и Гватемалу, не столько лежал, сколько висел в воздухе, тринадцать часов полета в эконом-классе, одно из самых трудных испытаний за всю его, в общем-то, беспечальную жизнь.
ТАЙНА ВСЕЛЕННОЙ
поначалу он рос в горшке, вроде маленького апельсинового деревца, потом его пересадили на клумбу, а потом он и вовсе очутился на опушке леса, это было неплохо, за спиной лес, перед глазами поле, облака, цветочки, зверьки и птички, на этом, однако, перемены не закончились, лес отступал, цветы увядали, колосья засыхали, и вот так, постепенно, он остался торчать посреди выжженной равнины, да и сам он уже не был апельсиновым деревцем, превратился в чучело, на голове – капюшон, на перекладине – дырявая куртка, нелепый наряд, но он не выбирал, никакой возможности выбора до того, как это свершилось, один, словно заблудившийся в пустыне, и предался наблюдению за звездами, луной и другими светилами, а также спутниками и космическими станциями, пытаясь постичь тайну возникновения Вселенной и убеждаясь, что тайна эта велика, миллионы световых лет во все стороны, теперь он мог выбирать, он окончил заочно астрономическое отделение физического факультета МГУ, по кафедре звездной астрономии, затем, после выпуска, некоторое время работал в горной обсерватории на Кавказе, зеркальный телескоп диаметром 2,5 метра, высокое оптическое качество системы в сборе, обеспечиваемое технологией изготовления и системой разгрузки зеркал и юстировки – концентрация 80% энергии (EE80) в кружке диаметром 0.3" в поле диаметром 10 минут дуги без корректора и в поле 40 минут дуги с корректором поля, трёхлинзовый кварцевый корректор может быть установлен как в порт Несмита N1, так и в порт Кассегрена (C1), оптический диапазон 360-1000 нм, там, на Кавказе, он написал и защитил диссертацию, а потом переехал в Гондурас, заключив контракт с Автономным университетом (UNAH), созданным в начале 90-х для поддержки фундаментальных космических исследований, преимущественно в астрономии и астрофизике, с целью повышения научного и технического уровня страны и всего региона, UNAH собирал специалистов со всего мира, зарплаты, экзотика, почтительное отношение со стороны администрации и студентов, ему все там понравилось, и когда срок контракта истек, он заключил новый, на еще более выгодных условиях, и уже подумывал о том, чтобы остаться в Гондурасе навсегда – купить дом неподалеку от университета и жениться.
ВЫУЧИТЬ ЛАТЫНЬ
ничего не решать заранее, не предрешать, не планировать, только ждать, и оно как-нибудь само свяжется, планируешь, рассчитываешь, добиваешься, домогаешься, но связывается все как-то иначе, само по себе, если связывается, всегда есть сомнение, кажется, что без твоей помощи останется несвязанным, и твоя цель, единственная твоя цель – связать несвязанное, для того ты и родился, и как тебе перевязали пуповину, так и ты должен что-то перевязать, завязать узел, и ты стараешься, выбираешь, отсеиваешь, трудишься, покрываешься потом и язвами, отчаиваешься, снова обретаешь, и так далее, напрашивается ad infinitum, но знаешь, что конец не за горами, конец близок, и нужно успеть все сделать, как будто поставили тебе задачу, хотя иногда прозреваешь, нет, просто думаешь, ведь окончательного знания не дано, что никакой задачи нет, что связывать и не нужно, что оно само свяжется, или не свяжется, в любом случае тебе с этим ничего не поделать, сколько бы их ни было, трое, четверо, сорок пять, каждый спешит своей дорогой, и лучше не вставать на пути, самое правильное – отойти к обочине, посторониться и даже отвернуться, чтобы не смущать, не возмущать, наблюдение воздействует на реальность, попробуй разберись, так все запутано, и приходишь к мысли, что прав тот афинянин, который говорил: какое нам дело до трав, жуков и птиц, питающихся жуками, главный вопрос – как правильно завязать узел, так он считал, доказывал, но, похоже, он ошибался, нам нет дела ни до чего, ни до жуков, ни до узлов, только ждать, ничего не делая, или делая что хочешь, в этом случае безразлично, и верить, что все будет хорошо, или не будет, дилеммы успокаивают, и гибельные, и конструктивные, кто знает, тот поймет, но понимать и не нужно, что толку понимать, если все будет так, как будет, хорошо ли, плохо ли, вот он летит в Гондурас, под ним облака и Атлантика, Гондурас должен быть посещен, увиден, ceterum censeo, и пусть сказанное не вызовет неприязни, ad cogitandum et agendum, рожден для мысли и деяния, то есть для завязывания узлов, соединения разрозненного, сцепления разнородного, но это дело ему не по плечу, не по силам, шатается под тяжестью, кто поддержит падающего, кто поднимет упавшего, неожиданно двигатели глохнут, и самолет устремляется к океану, de caelo, кому будет выплачена страховка? eripitur persona, manet res, одним меньше, так оно и случилось, стая птиц, по три на каждый двигатель, и воцаряется тишина, e cantu dignoscitur, никаких больше узлов, никаких веревок, ex arena funiculum, разрушительная молния, cum feriunt unum, non unum fulmina terrent, успокаивающее действие мертвого языка, успокаивающее действие кладбищ, руин, dixi et animam levavi, ко всем языкам, которые он знал, он собирался добавить еще и латынь, но не успел, принужденный к отдыху, otium ante negotium, но если бы птицы, эти невероятные птицы, на высоте одиннадцать тысяч, откуда они взялись, роковые посланцы, если бы эти легендарные птицы, райские птицы, жар-птицы, пролетели выше, в стратосфере, или ниже, над гребнями волн, или где-то далеко в стороне, то самолет благополучно сел бы в Гаване, в аэропорту Хосе Марти, и вот он уже получил багаж и выходит из аэропорта, все неудобства перелета, все волнения позади.
––––––––––––––––––––––––––––––––––
«надо только ждать, ничего не делая, делать что-либо бесполезно и понимать не надо, что толку понимать, все будет хорошо…» – «здесь нам пригодилась бы латынь» – С. Беккет. «Безымянный».
ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ
о пятом у него сохранилось смутное воспоминание, он даже не уверен, кто это был, мальчик или девочка, ничего не сохранилось ни в памяти, ни в жилище, никаких следов, даже в разговорах родителей, видимо, ранняя смерть, но он будто помнит младенческий запах, запах тела, запах пеленок, детских присыпок и всего прочего, значит, кто-то был, не может быть, чтобы эти воспоминания относились к нему самому, при желании можно было бы навести справки, получить информацию, раньше в таких случаях отправлялись в церковь и сверялись с книгой крещений, каждого крестят поспешно, нужно успеть, судьба некрещеных, но в данном случае это не имело значения, наверняка, учет ведется в отделах записей актов гражданского состояния, каково гражданское состояние младенца? его status civilis? всякий родившийся сразу же попадает под юрисдикцию государства, становится членом общества, иногда совсем незаметным, недолгим, хотя и крикливым, успеть получить имя, и на этом все заканчивается, а некоторые и того не успевают, непоименованные граждане, у каждого родившегося есть право на имя и гражданство, но не каждый успевает своими правами воспользоваться, и остаются бледной тенью в воспоминаниях родственников, сказал миру «нет» и вернулся восвояси, наше свояси, разумеется, не здесь, а где? там, где там? не знаем, и смутные воспоминания тревожили его, как будто он обязан был вспомнить, так много обязанностей, происхождение которых неизвестно.
ИЗНАЧАЛЬНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ
достаточно ли сказано о пятом или пятой, стоит ли продолжать, если и сказать-то особенно нечего, возможно, при упорном расследовании, он нашел бы какие-то следы, какие-то свидетельства, записи, фотографии, вещи, но он ничего такого не делал, возможно, он предпочитал, чтобы эти воспоминания, смутные, как запотевшее стекло, говорят ли так, то, что видно, сквозь запотевшее стекло, например, автобуса, автомобиля, когда он летит с горы, снова катастрофа, навязчивая мысль, когда он катит по двухрядному шоссе, вроде Route 66, и смотришь по сторонам, вот она, Америка, без конца и края, справа и слева, всегда мечтал побывать, прокатиться, но так и не побываю, еще намек, любая мысль – эхо катастрофы рождения, но только не мысль того, кто сочинил эту песню, его фамилия кажется Троуп, иногда пишут Труп, невозможно отвлечься, знаки повсюду, и вот мы на Mother-road, катим себе, довольные жизнью, в динамиках – 20 driving classics, wheel and power, и въезжаем прямиком в Гондурас, Honduras wants me, никаких приключений по дороге, никаких визовых и таможенных недоразумений, мы все – почетные граждане Гондураса, разодеты как макаки, обдолбаны до полного задымления, чтобы острее почувствовать изначальную ответственность, и мы ее чувствуем, пересекая границу, трансцендируя в иные миры, по Галактике и дальше, а что такое сама Вселенная, если не перманентная катастрофа, таков способ бытия этого мира, по-другому он не умеет, и наша единственная задача – сделать хороший репортаж, это все, никаких других заданий, тайных и явных, разве что проверить, застегнуты ли пуговицы на штанах.
–––––––––––––––––––––––––––
«Никогда не теряй из виду изначальной ответственности». – «Я думал, что застегнул пуговицу на штанах».– Х. Томпсон. «Страх и отвращение в Лас-Вегасе».
«…надо ждать, найти предпочтение, в своей груди, тогда вполне возможно начать расследование». – С. Беккет. «Безымянный».
ЧЕМ ЗАНЯТЬСЯ В ПОЛЕТЕ
действие будет происходить в современных интерьерах, первый интерьер – зал ожидания бизнес-класса, стены, выкрашенные в цвет топленого молока, черные мягкие кресла, диванчики, низкие, неудобство – отличительный знак современной мебели, кресла в салоне удобнее, но пространства там меньше, никогда не удается получить все сразу, только если у тебя есть свой самолет, частный боинг, небольшой, или большой, все зависит от банковского счета, активов, ты посвящаешь жизнь увеличению своих активов, этим, можно сказать, занимается каждый, пытается увеличить разницу между активами и пассивами, чтобы под конец оказаться в неоплатном долгу, жизнь – предприятие, которому суждено обанкротиться, так говорил Шопенгауэр, дожидаясь выхода на посадку, он читает его трактат на ридере «оникс» с десятидюймовым экраном, мир – это иллюзия, точнее, само различие между реальностью и иллюзией субъективно, и даже различие между объектом и субъектом, захватывающая теория, если в этом действительно смысл утверждений Шопенгауэра, но пора к самолету, он отдает посадочный талон и входит в телескопический трап, сияющий серебром, что возвращает его к мыслям о служебном задании, он работает на металлургическую компанию Nyrstar, headquarters: Zurich, Switzerland (corporate) и Balen, Belgium (operational), владеющей серебряными шахтами в Гондурасе, он летит в Гондурас с инспекцией, а может быть, чтобы уладить трудовой спор, чтение Шопенгауэра не входит в круг его обязанностей, хотя и не мешает их исполнению, философ сказал однажды, что серебро и золото находят себе покупателей в любой день, поэтому, запасшись ими, ты никогда не впадешь в нужду, эти слова можно выложить золотом на стене офиса, в салоне он больше спит, чем читает, проснувшись, он чувствует, как затекли мышцы шеи, и поворачивает несколько раз голову, при этом слышит, как в позвонках раздается тихий хруст и щелчок.
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
«Серебро, золото и обыкновенные драгоценные камни находят себе покупателей в любой день; поэтому, запасшись ими, ты никогда не впадешь в нужду». – Шопенгауэр. «Новые паралипомены». § 493.
НОЧНАЯ ЖАРА
необходимо, просто необходимо описать вечеринку в загородном доме, молодые служащие почтенных и недавно созданных компаний, дочери и сыновья успешных людей, и сами успешные клерки, бассейн, огни, музыка, танцы и прочие развлечения, какие «прочие», так не отделаешься, нужны подробности, кто во что одет, кто как говорит, кто с кем, кто о чем, живой крокодил в бассейне, опасные игры, крокодил, конечно, накормлен, а, может быть, нет? голодный крокодил и пьяный менеджер, прыгает не раздеваясь, снимает туфли и пиджак, плывет к крокодилу, остальные кричат, визжат, смеются, что делает крокодил? чем все заканчивается? читатель на крючке, читатель – это большой белый кит, а писатель – это капитан Ахав, который хочет его загарпунить, впрочем, наплевать на читателя, все, конечно, заканчивается кроваво, иначе зачем было начинать, если не крокодил, то развлечение со стрельбой или еще что-то в том же духе, и когда это происходит, остальные дают деру, залезают в свои тачки и мчатся подальше, никому не хочется связываться с полицией, все укуренные, уколотые, на колесах, опиум, героин, нас там не было, ничего не знаем, отвечать будут хозяева, при этом разъезде случается две автокатастрофы, двое раненых, четыре трупа, жаркая ночь для полиции, полуночная жара, но где же интрига, два трупа исчезают из морга, полиция в затруднении, что за этим кроется, тайна отца Доулинга, отца Брауна и всех прочих отцов, а тем временем в разных местах находят останки человеческих тел, в мусорных баках, на пляжах, в парках, квартирах, мы живем в странном мире, с виду все хорошо, мирно, пристойно, а приподними занавес, но лучше не приподнимай.
ЧЕЛОВЕК-ПРАЗДНИК
но ведь этот, растерзанный крокодилом, с простреленной головой, он не шестой, ни в коем случае, случайный персонаж, жертва интриги, шестой таится где-то поблизости, он из богемы, любитель танцовщиц и танцовщиков, серьга в ухе, натуральный блондин, завитой, у него большая квартира, удивительный дизайн, откуда у него деньги, низменная материя, он как праздник, в жизни так много обыкновенного, но вот появляется некто непохожий на обыденность и приводит с собой праздник, ибо суть праздника в необычности, за ним ходят толпой, это преувеличение, всего трое-четверо, близкие друзья, любовницы и любовники, чем они занимаются у него на квартире и в других местах, только подумайте, он – шестой, и у него нет имени, хотя Праздник кажется подходящим, любитель живописи, музыки, танцев, стихов, любитель всего праздничного, настоящий Аполлон, кудрявый бог, наклеенные ресницы, накладные ногти, пигментированная кожа, вот он каков, и говорит как поет, его речь похожа на пение, приходите послушать, но вы боитесь, вы страшитесь праздников, вы привыкли к обыденности, вы не знаете, чем заняться по выходным, ваши привычки, ваши убеждения – все это враждебно идее праздника, есть люди праздника и есть люди обыденности, так вот, шестой был из первых, он был первый среди этих первых, он умел удивлять, никогда не поддавался усталости, если и засыпал, то на час, не дольше, а когда просыпался, то просыпался как праздник, никаких гримас обыденности в зеркале, в которое он смотрелся, обыденности это не нравилось, и она решила быть настойчивее, к чему этот анимизм, просто однажды вечером, что же случилось тем вечером? подождите.
НИЧЕГО ДУРНОГО
с человеком-праздником не может приключиться ничего дурного, даже подумать об этом странно, и все же подумалось, пусть на минуту, минута уже прошла, она далеко, и теперь мы точно знаем: с человеком-праздником не случится ничего дурного, праздник навсегда, для этого он и появился, чтобы уравновесить все мыслимые и немыслимые катастрофы, ничего нет легче, чем думать о катастрофах, всегда ожидал самого худшего, оно еще не наступило, после худшего наступало более худшее и так далее, человеку-празднику противостоят человек-скука и человек-несчастье, Шопенгауэр водил знакомство только с двумя последними, но мы пошли дальше Шопенгауэра, мы познакомились с человеком-праздником, теперь мы в его свите, и с нами тоже не случится ничего плохого, по крайней мере, пока мы с ним, постараемся не потерять его из виду, так легко замешкаться, отвлечься, задержать внимание на ком-то другом, может быть, на седьмом, рано или поздно нам все равно пришлось бы это сделать, без седьмого не обойтись, человек-праздник как мост между пятым и седьмым, ведь был же пятый, помним ли мы о нем, он мелькнул метеором, падающая звезда, конденсационный след в небе, вот все, что от него осталось, и ветер постепенно рассеивает, и луна нисходит, поэтичнее, чем сказать: и луна восходит, следовало бы устроить достойные похороны, как-никак – первая смерть в череде ожидаемых, не успел себя проявить, чем-то отличить себя от других, получаются похороны вообще, может быть, это и есть самые лучшие, самые правильные похороны, слишком много значения придают индивидуальным различиям, буддизм как самое верное учение, подписался ли ты на «Буддийский вестник»? стоит перестать придавать значение личности, стоит только ее теоретически устранить, и мир делается простым и ясным, прощаясь с пятым, мы не сокрушаемся, не горюем, мы смотрим на мир простым, ясным взглядом, человек-праздник стоит на краю могилы, может быть, все происходит в крематории, человек-праздник одинаково близок и огню, и земле, и всем остальным стихиям, он совлекает с нас скорлупу повседневности и говорит: радуйтесь, живущие, радуйтесь, умирающие, простой и ясный взгляд всегда радостен, вроде чистого голубого неба, и мы верим человеку-празднику, кому же еще верить, как не ему?
СТРАННЫЙ ПЕРСОНАЖ
похоже, с этим седьмым у нас возникнут проблемы, священное число, и он так неуловим, что известно о нем, кроме номера? ничего, даже удивительно, такого еще не случалось ни с одним из предшествующих, я говорю «седьмой», и мне откликается пустота, эхо в бесконечном пространстве, пожалуй, мы имеем дело не с седьмым, а с его отсутствием, как обращаться с отсутствием, если даже не знаешь, кто именно отсутствует, если бы он показался, а потом исчез, было бы проще, но он не показывался, чем же в таком случае отсутствие седьмого отличается от отсутствия восьмого, который ведь тоже не показывался, рано как и девятый, и десятый, и если те тоже предпочтут не показываться, как сможем мы их различить, не будет ли это означать фиаско всего предприятия, но зачем забегать вперед, сосредоточимся на проблеме седьмого, может быть, пока мы рассуждали о его отсутствии, какая-то его часть, например, седьмая, уже вступила в присутствие, и нам нужно только напрячь внимание, чтобы ее различить, но сделать это непросто, потому что, да будет известно читателю, я решил, пусть это будет ему известно, даже если нет никакого читателя, а его, конечно, нет, отсутствующий читатель, под стать отсутствующему персонажу, да будет ему известно, что автор, к сожалению, не отсутствующий, уже неделю болен бронхитом, его донимает насморк, слабость, боль в боку, непрерывный кашель, он не спал две ночи, в таком состоянии можно как-то разобраться с присутствующими, но с отсутствующим, это слово пришлось исправлять несколько раз, и тем самым выявилось его строение, три «т», повторение «тс», выявилось для сознания, потому что печатаешь обычно бессознательно, четыре согласных подряд: «тств», и даже ряд из семи букв, из которых только одна – гласная, как не запутаться, вернемся к седьмому, он по-прежнему невидим, неслышим, неосязаем, что и говорить, этот малый доставит нам немало хлопот, странный персонаж, и если он будет упорствовать, можно предоставить его самому себе, обратившись к восьмому, который, возможно, будет сговорчивее, кто знает, может, он любит покрасоваться на публике, возможно, он музыкант, это значительно упростило бы дело.
ВОПЛЬ
что было сказано о третьем, ведь что-то о нем говорилось, он уже появился, он проявлен, его контуры хорошо различимы, или были различимы, а теперь стерлись, размылись, как на картинах одного художника, мы знаем, кого, и вот уже не слова, а нечленораздельный крик, все его складные слова – только внешние формы этого крика, так вещь-в-себе отражается в мире-для-нас, крик – это и есть воля по ту сторону пространства и созерцания, кричащая от ужаса, потому что воля и ужас совпадают, это просто два названия одного и того же, да, бывает ужас леденящий, приводящий в оцепенение, но почему бы воле не замереть, воля есть, исчезнуть она не может, иногда она цепенеет, пораженная ужасом перед самой собой, потому что, кроме себя самой, ужасаться ей некого, и вот этот крик облекается в слова, этот вопль, так намного лучше, будем называть это воплем, к тому же воля и вопль звучат сходно, ничего случайного, если тебя зовут V, а девушку, которую ты повстречал ночью на улице, – Evey, это неспроста, между вами есть связь, пока необнаруженная, но, без сомнения, существующая, наличествующая, итак, воля переходят в наличное бытие как вопль, или вой, вот еще одно слово, подходящее для выражения того, что, этот вой или вопль чем-то напоминает набухание слизистых, которым автор страдает уже вторую неделю, физиологически эти «флю», эти чрезмерные выделения в бронхах, горле, носе, все это аналогично воплю, человек – не мост над потоком, но сам поток, и поток этот, бывает, выходит из берегов, слышите ли вы вопль, нет, вы не слышите вопля, ни воя, лишь членораздельная речь, соблюдающая правила орфографии и грамматики, дефектна в ней разве что пунктуация, но это дело даже не второе, а третье, так что же о третьем, как складывалась его судьба, или, нейтральнее, линия жизни, что отличало его, чем он отметился, как он выделился, проявился, и если речью, то какого рода, или было что-то еще, кроме речи, но покончим сначала с речью, предположим, он начал бубнить про себе слоги, слова, складывая их в ритмические фигуры, то есть начал писать стихи.
ИДЕНТИФИКАЦИЯ СЕДЬМОГО
третий не безнадежен, мы о нем еще что-нибудь скажем, приведем примеры, отметим этапы творческого пути, между двумя приступами кашля или чихания, преодолевая слабость, сводя себя к речи, заставляя речь протискиваться через рот, и все остальное тоже, болезнь и ужас, рот, который и существует для того, чтобы из него извергалась речь, то есть вопль, чтобы из него исходил вопль, привычный оборот, хотя это странно, не хотите ли описать походку, осанку, но так говорят, изошел воплем, не береза – пила воплями изошла, может быть, выпрыгнул, будто лев из чащи, где он прятался, горящий, неисчислимые сокровища мировой поэзии, вот оно, проявление слабости, болезни, вопль вырывается, наконец-то что-то похожее, чередование слабости и силы, проявив одно, не отчаивайся: недалек миг, когда ты проявишь другое, итак, вопль вырывается, из плоти, пробивает себе дорогу, рот – это отверстие, пробитое воплем, отверстие, пробитое с двух сторон, ясно ли сказано, есть ли в этом смысл, соединяющее то и это, внутри и снаружи, снаружи вовнутрь поступает еда, а изнутри наружу рвется вопль, вот как это устроено, хитроумно, наводит на мысль, что отсутствующий седьмой и есть этот рот, ничего, кроме рта, но это уж слишком, такое удается немногим – превратиться в рот, может быть, и удастся, но не ему, кто знает, десятый, одиннадцатый, а что касается седьмого, правдоподобнее приравнять его к автору, полностью отождествить с ним, чихающим, кашляющим, выделяющим, истекающим, так вот он кто! добро пожаловать, проблема решена, и так ловко, хотя что нам до ловкости, мы не в цирке, и нам еще предстоит сказать кое-что о третьем, запасемся терпением, выдержкой и голубыми, зелеными томами «Библиотеки поэта», вот тема, цветистая и душистая, будто летний луг, но не вызовет ли она у седьмого аллергии, может быть, его предполагаемый бронхит – всего лишь неправильно диагностированная сенная лихорадка?
НОЧЬЮ ПОД ЗВЕЗДАМИ
не пора ли наведаться в Гондурас, там уже собралась компания, нас сейчас интересует четвертый, астроном, если мы не перепутали, а мы к этому склонны, наверняка где-то уже случилась ошибка, приняли того за этого, а этого за того, но не стоит обращать внимания на такие предположения, их можно выдвигать, но придавать им какое-то значение было бы верхом опрометчивости, нужно двигаться дальше, с каждым днем продвигаться дальше на запад, туда, где лежит Гондурас, зеленеет, голубеет, сияет, словно восход, перепутавший стороны света, словно свет, перепутавший место восхода, вот так мы продвигаемся к намеченной цели, ничего не упуская, осмотрительно, обстоятельно, и теперь нам нужно узнать побольше об UNAH – университете, выплачивающем зарплату четвертому – за то, что он обучает студентов обращению с телескопом и обработке полученных данных, описать здание, помещение, учащихся, одна из них привлекает его внимание, вернее, сама заигрывает с ним, он еще молод, хорошая работа, обеспеченный человек, и это так романтично – ночные бдения у телескопа, они сговариваются, ночь в обсерватории, необходимо снять обувь, надеть тапочки, она первая показывает ему, что, и даже наоборот, кроме них, в помещении никого, только звезды, тихий шум электромоторов, она, конечно, до оргазма не добралась, да не очень и надеялась, а в нем будто взорвалась сверхновая, и действительно, если бы они посвятили эту ночь наблюдениям, то могли бы оказаться первыми, кто заметил новую звезду, но они забыли о звездах, хотя нет, она все время помнила, глядя в щель между створками, в просвет смотрового окна, она видела их, и думала, как это клево, трахаться с профессором у телескопа под звездами, она собиралась выйти за него замуж, и ей это удалось.
УДЕЛ ЧЕЛОВЕКА
пятый, если уж идти по порядку, возможно, ребенок четвертого, это не исключено, равно как и не доказано, четвертый имеет самые большие шансы на отцовство, если сравнивать их с шансами других, о сексуальных отношениях которых нам пока ничего неизвестно, шансы шансами, но мы еще не выяснили с достоверностью, поэтому вернемся к третьему, чтобы раз и навсегда покончить с вопросом о, такой вопрос задавался, а если нет, мы задаем его сейчас, и тут же отвечаем, точнее, приступаем к ответу, потому что ответ займет некоторое время, и даже изрядное, но прежде спросим: каково состояние современной поэзии, то есть поэзии после Фрэнсиса Бэкона? писал ли Фрэнсис Бэкон стихи? разумеется, здесь имеется в виду не тот Бэкон, который был канцлером, бароном и прочее, хотя стоит, пожалуй, вспомнить и канцлера, ведь его считают автором шекспировских пьес, и, тут уж никаких сомнений, он действительно написал несколько превосходных стихов, среди которых – «Жизнь человека», краткое резюме, афористическое и пессимистическое, нашего положения в космосе и на земле, вот что говорит Бэкон: этот мир – всего лишь мыльный пузырь, и жизнь человек – краткий миг, проклят он с рождения и до могилы, from the womb to the tomb, вот, между прочим, откуда Раневская взяла свою фразу: «жизнь – это затяжной прыжок из ****ы в могилу», по-английски она звучит поэтичнее, и вообще этот оборот – распространенная идиома, следовало бы срифмовать «гроб» и «утробу», от утробы до гроба, вот этим он, третий, и занимался: поиском слов и сочетаний слов, семантически точных и фонетически очаровательных, что же до Фрэнсиса Бэкона, художника, то он считал себя родственником того самого Бэкона, канцлера и поэта, сочинял ли он стихи? мы не знаем, поиски с помощью гугла ничего не дают, известно, впрочем, что Бэкон нарисовал триптих по стихотворению Элиота, но сам он стихов, по-видимому не писал, возможно, это знак, указание, ведь поэты обычно рисуют, а художники обычно пишут стихи, и если такой выдающийся художник не написал ни одного стиха, значит время поэзии закончилось, живопись еще жива, но поэзия отошла в мир иной, вернее, осталась там, в ином мире, поначалу он этого не понимал и пытался стихотворствовать, занимался поэзией, рифмованной и нерифмованной, ироничной и серьезной, его стихи даже публиковались, и несколько раз он получил за них гонорар, но постепенно ему стало ясно, что с поэзией в этом веке дела обстоят как-то странно, совсем не так, как они обстояли лет пятьдесят назад, то же самое происходит и с музыкой: современная академическая, или авангардная, музыка (различить уже трудно) не производит ничего живого, и попросту ничего интересного, и тогда он задался вопросом, этот вопрос будет сформулирован позже, а сейчас позволим себе маленькую передышку, тем более что время действия целебных капель закончилось, и седьмого снова донимает ринит, бронхит, двусторонняя пневмония, он явственно ощущает бэконовское «проклятие от утробы до гроба», о, как поэтично и как точно говорит о человеческом уделе Бэкон, хранитель печати, канцлер, философ, ученый и вдобавок поэт.
ДЕЛО
после Бэкона живопись умерла, а музыку и поэзию эта судьба постигла еще раньше, хотя тут трудно назвать какие-то символические фигуры, если вспомнить о прозе, это будет, конечно Беккет, вот к таким мыслям он пришел, обдумывая положение, свое и мира, из чего следовало самым непосредственным образом, что ему нужно забыть о литературе и заняться астрономией, биологией, коллекционированием марок, словом, чем угодно, только не искусством, холодная война закончилась, и ядерной зимы не случилось, но трубы Освенцима закоптили небо, и были еще другие трубы, множество труб, так что результат был сходен с наступлением ядерной зимы: человек был сведен к плоти, а плоть – это крик, плоть – это нечто кричащее и вопящее, новорожденный становится плотью, только когда закричит, искусство стало «рычащим», а потом сорвало голос и заговорило шепотом, а когда голос восстановился, желание рычать пропало, искусство заговорило, стало вещать, как вещают покойники, что же он извлек из этих фактов? освоил ли он какую-то профессию? увы, нет, им завладела безумная мысль – написать итоговую книгу века, нового «Улисса», но без джойсовского комизма, хотя возможен ли «Улисс» без комизма, может быть, он имел в виду «Божественную комедию», в которой комизма совсем немного, если он там и есть, я затрудняюсь припомнить, где именно, в общем, он решил создать что-то большое и совершенное, вроде «Энциклопедии философских наук» Гегеля, с Гегелем у него было больше сходного, чем с Данте и Джойсом, потому что Гегель включал и этих двух, он включал в себя всю предшествующую историю, и, как бы не ругался на него Шопенгауэр, он включал в себя и Шопенгауэра, так не задумал ли он стать философом? нет, это была бы идея, превосходящая в безумности первую, с философией было покончено еще в начале века, так же, как с искусством, он хотел создать нечто не поддающееся классификации, нечто философско-художественно-документальное, «Бесконечный тупик» – не думал ли он о таком названии для своей книги? нет, о подобных тупиках он даже не слышал, он называл свой труд в работе «Уяснением», смысл жизни придает какое-то дело, и чем больше дело, тем значительнее смысл, вот он и придумал себе очень большое дело, после чего жить ему стало намного проще, теперь любая проблема решалась в пользу дела, не нужно было ломать голову над выбором, он нашел нетрудную работу почтальона, она была хороша тем, что после окончания рабочего дня все почтовые дела можно было выкинуть из головы, к тому же доставка почты предполагала движение, и это компенсировало неподвижность во время занятий, словом, все в его жизни утроилось как нельзя лучше, за исключением того, что «Уяснение» продвигалось очень медленно, и если вначале он ставил себе срок 5 лет, то потом уже подумывал о 10 и 15.
ИНТЕРЕС К ОСТАТКАМ КУЛЬТУРЫ МАЙЯ
самое трудное – распределить внимание поровну, от первого до седьмого, их ведь, кажется, семеро, и о них почти ничего не сказано, налицо общая тенденция, как бы течение, несущее их в сторону Латинской Америки, хотя сначала невозможно было предположить, что Латинская Америка будет играть какую-то роль в этом повествовании, если только это повествование, а ничем другим оно быть не может, но Латинская Америка возникла сама собой, и это – знак необходимости, все необходимое является само собой, и всегда к месту, так, значит, было предрешено еще до начала повествования, и что такое любое повествование, как не обнаружение предрешенного? повествование не может быть случайным, в нем каждое слово излучает необходимость, пышет необходимостью, огненная печь неизбежного, мы, однако, ощущаем только жар и по нему догадываемся о печи, понятно ли, всегда приходится задавать этот вопрос, как только появляются какие-то тропы, метафоры, синекдохи, части вместо целого, мир распался на части, и любая попытка представить его цельным обречена, но остается жар, вот он-то все и свяжет, объединит, основная задача повествователя – поддерживать температуру, а это нелегко, если он сам температурит, сам горит, а слова его остывают, искушение каламбура, мимо, мимо, вперед, к Гондурасу! помнится, мы затеяли тур по достопримечательностям этой жаркой латинской страны, возможно, мы что-нибудь уже посетили, остатки пирамид, церемониальные храмы, стелы, церкви, музеи, Национальный университет, обсерваторию, серебряные рудники, танцполы, рок-клубы, бордели (в Гондурасе нет легальных борделей, и нам пришлось наведаться в Гватемалу), последняя новость: в Великобритании открылся публичный дом для ущербных, не побоимся их так назвать, для тех, кто лишился членов, рассудка, для тех, кто покрыт, словно лишаем, папилломами, кто ослеп в результате авиа- или автокатастрофы, кто страдает от рождения аутизмом, и уж конечно, мы видели монумент, посвященный окончанию футбольной войны, мы вообще интересуемся военными конфликтами, мы потеряли зрение, стопроцентно, и несколько членов (сохранив главный), участвуя в одном из таких конфликтов, настоящая война, из соображений дипломатии называвшаяся локальным конфликтом, и теперь вынуждены пользоваться услугами британского борделя для инвалидов, но не жалуемся, у каждого своя судьба, есть ведь и такие, кому в борделе делать нечего, неважно, обычном или специализированном, а для нас посетить такой бордель – дело привычное, но в Гондурас мы отправились не за этим, мы ведь знали, что там бордели запрещены, католицизм и так далее, хотя, может быть, дело совсем не в этом, в любом случае нас интересовали не бордели, а остатки культуры майя, и, пусть не полностью, но мы этот интерес удовлетворили.
В ЛЮКСЕМБУРГСКОМ САДУ
седьмому следовало бы признаться, что из всех семерых только он может считаться присутствующим, остальные отсутствуют, отсутствовали изначально и отсутствуют в настоящий момент, то есть седьмой присутствовал еще до того, как появился первый, первый и был седьмым, так это надо понимать, и если мы правы, седьмой так это и понимает, по-другому он просто не может, для чего-то другого в этом смысле нужен восьмой, который отличался бы от седьмого, как тень от тела, или тело от тени, язык от звука, или звук от языка, хотя к звуку больше причастны легкие, но художественная сторона речи заключается в том, чтобы пренебрегать фактичностью, понятно ли, и кем это сказано, седьмым или восьмым, неужели появился восьмой, сюрприз, а мы и не заметили, как это ему удалось, пробрался тихой сапой, назовем его сапером, так будет легче вспомнить о нем, когда мы о нем забудем, сапер проникает в расположение противника, оставаясь незамеченным, есть в нем что-то от разведчика, даже если он работает в расположении своих войск, тихо, скрытно, ни кашля, ни огонька сигареты, его никто не видит, и все же он присутствует, занимательный персонаж, много о нем не скажешь, да и вообще, чтобы рассказать о нем, нужен девятый, и так далее ad infinitum, приятнее иметь дело с седьмым, мы его хорошо знаем, лучше, чем первого, шестого и всех, кто между ними, мы знаем, что он заговаривает боль и ужас, и дело тут не в прихватившей его болезни, это изначальнее, все его органы свелись к легким и языку, и произошло это в детстве, первым его рефлексом было не хватание, а говорение, правда, поначалу он говорил молча, про себя, никто и не догадывался, что он говорит, никто не видел в нем монстра, и на фотоснимках он выглядит обычно, даже миловидно, и тем не менее, это всего только рот, если не считать легких, все новорожденные вопят, большинство потом умолкает, а некоторые переводят этот вопль в речь, настоящие монстры, ублюдки, другие тоже говорят, но их речь не таит в себе вопля, он вообще в себе ничего не таит, коренное различие, и, конечно, вопящий понимает только других вопящих, вопящий вопящего слышит издалека, вот так они и общаются, дистанционно, как наблюдатели в заповеднике, никогда не подходя ближе, чем на расстояние выстрела, и если один вопящий заметит другого на скамейке в Люксембургском саду, то немедленно повернет назад, чтобы не прервать вопля, таков их этикет, мы его уважаем, и поворачиваем назад, чтобы не мешать седьмому вопить, на здоровье, сколько душе угодно, каждый занимается своим делом, места хватит для всех, уважение к ублюдкам и монстрам, деликатность – прежде всего.
ТУННЕЛЬНЫЙ ЭФФЕКТ
восьмой очень подходит на роль тела без органов, все остальные составляют как бы целостный организм, пока непонятно, но седьмой ясно видит, что они прорастают из единой почвы, у них общий центр притяжения (не Гондурас), может ли этим центром оказаться восьмой, или рано, таким телом может быть только что-то последнее, дальше тела без органов идти некуда, так же, как невозможно идти дальше вопля, но мы приняли решение никогда не брать ход назад, что сделано, то сделано, каждый появляется в свое время и в нужном виде, или без вида, без органов, может быть, этот восьмой нужен для того, чтобы перейти к девятому и десятому, кем бы они ни были, восьмой – это тот, кто превращает свое тело в крик, тело в нем совпадает с криком, для этого он пользуется различными приемами, применяет различные практики: алкоголь, наркотики, помешательство, (само)истязание, все, что обнаруживает крик под речью, тело без органов – под организмом, потому что это – подлинное, это – суть, нечленораздельный вопль и тело без органов, прокалывая кожу и органы, мы добираемся до сути, до того, что мы суть, вопль, в котором не различишь ни слога, ощущение, в котором не различишь боль и наслаждение, между ними нет места для вздоха, для движения века, чем шире туннель в ухе, тем ближе к сути, так мы проникаем к тому, что прикрыто словами и органами, что скрыто за ними, туннельный эффект, торжество неопределенного, конец классической физике, конец миру эйнштейновской относительности, есть нечто исходное, абсолютное, вопль и тело без органов.
–––––––––––––––––––––––––––––
«Now there's not even breathing room between pleasure and pain…» – Aerosmith. Cryin'.
МОРФОЛОГИЧЕСКАЯ СВОБОДА
чтобы добраться до самого себя, ты должен модифицировать свое тело, покрытое органами, будто папилломами, очистить его, что-то устранив, а кое-что и добавив, потому что добавление лишнего также изменяет тело, и увеличение числа органов сходно с их отсечением, главное – приравнять естественные органы к искусственным, тем самым лишив их естественности, показав их неестественность, приоткрыв под ними настоящее тело, тело без органов, для чего можно использовать проколы, рассечение, вживление, имплантацию, все сразу, двести проколов, триста микродермалов, рассечение пениса, языка и ушей, четыреста шрамов, выпуклых и вогнутых, полторы сотни узоров, полученных методом прижигания, имплантированные зеркала и увеличительные стекла, на солнце блестят и обжигают кожу, плоть горит, пахнет паленым, ты превращаешься в ходячий гриль, в дитя Солнца, и многое другое, что обеспечивает тебе морфологическую свободу, удовлетворяет твое стремление стать телом без органов, просто телом, криком, воплем, только в этой свободе ты становишься тем, кто ты есть, изначальным воем, так ты постигаешь истину, оставляя других в заблуждении, и ты не просто постигаешь истину, ты становишься истиной, аз есмь путь и истина и живот, говоришь ты, и вой исходит из твоего исколотого живота, и моча течет из твоей рассеченной уретры, это и есть жизнь, только человек может слиться с жизнью, но не животное, обреченное носить на себе свои органы, заключенное в них, точно в темницу, оно не может озарить себя светом свободы, и вой, которое оно издает, – это не вой человека, преобразовавшего свое тело, превратив его в тело без органов, вот о чем думал он (который по счету?) проходя мимо салонов тату в Тегусигальпе, Гондурас, экзотическая страна, где в голову приходят самые экзотические мысли.
НИЧЕГО ОБЩЕГО
странное желание соединить всех в Гондурасе, как будто такое соединение что-то прибавит отсутствующей интриге, что-то высветит, откроет, но и там, в Гондурасе, они остаются посторонними, их не объединяет никакое общее дело, даже когда они встречаются на улице, проходят мимо, не узнавая друг друга, в ресторане, отеле, магазине, на пляже, в музее, библиотеке, салоне боди-арта, на концерте классической музыки, футбольном матче, в суде, родильном доме, на похоронах, военном параде, в порту, на железнодорожном вокзале и так далее, где они еще могут встретиться и разминуться, скользнув взглядом и не запомнив, не обратив внимания, каждый занят своим делом, а общего дела у них нет, его еще нужно выдумать, пьеса на восемь персонажей, но, может быть, общее место способно все-таки заменить общее дело? чем занимается человечество на этой планете? как будто у него есть общее дело, никаких общих дел, нужно противиться желанию навязать всем общее дело, каждый сам по себе, и нет никого, кто за всех, а если и есть, то это восьмой, о нем мы уже говорили, и немало, он утомил нас своими воплями, довольно, теперь время заняться дикцией, итак, девятый – учитель, как называются эти учителя, те, что вырабатывают навыки публичной речи, риторы, специалисты в области коммуникации, девятый – специалист по белой и черной риторике, автор учебников, выступающий с лекциями и мастер-классами, разъезжающий по всему миру, языковые барьеры для него не помеха, он свободно говорит на дюжине языков, хотя в работе использует три-четыре, в Гонудрасе он оказался как участник конференции по общей теории социальной коммуникации, хотя его интересы лежат в практической сфере, но специалиста такого класса рады видеть везде, тема его доклада «Новые медиа и социальные коммуникации», может быть, его пригласил Департамент образования прочесть лекции для учителей средней школы, разнообразные возможности, в Гондурас он прибывает из Гватемалы, а потом собирается лететь в Аргентину, его испанский безупречен, он наполовину испанец, и в Латинской Америке чувствует себя как дома, да и вообще, на этой планете, в этой жизни, исключительный персонаж, если вспомнить об остальных, но он таков, и сейчас он обедает на террасе столичного ресторана: креветки, суп-пюре, лосось, авокадо, манговый сок, вино, за столом он один, но вечером его ждет встреча с дамой среднего возраста, тоже специалисткой высокого уровня, хотя он предпочел бы кого-то из местных, но так получилось, эту ночь он проведет с социальным психологом из Копенгагена, наверное, стоило проявить больше твердости, решительности, но, с другой стороны, впереди Аргентина, и там уж точно не будет ни психологов, ни датчанок.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ИГГИ ПОПУ
девятый, конечно, пришел не вовремя, опоздал, дал возможность появиться восьмому, на котором все должно закончиться, на котором все заканчивается, и появление девятого после восьмого выглядит анахронизмом, проще, нелепостью, повторением пройденного, каждый проходит свой путь, и девятый должен был пройти его раньше, где-то между четвертым и пятым, или пятым и шестым, не назвать ли его «шестой с половиной», допустим, это реминисценция, отступление, но стоит ли он того, чтобы подыскивать ему место, располагать его где-то между двумя уже появившимися, чем он так интересен, вот если бы он был военный пилот, капитан атомной субмарины, фронтмен какой-то группы, лид-вокалист, невменяемый такой, вроде юного Игги Попа, насколько это было бы интереснее, жизнь, полная интереса, опасных приключений, сводящихся, в общем-то, к одному, никакой наивности, мы смотрим на жизнь рок-звезд трезвым взглядом, любое бегство от повседневности оборачивается в итоге еще большей скукой, это все равно как бежать от смерти, попадаешь к ней прямо в лапы, а вот утонченные наслаждения не прискучивают, иначе Артур Шопенгауэр выбрал бы путь Игги Попа и сменил бы флейту на микрофон, а если он, умный человек, этого не сделал, значит, были к тому основания, уж он-то разбирался в тоске повседневности, и вот, пожалуйста, никаких наркотиков, минимум секса, один-единственный раз в жизни устроил дебош, да, он жаловался на скуку, но разве Игги не жаловался? что такое вся жизнь Игги, как не перманентная жалоба на скуку существования? и если так посмотреть, то нет особой разницы, как с этой скукой бороться, наигрывая на флейте, катаясь по разбитому стеклу или попивая вино на террасе ресторана в Тегусигальпе, способ препровождения времени не важен, главное – внутренняя установка, понимание, что существование всегда в избытке, и тело всегда в избытке, с этим ничего не поделаешь, девятый платит по счету, пока еще не по счету жизни, и идет к себе в отель, и мы остаемся в недоумении, не понимая, зачем он так плотно пообедал, если вечером его ждет ужин с дамой, что-то тут не так, может быть, и дамы-то никакой нет, может быть, он коренной гондурасец, адвокат, одинокий вдовец, каждый вечер после дня в офисе, он приходит домой, переодевается в шелковый халат, включает настольную лампу и пишет «Историю права в Гондурасе» или биографию Игги Попа, такое у него хобби, на столе стоят фотографии Игги, Генерального Контролера республики и его третьей, недавно умершей жены.
НА МАЯКЕ
если кто задержался в пути, так это десятый, ему следовало явиться первым, десятый в начале, восьмой – в конце, но они являются, когда захотят, или когда смогут, что-то им мешает, в их мире свои проблемы, не думаю, что все трудности сводятся к нарративным, где-то там, за пределами, что-то происходит, и это определяет порядок их появления, остается принимать данное, а что еще делать, наличное, данное, – это как раз то, с чем поделать уже ничего нельзя, остается только принять, фактичность, избыток существования, он проявляется в случайности данного, сначала дается это, а потом – то, и неизвестно, почему в таком порядке, есть много неизвестного, друг, время бежит, и все бежит вместе со временем, как будто надеется куда-то добежать, но больше это бегство напоминает зверей, спасающихся от огня, бегут все, птицы, звери, насекомые, копытные, пернатые, хищники и ягнята, так и эти явившиеся похожи на беженцев, не спрашивай, куда, они бегут от, и если даже время собирает их на террасе одного ресторана и, может быть, за одним столиком, за тремя сдвинутыми столами, ничего это не меняет, они беженцы, история каждого – это история убегания, беглецы на разные расстояния, вот кто они такие, одинокие, словно тот марафонец, кажется, он бежал с вестью о победе, но что она изменила, как повлияла на ход, если бы он прибежал с вестью о поражении, вырвать поражение из рук победы – лозунг для тех, кто бежит от и никогда к, теперь о десятом – он был прирожденным сторожем, егерем, смотрителем маяка, монахом, сейчас маяки почти все автоматизированы, и смотрителю не обязательно жить на маяке, он может наведываться туда раз в неделю, но десятый был именно из тех смотрителей, что живут на вверенном им маяке, ему нравилось включать сирену, когда маяк обволакивался туманом, ему нравился рев сирены, ее вопль, и он ждал туманных дней, чтобы услышать голос маяка, своего единственного друга, один раз он не удержался и включил сирену в солнечный день, это было великолепно, в ясный полдень голос маяка звучал иначе, в нем слышалась радость, но каким-то образом стало известно начальству, и он получил предупреждение, хотя что плохого в том, чтобы дать высказаться маяку, вернее, выкричаться, в тумане его голос звучал иначе, вот так он и жил, на маяке, ни с кем не общаясь, без спутниковой связи, без интернета, никаких эсэмэсок, только море, чайки, проплывающие мимо корабли и свет маяка, а иногда голос, ему этого хватало, он не чувствовал, что куда-то бежит, может быть, он и вправду никуда не бежал, конечно, он должен был появиться первым, именно потому, что в нем не было ощущения бега, но он явился десятым, добавив к своему порядковому номеру нуль, может быть, не случайно, что-то за этим кроется, десятый – это первый, который мог бы стать нулевым, и восьмой ведь тоже имеет отношение к нулю, а уложенный набок приобретает сходство с бесконечностью, магия чисел, которую мы предоставляем самой себе, устремляясь навстречу одиннадцатому, не спешить, девиз – основательность, с десятым еще не покончено, скажем для начала, что он черноволос, бородат, и ему двадцать восемь лет.
НИКАКОГО СЮЖЕТА
маяк пробуждает воспоминания о прочитанном, но не предлагает никаких новых историй, ничего, что привело бы к появлению сюжета, например, воспоминание о ревуне, о звере из моря, принявшем голос маяка за голос сородича, что доказывает тождество первобытного рева во всех живых существах, человек забывает этот первобытный рев, он уже не в состоянии его исторгнуть, он заставляет производить этот рев машины, и они ревут, и выходит из моря огромный ящер, такой же одинокий, как человек, и они смотрят в глаза друг другу, понимая, что их объединяют море и вопль, а потом зверь уходит обратно, оставляя человека с ревущей сиреной и смутным воспоминанием о первобытном вопле, и вспоминаются другие два маяка, те, что отмечают вход в гавань и помогают одинокой шхуне, управляемой мертвецом, миновать рифы, корабль утыкается в песок, на берег спрыгивает одинокий пес и убегает в край одиночества, и еще маяк из какого-то фильма, где призрак погибшего является одинокой писательнице, а она принимает его за живого, и маяк с Острова проклятых, и маяк, отсутствие которого привело к гибели «Джонатана», отсутствующие маяки могут представлять опасность, и сказочный маяк Томаса Кинкейда, который седьмой загрузил себе для обоев, и все маяки, о которых писал Джек Лондон, башня маяка – подходящее место для того, кто ищет уединения, на море – ветер и волны, а в башне спокойно – горит огонь, никакого волнения.
ОДИННАДЦАТЫЙ
не наткнулись ли мы только что на одиннадцатого – книгочея лет десяти? а кому еще могут принадлежать эти воспоминания? мужчина несет ребенка, ребенок читает книгу, в книге рассказывается об одиннадцати мужчинах, последний из них несет ребенка, он заглядывает через плечо ребенка и читает об одиннадцати, нет, он смотрит прямо перед собой, на дорогу, он озабочен тем, чтобы не оступиться, может быть, ребенок читает вслух? мужчина идет по дороге, твердым, спокойным шагом, глядя прямо перед собой, и несет ребенка, который читает книгу, вслух и громко, так, чтобы услышал мужчина, который его несет, разумное разделение, один идет, другой читает, по пути к ним присоединяются и остальные десять, их десять, потому что идущий и читающий совпадают, они – одно, и этим напоминают шагающий памятник Кафке в Праге, рассказывают, что Кафка стеснялся своего высокого роста, вот откуда его желание превратиться в жука и страх перед тем, что желание исполнится, желание иметь одиннадцать сыновей и опасение, что желание сбудется, поэтому он заранее покупает билеты в далекую страну, в Гондурас, все летят одним рейсом, и долетают благополучно, ничего с ними не случается, кроме перемещения, и теперь он может спокойно вздохнуть в одиночестве, ради этого все и затеяно – чтобы остаться одному, никого не видеть, не слышать ничьих голосов, даже своего собственного, молчание, глубокое, как воды Гондураса, океанологи, правда, утверждают, что морская толща пронизана звуками, обитателя моря ревут, щелкают, свистят, может быть, так и есть, и выдаются часы, когда человеческих слух вдруг обостряется и начинает улавливать эти звуки, эти чудовищные голоса, человеку тогда приходится изрядно потрудиться, чтобы все вернулось на свои круги, в свои глубины, на какое-то время, недолго время передышки, прежде чем слух снова обострится, заполнится ревом и свистом, прощай тишина, прощай уединение, придется снова собирать их на корабле, самолете, ракете и отправлять в далекий край, в Гондурас или космос, первая попытка Криса Кельвина, но мы к этому готовы, мы готовы ко всему, даже к тому, что в следующий раз их будет не меньше сорока пяти, или сто один, или триста.
НЕ ПРЕКРАЩАТЬ ПОИСКОВ
Гондурас так и остался неисследованным, хотя их было одиннадцать, но ни один не достиг Гондураса, ни один там не появился, все это было миражом, галлюцинацией, я выдавал желаемое за действительное, чем всегда и занимался, их было одиннадцать, для пущей верности, думал, что кто-то, хотя бы один, туда попадет, проникнет, тайная мечта, заветная, может быть, потому, что путал Гондурас с Голкондой, заблуждения детства нелегко поддаются исправлению, и ни один не добрался, так далека эта страна, ни кораблем, ни самолетом, единственная возможность – родиться там, и это было принято во внимание, разве один из них не был урожденным гондурасцем, выходит, нет, никому не повезло, хотя что могло помешать, ничего, но помешало, и основательно, и теперь все одиннадцать не у дел, будь их сорок пять, ничего бы не изменилась, Гондурас недоступен, извне, по крайней мере, законы физики не исключают движение со сверхсветовой скоростью, но запрещают преодолевать световой барьер, то же и с Гондурасом, можно обойти всю планету и не найти, но пытаешься, снова и снова, и уже забываешь, зачем тебе туда нужно, помнишь только, что должен быть настойчивым, должен искать эту страну, попытаться сделать так, чтобы хоть кто-то туда добрался.
15.01.2013 – 24.02.2013
18.02.2014